Неточные совпадения
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и
стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла
на пианино «Молитву девы», а в четыре
шла берегом
на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень.
Эти люди настолько скромны, что некоторых из них принуждены выдвигать, вытаскивать вперед, что и делали могучий, усатый полицейский чиновник в золотых очках и какой-то прыткий, тонконогий человек в соломенной шляпе с трехцветной лентой
на ней. Они, медленно
идя вдоль
стены людей, ласково покрикивали, то один, то другой...
Он
шел и смотрел, как вырастают казармы; они строились тремя корпусами в форме трапеции, средний был доведен почти до конца, каменщики выкладывали последние ряды третьего этажа, хорошо видно было, как
на краю
стены шевелятся фигурки в красных и синих рубахах, в белых передниках, как тяжело шагают вверх по сходням сквозь паутину лесов нагруженные кирпичами рабочие.
Самгин взял бутылку белого вина, прошел к столику у окна; там, между
стеною и шкафом, сидел, точно в ящике, Тагильский, хлопая себя по колену измятой картонной маской. Он был в синей куртке и в
шлеме пожарного солдата и тяжелых сапогах, все это странно сочеталось с его фарфоровым лицом. Усмехаясь, он посмотрел
на Самгина упрямым взглядом нетрезвого человека.
Самгин видел, как под напором зрителей пошатывается
стена городовых, он уже хотел выбраться из толпы,
идти назад, но в этот момент его потащило вперед, и он очутился
на площади, лицом к лицу с полицейским офицером, офицер был толстый, скреплен ремнями, как чемодан, а лицом очень похож
на редактора газеты «Наш край».
Этой части города он не знал,
шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся
на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к
стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом;
на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя
на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Четверо
пошли прочь, а парень прислонился к
стене рядом с Климом и задумчиво сказал, сложив руки
на груди...
Самгин движением плеча оттолкнулся от
стены и
пошел на Арбат, сжав зубы, дыша через нос, —
шел и слышал, что отяжелевшие ноги его топают излишне гулко. Спина и грудь обильно вспотели; чувствовал он себя пустой бутылкой, — в горлышко ее дует ветер, и она гудит...
Он легко, к своему удивлению, встал
на ноги, пошатываясь, держась за
стены,
пошел прочь от людей, и ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре окна все время двигается пред ним, преграждая ему дорогу. Не помня, как он дошел, Самгин очнулся у себя в кабинете
на диване; пред ним стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял
на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно
шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве,
на вокзале: там он стоял, прислонясь к
стене, наклонив голову и считая
на ладони серебряные монеты;
на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз
на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
Он тряхнул головой, оторвался от
стены и
пошел;
идти было тяжко, точно по песку, мешали люди; рядом с ним шагал человек с ремешком
на голове, в переднике и тоже в очках, но дымчатых.
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее
на прилавки, засовывая
на пустые полки; затем они, «гуськом»
идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам в большую, узкую и длинную комнату, с двумя окнами в ее задней
стене, с голыми
стенами, с печью и плитой в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Ближе к Таврическому саду люди
шли негустой, но почти сплошной толпою,
на Литейном, где-то около моста, а может быть, за мостом,
на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него остались только
стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали
на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.
На улице люди быстро разделились, большинство, не очень уверенно покрикивая ура,
пошло встречу музыке, меньшинство быстро двинулось направо, прочь от дворца, а люди в ограде плотно прижались к
стенам здания, освободив пред дворцом пространство, покрытое снегом, истоптанным в серую пыль.
Неточные совпадения
— Как не может быть? — продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, — не застрахованы же вы? Тогда что с ними станется?
На улицу всею гурьбой
пойдут, она будет кашлять и просить и об
стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а дети…
Слева, параллельно глухой
стене и тоже сейчас от ворот,
шел деревянный забор, шагов
на двадцать в глубь двора, и потом уже делал перелом влево.
— Брось сковороду,
пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем
на дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем нос,
пошла к барину. Она в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со
стены снять, и что она в первый раз об этом слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
Нужно ли прибавлять, что сам он
шел к своей цели, отважно шагая через все преграды, и разве только тогда отказывался от задачи, когда
на пути его возникала
стена или отверзалась непроходимая бездна.
Илья Иванович иногда возьмет и книгу в руки — ему все равно, какую-нибудь. Он и не подозревал в чтении существенной потребности, а считал его роскошью, таким делом, без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно иметь картину
на стене, можно и не иметь, можно
пойти прогуляться, можно и не
пойти: от этого ему все равно, какая бы ни была книга; он смотрел
на нее, как
на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать.