Неточные совпадения
— Я — не старуха, и Павля — тоже
молодая еще, — спокойно возразила Лида. — Мы с Павлей очень любим его, а мама сердится, потому что он несправедливо наказал ее, и она говорит, что бог играет в люди,
как Борис в свои солдатики.
Дядя Яков, усмехаясь, осмотрел бедное жилище, и Клим тотчас заметил, что темное, сморщенное лицо его стало
как будто светлее,
моложе.
— У них у всех неудачный роман с историей. История — это Мессалина, Клим, она любит связи с
молодыми людьми, но — краткие. Не успеет
молодое поколение вволю поиграть, помечтать с нею,
как уже на его место встают новые любовники.
Макаров, закинув руки за шею, минуту-две смотрел,
как Лютов помогает Лидии идти, отводя от ее головы ветки
молодого сосняка, потом заговорил, улыбаясь Климу...
На дачу он приехал вечером и пошел со станции обочиной соснового леса, чтоб не идти песчаной дорогой: недавно по ней провезли в село колокола, глубоко измяв ее людями и лошадьми. В тишине идти было приятно, свечи
молодых сосен курились смолистым запахом, в просветах между могучими колоннами векового леса вытянулись по мреющему воздуху красные полосы солнечных лучей, кора сосен блестела,
как бронза и парча.
— Возьмем на прицел глаза и ума такое происшествие: приходят к
молодому царю некоторые простодушные люди и предлагают: ты бы, твое величество, выбрал из народа людей поумнее для свободного разговора,
как лучше устроить жизнь. А он им отвечает: это затея бессмысленная. А водочная торговля вся в его руках. И — всякие налоги. Вот о чем надобно думать…
Готовясь встретить
молодого царя, Москва азиатски ярко раскрашивала себя, замазывала слишком уродливые морщины свои,
как престарелая вдова, готовясь в новое замужество.
— Второй раз увижу,
как великий народ встретит своего
молодого вождя, — говорил он, отирая влажные глаза, и, спохватясь, насмешливо кривил губы.
С плеч ее по руке до кисти струилась легкая ткань жемчужного цвета, кожа рук, просвечивая сквозь нее, казалась масляной. Она была несравнимо красивее Лидии, и это раздражало Клима. Раздражал докторальный и деловой тон ее, книжная речь и то, что она, будучи
моложе Веры Петровны лет на пятнадцать, говорила с нею,
как старшая.
Помощник Гусева,
молодой адвокат Правдин, застегнутый в ловко сшитую визитку, причесанный и душистый,
как парикмахер, внушал Томилину и Костину...
Может быть, Диомидов прав:
молодой царь недюжинный человек, не таков,
каким был его отец.
— Чего же вы плачете,
молодой барин?
Какая же у вас причина сегодня плакать?
Клим перестал слушать его ворчливую речь, думая о
молодом человеке, одетом в голубовато-серый мундир, о его смущенной улыбке. Что сказал бы этот человек, если б пред ним поставить Кутузова, Дьякона, Лютова? Да,
какой силы слова он мог бы сказать этим людям? И Самгин вспомнил — не насмешливо,
как всегда вспоминал, а — с горечью...
— Тут уж есть эдакое… неприличное, вроде
как о предках и родителях бесстыдный разговор в пьяном виде с чужими, да-с! А господин Томилин и совсем ужасает меня. Совершенно
как дикий черемис, — говорит что-то, а понять невозможно. И на плечах у него
как будто не голова, а гнилая и горькая луковица. Робинзон — это, конечно, паяц, — бог с ним! А вот бродил тут
молодой человек, Иноков, даже у меня был раза два… невозможно вообразить, на
какое дело он способен!
Было поучительно и даже приятно слышать,
как безвольно, а порою унизительно барахтаются в стихийной суматохе чувственности знаменитые адвокаты и богатые промышленники,
молодые поэты, актрисы, актеры, студенты и курсистки.
Двое
молодых адвокатов, очевидно, «казенные защитники», перешептывались, совсем
как певчие на клиросе, и мало обращали внимания на своих подзащитных.
«Что же я тут буду делать с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб не слышать отца, вслушивался в шум ресторана за окном. Оркестр перестал играть и начал снова
как раз в ту минуту, когда в комнате явилась еще такая же серая женщина, но
моложе, очень стройная, с четкими формами, в пенсне на вздернутом носу. Удивленно посмотрев на Клима, она спросила, тихонько и мягко произнося слова...
Ему было несколько неловко принимать выражения соболезнования русских знакомых отца и особенно надоедал
молодой священник, говоривший об умершем таинственно, вполголоса и с восторгом,
как будто о человеке, который неожиданно совершил поступок похвальный.
— А — Любаша-то —
как? Вот — допрыгалась! Ах ты, господи, господи! Милые вы мои, на что вы обрекаете за народ
молодую вашу жизнь…
Впереди его и несколько ниже, в кустах орешника, появились две женщины, одна — старая, сутулая, темная,
как земля после дождя; другая — лет сорока, толстуха, с большим, румяным лицом. Они сели на траву, под кусты,
молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче,
как рассказывают сказки...
— Не знаю, — сказала Гогина. — Но я много видела и вижу этих ветеранов революции. Романтизм у них выхолощен, и осталась на месте его мелкая, личная злость. Посмотрите,
как они не хотят понять
молодых марксистов, именно — не хотят.
— Не могу согласиться с вашим отношением к
молодым поэтам, — куда они зовут? Подсматривать,
как женщины купаются. Тогда
как наши лучшие писатели и поэты…
На него смотрели человек пятнадцать, рассеянных по комнате, Самгину казалось, что все смотрят так же,
как он: брезгливо, со страхом, ожидая необыкновенного. У двери сидела прислуга: кухарка, горничная,
молодой дворник Аким; кухарка беззвучно плакала, отирая глаза концом головного платка. Самгин сел рядом с человеком, согнувшимся на стуле, опираясь локтями о колена, охватив голову ладонями.
