Неточные совпадения
Выдумывать было не легко, но он понимал, что именно
за это все в доме, исключая Настоящего Старика, любят его больше, чем брата Дмитрия. Даже доктор Сомов, когда
шли кататься в лодках и Клим с братом обогнали его, — даже угрюмый доктор, лениво шагавший под
руку с мамой, сказал ей...
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже не так властно, как раньше. Всегда одетая в черное, ее фигура вызывала уныние; в солнечные дни, когда она
шла по двору или гуляла в саду с книгой в
руках, тень ее казалась тяжелей и гуще, чем тени всех других людей, тень влеклась
за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала цветы, травы.
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись
за что-то, упал на колени, поднял
руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову и быстро
пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен на корточки, встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед
за мамой, размахивая
рукою. Тут Клим испуганно позвал...
Не зная, что делать с собою, Клим иногда
шел во флигель, к писателю. Там явились какие-то новые люди: носатая фельдшерица Изаксон; маленький старичок, с глазами, спрятанными
за темные очки, то и дело потирал пухлые
руки, восклицая...
Вот он
идет куда-то широко шагая, глядя в землю, спрятав
руки, сжатые в кулак,
за спиною, как бы неся на плечах невидимую тяжесть.
Макаров, закинув
руки за шею, минуту-две смотрел, как Лютов помогает Лидии
идти, отводя от ее головы ветки молодого сосняка, потом заговорил, улыбаясь Климу...
Четыре женщины заключали шествие: толстая, с дряблым лицом монахини; молоденькая и стройная, на тонких ногах, и еще две
шли, взяв друг друга под
руку, одна — прихрамывала, качалась;
за ее спиной сонно переставлял тяжелые ноги курносый солдат, и синий клинок сабли почти касался ее уха.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие
руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а в четыре
шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась
за нею розовая тень.
Самгин
пошел с ним. Когда они вышли на улицу, мимо ворот шагал, покачиваясь, большой человек с выпученным животом, в рыжем жилете, в оборванных, по колени, брюках, в
руках он нес измятую шляпу и, наклоня голову, расправлял ее дрожащими пальцами. Остановив его
за локоть, Макаров спросил...
Самгин
пошел за ним. У стола с закусками было тесно, и ораторствовал Варавка со стаканом вина в одной
руке, а другою положив бороду на плечо и придерживая ее там.
Размахивая палкой, делая даме в углу приветственные жесты
рукою в желтой перчатке, Корвин важно
шел в угол, встречу улыбке дамы, но, заметив фельетониста, остановился, нахмурил брови, и концы усов его грозно пошевелились, а матовые белки глаз налились кровью. Клим стоял, держась
за спинку стула, ожидая, что сейчас разразится скандал, по лицу Робинзона, по его растерянной улыбке он видел, что и фельетонист ждет того же.
Часа через полтора Самгин шагал по улице, следуя
за одним из понятых, который покачивался впереди него, а сзади позванивал шпорами жандарм. Небо на востоке уже предрассветно зеленело, но город еще спал, окутанный теплой, душноватой тьмою. Самгин немножко любовался своим спокойствием, хотя было обидно
идти по пустым улицам
за человеком, который, сунув
руки в карманы пальто, шагал бесшумно, как бы не касаясь земли ногами, точно он себя нес на
руках, охватив ими бедра свои.
Возвратясь в Москву, он остановился в меблированных комнатах, где жил раньше,
пошел к Варваре
за вещами своими и был встречен самой Варварой. Жестом человека, которого толкнули в спину, она протянула ему
руки, улыбаясь, выкрикивая веселые слова. На минуту и Самгин ощутил, что ему приятна эта девица, смущенная несдержанным взрывом своей радости.
Лютов, балансируя, держа саблю под мышкой, вытянув шею, двигался в зал,
за ним
шел писатель, дирижируя
рукою с бутербродом в ней.
Так, с поднятыми
руками, она и проплыла в кухню. Самгин, испуганный ее шипением, оскорбленный тем, что она заговорила с ним на ты, постоял минуту и
пошел за нею в кухню. Она, особенно огромная в сумраке рассвета, сидела среди кухни на стуле, упираясь в колени, и по бурому, тугому лицу ее текли маленькие слезы.
Варвара сидела у борта, держась
руками за перила, упираясь на
руки подбородком, голова ее дрожала мелкой дрожью, непокрытые волосы шевелились. Клим стоял рядом с нею, вполголоса вспоминая стихи о море, говорить громко было неловко, хотя все пассажиры давно уже
пошли спать. Стихов он знал не много, они скоро иссякли, пришлось говорить прозой.
