Неточные совпадения
Хотя теперь
политика не в моде, так же как турнюры, но все-таки существует инерция и существуют староверы.
Самым авторитетным человеком у Премировых был Кутузов, но, разумеется, не потому, что много и напористо говорил о
политике, а потому, что артистически пел.
Кутузов скучно начинал говорить об аграрной
политике, дворянском банке, о росте промышленности.
Он стал говорить более задорными словами, но старался, чтоб слова звучали мягко и убедительно. Рассказав о Метерлинке, о «Слепых», о «Прялке туманов» Роденбаха, он, посматривая на Инокова, строго заговорил о
политике...
— Наши отцы слишком усердно занимались решением вопросов материального характера, совершенно игнорируя загадки духовной жизни.
Политика — область самоуверенности, притупляющей наиболее глубокие чувства людей.
Политик — это ограниченный человек, он считает тревоги духа чем-то вроде накожной болезни. Все эти народники, марксисты — люди ремесла, а жизнь требует художников, творцов…
— Н-нет, у него к
политике какое-то свое отношение. Тут я его не понимаю.
— А — то, что народ хочет свободы, не той, которую ему сулят
политики, а такой, какую могли бы дать попы, свободы страшно и всячески согрешить, чтобы испугаться и — присмиреть на триста лет в самом себе. Вот-с! Сделано. Все сделано! Исполнены все грехи. Чисто!
— Боюсь, что они Лидию в
политику загонят…
— Вся эта
политика всовывания соломинок в колеса истории…
Один газетчик посмотрел в кулак на Грезу, на Микулу и сказал: «
Политика.
Искусство должно быть свободно от
политики».
Самгин сердито нахмурился, подбирая слова для резкого ответа, он не хотел беседовать на темы
политики, ему хотелось бы узнать, на каких верованиях основано Робинзоном его право критиковать все и всех? Но фельетонист, дымя папиросой и уродливо щурясь, продолжал...
Игрою и ремеслом находил Клим и суждения о будущем Великого сибирского пути, о выходе России на берега океана, о
политике Европы в Китае, об успехах социализма в Германии и вообще о жизни мира.
А в городе все знакомые тревожно засуетились, заговорили о
политике и, относясь к Самгину с любопытством, утомлявшим его, в то же время говорили, что обыски и аресты — чистейшая выдумка жандармов, пожелавших обратить на себя внимание высшего начальства. Раздражал Дронов назойливыми расспросами, одолевал Иноков внезапными визитами, он приходил почти ежедневно и вел себя без церемонии, как в трактире. Все это заставило Самгина уехать в Москву, не дожидаясь возвращения матери и Варавки.
Говорили о будущем Великого сибирского пути, о маслоделии, переселенцах, о работе крестьянского банка, о таможенной
политике Германии.
«
Политика дает много шансов быть видимым, властвовать, это и увлекает людей, подобных Кутузову. Но вот такая фигура — что ее увлекает?»
Но в Выборг он вернулся несколько утомленный обилием новых впечатлений и настроенный, как чиновник, которому необходимо снова отдать себя службе, надоевшей ему. Встреча с братом, не возбуждая интереса, угрожала длиннейшей беседой о
политике, жалобными рассказами о жизни ссыльных, воспоминаниями об отце, а о нем Дмитрий, конечно, ничего не скажет лучше, чем сказала Айно.
Это вовсе не
политика, а моя фантазия с точки зрения науки.
Я, говорит, к чужому делу ошибочно пришит,
политикой не занимаюсь, а служил в земстве, вот именно по лесному делу».
— Не рычи! Доказано, что
политика — дочь экономики, и естественно, что он ухаживает за дочерью…
Газета оказалась «Правительственным вестником», а чудак — человеком очень тихим, с большим чувством собственного достоинства и любителем высокой
политики.
Говорили о том, что Россия быстро богатеет, что купечество Островского почти вымерло и уже не заметно в Москве, что возникает новый слой промышленников, не чуждых интересам культуры, искусства,
политики.
— Меня
политика не интересует, — сухо ответила Варвара, поднося стакан вина ко рту.
— За наше благополучие! — взвизгнул Лютов, подняв стакан, и затем сказал, иронически утешая: — Да, да, — рабочее движение возбуждает большие надежды у некоторой части интеллигенции, которая хочет… ну, я не знаю, чего она хочет! Вот господин Зубатов, тоже интеллигент, он явно хочет, чтоб рабочие дрались с хозяевами, а царя — не трогали. Это —
политика! Это — марксист! Будущий вождь интеллигенции…
Самгин сосредоточенно занялся кофе, это позволяло ему молчать. Патрон никогда не говорил с ним о
политике, и Самгин знал, что он, вообще не обнаруживая склонности к ней, держался в стороне от либеральных адвокатов. А теперь вот он говорит...
Не угашая восторга, она рассказала, что в петербургском университете организовалась группа студентов под лозунгом «Университет — для науки, долой
политику».