— Околоток этот
молодой, а — хитер. Нарочно останавливает, чтобы знать, нет ли
каких говорунов. Намедни один выискался, выскочил, а он его — цап! И — в участок. Вместе работают, наверное…
Она тотчас пришла. В сером платье без талии, очень высокая и тонкая, в пышной шапке коротко остриженных волос, она была значительно
моложе того,
как показалась на улице. Но капризное лицо ее все-таки сильно изменилось, на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей на английскую гувернантку, девицу, которая уже потеряла надежду выйти замуж. Она села на кровать в ногах мужа, взяла рецепт из его рук, сказав...
Являлся чиновник особых поручений при губернаторе Кианский,
молодой человек в носках одного цвета с галстуком, фиолетовый протопоп Славороссов; благообразный, толстенький тюремный инспектор Топорков, человек с голым черепом, похожим на огромную, уродливую жемчужину «барок», с невидимыми глазами на жирненьком лице и с таким же, почти невидимым, носом, расплывшимся между розовых щечек, пышных,
как у здорового ребенка.
— Ириней Лионский, Дионисий Галикарнасский, Фабр д’Оливе, Шюре, — слышал Самгин и слышал веские слова: любовь, смерть, мистика, анархизм. Было неловко, досадно, что люди
моложе его, незначительнее и какие-то богатые модницы знают то, чего он не знает, и это дает им право относиться к нему снисходительно,
как будто он — полудикарь.
Пошли не в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали в окнах домов, точно в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась в сторону его улицы. Эта пестрая толпа
молодых людей была в его глазах так же несерьезна,
как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
— Я — приезжий, адвокат, — сказал он первое, что пришло в голову, видя, что его окружают нетрезвые люди, и не столько с испугом,
как с отвращением, ожидая, что они его изобьют. Но
молодой парень в синей, вышитой рубахе, в лаковых сапогах, оттолкнул пьяного в сторону и положил ладонь на плечо Клима. Самгин почувствовал себя тоже
как будто охмелевшим от этого прикосновения.
Все это было не страшно, но, когда крик и свист примолкли, стало страшней. Кто-то заговорил певуче,
как бы читая псалтырь над покойником, и этот голос, укрощая шум, создал тишину, от которой и стало страшно. Десятки глаз разглядывали полицейского, сидевшего на лошади,
как существо необыкновенное, невиданное.
Молодой парень, без шапки, черноволосый, сорвал шашку с городового, вытащил клинок из ножен и, деловито переломив его на колене, бросил под ноги лошади.
«Мне тридцать пять, она —
моложе меня года на три, четыре», — подсчитал он, а Марина с явным удовольствием пила очень душистый чай, грызла домашнее печенье, часто вытирала яркие губы салфеткой, губы становились
как будто еще ярче, и сильнее блестели глаза.
Все, что говорил Турчанинов, он говорил совершенно серьезно, очень мило и тем тоном,
каким говорят
молодые учителя, первый раз беседуя с учениками старших классов. Между прочим, он сообщил, что в Париже самые лучшие портные и самые веселые театры.
Тетушка, остановясь, позвала его, он быстро побежал вперед, а Самгин, чувствуя себя лишним, свернул на боковую дорожку аллеи, — дорожка тянулась между
молодых сосен куда-то вверх. Шел Самгин медленно, смотрел под ноги себе и думал о том,
какие странные люди окружают Марину: этот кучер, Захарий, Безбедов…
— Вы не имете права сдерживать меня, — кричал он, не только не заботясь о правильности языка, но даже
как бы нарочно подчеркивая искажения слов; в двери купе стоял, точно врубленный,
молодой жандарм и говорил...
Самгин смотрел на плотную, празднично одетую массу обывателей, — она заполняла украшенную
молодыми березками улицу так же плотно, густо,
как в Москве, идя под красными флагами, за гробом Баумана, не видным под лентами и цветами.
«Взволнована», — отметил Самгин. Она казалась еще более
молодой и красивой, чем была в России. Простое, светло-серое платье подчеркивало стройность ее фигуры, высокая прическа, увеличивая рост,
как бы короновала ее властное и яркое лицо.
— А вот во время революции интересно было, новые гости приходили, такое, знаете, оживление. Один, совсем
молодой человек, замечательно плясал, просто —
как в цирке. Но он какие-то деньги украл, и пришла полиция арестовать его, тогда он выбежал на двор и — трах! Застрелился. Такой легкий был, ловкий.
Молодой человек, черноволосый, бледный, в черном костюме, с галстуком
как будто из золотой парчи, нахмуря высокий лоб, напряженно возглашал...
Рядом с Климом Ивановичем покачивался на стуле длинный, тощий, гениально растрепанный литератор Орлов, «последний классик народничества»,
как он сам определил себя в анкете «Биржевых ведомостей». Глуховатым баском, поглаживая ладонью свое колено и дирижируя папиросой, он рассказывал
молодой, скромно одетой и некрасивой актрисе на комические роли...
Какой-то белобрысый
молодой человек застонал, точно раненый заяц...
Самгин стоял, защищая рукой в перчатке лицо от снега, ожидая какого-то
молодого человека, ему казалось, что время ползет необыкновенно медленно и даже не ползет, а
как бы кружится на одном месте.
В большой комнате с окнами на Марсово поле собралось человек двадцать — интересные дамы, с волосами, начесанными на уши, шикарные
молодые люди в костюмах, которые
как бы рекламировали искусство портных, солидные адвокаты, литераторы.