Неточные совпадения
— Насколько ты, с твоей сдержанностью, аристократичнее других! Так приятно видеть, что ты не швыряешь своих мыслей, знаний бессмысленно и ненужно,
как это делают все, рисуясь друг перед другом! У тебя есть уважение к тайнам твоей души, это — редко. Не выношу людей, которые кричат,
как заплутавшиеся
в лесу слепые. «Я, я, я», — кричат они.
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим вышел на террасу, постоял минуту, глядя
в заречье, ограниченное справа черным полукругом
леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал к реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим пошел к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной ногой заступил ему дорогу.
Пригретый солнцем, опьяняемый хмельными ароматами
леса, Клим задремал. Когда он открыл глаза — на берегу реки стоял Туробоев и, сняв шляпу, поворачивался,
как на шарнире, вслед Алине Телепневой, которая шла к мельнице. А влево, вдали, на дороге
в село, точно плыла над землей тоненькая, белая фигурка Лидии.
На дачу он приехал вечером и пошел со станции обочиной соснового
леса, чтоб не идти песчаной дорогой: недавно по ней провезли
в село колокола, глубоко измяв ее людями и лошадьми.
В тишине идти было приятно, свечи молодых сосен курились смолистым запахом,
в просветах между могучими колоннами векового
леса вытянулись по мреющему воздуху красные полосы солнечных лучей, кора сосен блестела,
как бронза и парча.
Вдруг на опушке
леса из-за небольшого бугра показался огромным мухомором красный зонтик,
какого не было у Лидии и Алины, затем под зонтиком Клим увидел узкую спину женщины
в желтой кофте и обнаженную, с растрепанными волосами, острую голову Лютова.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и стены купальни;
в синеватой воде подпрыгивали,
как пробки, головы людей, взмахивались
в воздух масляно блестевшие руки; вечерами
в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно,
в три часа, безгрудая, тощая барышня
в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а
в четыре шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень.
Блестела золотая парча,
как ржаное поле
в июльский вечер на закате солнца; полосы глазета напоминали о голубоватом снеге лунных ночей зимы, разноцветные материи — осеннюю расцветку
лесов; поэтические сравнения эти явились у Клима после того,
как он побывал
в отделе живописи, где «объясняющий господин», лобастый, длинноволосый и тощий, с развинченным телом, восторженно рассказывая публике о пейзаже Нестерова, Левитана, назвал Русь парчовой, ситцевой и наконец — «чудесно вышитой по бархату земному шелками разноцветными рукою величайшего из художников — божьей рукой».
Мягкими увалами поле, уходя вдаль, поднималось к дымчатым облакам; вдали снежными буграми возвышались однообразные конусы лагерных палаток, влево от них на темном фоне рощи двигались ряды белых, игрушечных солдат, а еще левее возвышалось
в голубую пустоту между облаков очень красное на солнце кирпичное здание, обложенное тоненькими лучинками
лесов, облепленное маленькими,
как дети, рабочими.
Он шел и смотрел,
как вырастают казармы; они строились тремя корпусами
в форме трапеции, средний был доведен почти до конца, каменщики выкладывали последние ряды третьего этажа, хорошо видно было,
как на краю стены шевелятся фигурки
в красных и синих рубахах,
в белых передниках,
как тяжело шагают вверх по сходням сквозь паутину
лесов нагруженные кирпичами рабочие.
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном,
каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал
в поле приказчик отца Спивак; привез его
в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался
в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
— Так вот — провел недель пять на лоне природы. «
Лес да поляны, безлюдье кругом» и так далее. Вышел на поляну, на пожог, а из ельника лезет Туробоев. Ружье под мышкой,
как и у меня. Спрашивает: «Кажется, знакомы?» — «Ух, говорю, еще
как знакомы!» Хотелось всадить
в морду ему заряд дроби. Но — запнулся за какое-то но. Культурный человек все-таки, и знаю, что существует «Уложение о наказаниях уголовных». И знал, что с Алиной у него — не вышло. Ну, думаю, черт с тобой!
Была
в этой фразе какая-то внешняя правда, одна из тех правд, которые он легко принимал, если находил их приятными или полезными. Но здесь, среди болот,
лесов и гранита, он видел чистенькие города и хорошие дороги,
каких не было
в России, видел прекрасные здания школ, сытый скот на опушках
лесов; видел, что каждый кусок земли заботливо обработан, огорожен и всюду упрямо трудятся, побеждая камень и болото, медлительные финны.
И не одну сотню раз Клим Самгин видел,
как вдали, над зубчатой стеной елового
леса краснеет солнце, тоже
как будто усталое, видел облака, спрессованные
в такую непроницаемо плотную массу цвета кровельного железа, что можно было думать: за нею уж ничего нет, кроме «черного холода вселенской тьмы», о котором с таким ужасом говорила Серафима Нехаева.
— Кричит: продавайте
лес, уезжаю за границу!
Какому черту я продам, когда никто ничего не знает,
леса мужики жгут, все — испугались… А я — Блинова боюсь, он тут затевает что-то против меня, может быть, хочет голубятню поджечь. На днях
в манеже был митинг «Союза русского народа», он там орал: «Довольно!» Даже кровь из носа потекла у идиота…
Дождь иссяк, улицу заполнила сероватая мгла, посвистывали паровозы, громыхало железо, сотрясая стекла окна, с четырехэтажного дома убирали клетки
лесов однообразно коренастые рабочие
в синих блузах,
в смешных колпаках — вполне такие,
какими изображает их «Симплициссимус». Самгин смотрел
в окно, курил и, прислушиваясь к назойливому шороху мелких мыслей, настраивался лирически.
«Парад кокоток
в Булонском
лесу тоже пошлость,
как “Фоли-Бержер”. Коше смотрит на меня
как на человека, которому он мог бы оказать честь протрясти его
в дрянненьком экипаже. Гарсоны служат мне снисходительно,
как дикарю. Вероятно, так же снисходительны и девицы».
В одном месте на песке идет борьба,
как в цирке,
в другом покрывают крышу барака зелеными ветвями, вдали, почти на опушке
леса, разбирают барак, построенный из круглых жердей.
—
Лес рубят. Так беззаботно рубят, что уж будто никаких людей сто лет
в краю этом не будет жить. Обижают землю, ваше благородье! Людей — убивают, землю обижают.
Как это понять надо?
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного дома снимают
леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на людей, которых учат ходить по земле плечо
в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты
в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече,
как ружье, палку с национальным флагом.