— Россия вступила на путь мировой
политики, а вы — о пистолетах. Смешно…
Около нее вертелись юноши и девицы, или равнодушные к «
политике», «принципам», «традициям» или говорившие обо всем этом с иронией и скептицизмом стариков.
— Там, в Кремле, Гусаров сказал рабочим речь на тему — долой
политику, не верьте студентам, интеллигенция хочет на шее рабочих проехать к власти и все прочее в этом духе, — сказала Татьяна как будто равнодушно. — А вы откуда знаете это? — спросила она.
— Ах, Клим, не люблю я, когда ты говоришь о
политике. Пойдем к тебе, здесь будут убирать.
О
политике, о партийной работе она говорила мало; это можно объяснить ее конспиративностью, это удобно объяснялось усталостью профессионалки.
— В общем — молодежь становится серьезнее, и очень многие отходят от
политики к науке.
— То есть — как это отходят? Куда отходят? — очень удивился собеседник. — Разве наукой вооружаются не для
политики? Я знаю, что некоторая часть студенчества стонет: не мешайте учиться! Но это — недоразумение. Университет, в лице его цивильных кафедр, — военная школа, где преподается наука командования пехотными массами. И, разумеется, всякая другая военная мудрость.
Через минуту-две Самгин был уверен, что этот человек, так ловко притворяющийся пьяным, совершенно трезв и завел беседу о
политике не для того, чтоб высказаться, а чтобы выпытать.
— Да — разве я о
политике! — звонко и горестно вскрикнул Диомидов. — Это не
политика, а — ложь! То есть — поймите! — правда это, правда!
— Это — безразлично: он будет нападать, другие — защищать — это не допускается! Что-с? Нет, я не глуп. Полемика? Знаю-с. Полемика — та же
политика! Нет, уж извините! Если б не было
политики — о чем же спорить? Прошу…
— Нет, не знаю, — ответил Самгин, чувствуя, что на висках его выступил пот, а глаза сохнут. — Я даже не знал, что, собственно, она делает? В технике? Пропагандистка? Она вела себя со мной очень конспиративно. Мы редко беседовали о
политике. Но она хорошо знала быт, а я весьма ценил это. Мне нужно для книги.
Но и пение ненадолго прекратило ворчливый ропот людей, давно знакомых Самгину, — людей, которых он считал глуповатыми и чуждыми вопросов
политики. Странно было слышать и не верилось, что эти анекдотические люди, погруженные в свои мелкие интересы, вдруг расширили их и вот уже говорят о договоре с Германией, о кабале бюрократов, пожалуй, более резко, чем газеты, потому что говорят просто.
— Да, Клим, — говорила она. — Я не могу жить в стране, где все помешались на
политике и никто не хочет честно работать.
— Конечно, не плохо, что Плеве ухлопали, — бормотал он. — А все-таки это значит изводить бактерий, как блох, по одной штучке. Говорят — профессура в
политику тянется, а? Покойник Сеченов очень верно сказал о Вирхове: «Хороший ученый — плохой
политик». Вирхов это оправдал: дрянь-политику делал.
Самгин, слушая его, думал: действительно преступна власть, вызывающая недовольство того слоя людей, который во всех других странах служит прочной опорой государства. Но он не любил думать о
политике в терминах обычных, всеми принятых, находя, что термины эти лишают его мысли своеобразия, уродуют их. Ему больше нравилось, когда тот же доктор, усмехаясь, бормотал...
И не верилось, что эта фигура из старинного водевиля может играть какую-то роль в
политике.
—
Политика! — ответил Ряхин, подмигнув веселым глазком. — Необходимо припугнуть реакционеров. Если правительство хочет, чтоб ему помогли, — надобно дать нам более широкие права. И оно — даст! — ответил Ряхин, внимательно очищая грушу, и начал рассказывать новый успокоительный анекдот.
«Испытанные
политики, талантливые люди», — напомнил он себе. Но это утешило только на минуту.
— Ты — человек осведомленный в
политике, скажи-ка…
— О
политике, — сказал Макаров. — Вы бы сняли шубу, простудитесь!
— Разве я вам мешаю? — спросила она, посмотрев на мужчин. — Я начала понимать
политику, мне тоже хочется убить какого-нибудь… министра, что ли.
— В
политике, как в торговле, «запрос в карман не кладется».
«Сейчас увижу этого, Якова… Я участвую в революции по своей воле, свободно, без надежды что-то выиграть, а не как
политик. Я знаю, что времена Гедеона — прошли и триста воинов не сокрушат Иерихон капитализма».
— Нет, отнеситесь серьезно, — просил тот, раскачиваясь на ногах. — Люди, которые знают вас, например Ряхин, Тагильский, Прейс, особенно — Стратонов, — очень сильная личность! — и — поверьте — с большим будущим,
политик…