А рабочие
шли все так же густо, нестройно и не спеша; было много сутулых, многие держали
руки в карманах и
за спиною. Это вызвало в памяти Самгина снимок с чьей-то картины, напечатанный в «Ниве»: чудовищная фигура Молоха, и к ней, сквозь толпу карфагенян,
идет, согнувшись, вереница людей, нанизанных на цепь, обреченных в жертву страшному богу.
По тротуару величественно плыл большой коричневый ком сгущенной скуки, — пышно одетая женщина вела
за руку мальчика в матроске, в фуражке с лентами;
за нею
шел клетчатый человек, похожий на клоуна, и шумно сморкался в платок, дергая себя
за нос.
Пропев панихиду,
пошли дальше, быстрее.
Идти было неудобно. Ветки можжевельника цеплялись
за подол платья матери, она дергала ногами, отбрасывая их, и дважды больно ушибла ногу Клима. На кладбище соборный протоиерей Нифонт Славороссов, большой, с седыми космами до плеч и львиным лицом, картинно указывая одной
рукой на холодный цинковый гроб, а другую взвесив над ним, говорил потрясающим голосом...
Кочегар шагал широко, маленький белый платок вырвался из его
руки, он выдернул шапку из-за ворота, взмахнул ею; старик
шел быстро, но прихрамывал и не мог догнать кочегара; тогда человек десять, обогнав старика, бросились вперед; стена солдат покачнулась, гребенка штыков, сверкнув, исчезла, прозвучал, не очень громко, сухой, рваный треск, еще раз и еще.
— Отпусти человека, — сказал рабочему старик в нагольном полушубке. — Вы, господин,
идите, что вам тут? — равнодушно предложил он Самгину, взяв рабочего
за руки. — Оставь, Миша, видишь — испугался человек…
Для того, чтоб попасть домой, Самгин должен был пересечь улицу, по которой
шли союзники, но, когда он хотел свернуть в другой переулок — встречу ему из-за угла вышел, широко шагая, Яков Злобин с фуражкой в
руке, с распухшим лицом и пьяными глазами; размахнув
руки, как бы желая обнять Самгина, он преградил ему путь, говоря негромко, удивленно...
Его толкнули в спину, и он
пошел быстрее, схватив Самгина
за руку.
За нею, наклоня голову, сгорбясь,
шел Поярков, рядом с ним, размахивая шляпой, пел и дирижировал Алексей Гогин; под
руку с каким-то задумчивым блондином прошел Петр Усов, оба они в полушубках овчинных; мелькнуло красное, всегда веселое лицо эсдека Рожкова рядом с бородатым лицом Кутузова; эти — не пели, а, очевидно, спорили, судя по тому, как размахивал
руками Рожков; следом
за Кутузовым
шла Любаша Сомова с Гогиной;
шли еще какие-то безымянные, но знакомые Самгину мужчины, женщины.
Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а среди улицы
за гробом
шла Алина под
руку с Макаровым;
за ними — усатый человек, похожий на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой в
руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув
руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
Самгин тоже простился и быстро вышел, в расчете, что с этим парнем безопаснее
идти. На улице в темноте играл ветер, и, подгоняемый его толчками, Самгин быстро догнал Судакова, — тот
шел не торопясь, спрятав одну
руку за пазуху, а другую в карман брюк,
шел быстро и пытался свистеть, но свистел плохо, — должно быть, мешала разбитая губа.
По двору в сарай прошли Калитин и водопроводчик, там зажгли огонь. Самгин тихо
пошел туда, говоря себе, что этого не надо делать. Он встал
за неоткрытой половинкой двери сарая; сквозь щель на пальто его легла полоса света и разделила надвое; стирая
рукой эту желтую ленту, он смотрел в щель и слушал.
Опрокинулся на бок и, все прижимая одною
рукой шапку к животу, схватился другою
за тумбу, встал и
пошел, взывая...
Жандарм тяжело поднял
руку, отдавая честь, и
пошел прочь, покачиваясь, обер тоже отправился
за ним, а поручик, схватив Самгина
за руку, втащил его в купе, толкнул на диван и, закрыв дверь, похохатывая, сел против Клима — колено в колено.
Заходило солнце, снег на памятнике царя сверкал рубинами, быстро
шли гимназистки и гимназисты с коньками в
руках; проехали сани, запряженные парой серых лошадей; лошади были покрыты голубой сеткой, в санях сидел большой военный человек, два полицейских скакали
за ним, черные кони блестели, точно начищенные ваксой.
Он вскочил из-за стола, точно собираясь
идти куда-то, остановился у окна в цветах, вытер салфеткой пот с лица, швырнул ее на пол и, широко размахнув
руками, просипел...
Он встал и начал быстро пожимать
руки сотрапезников, однообразно кивая каждому гладкой головкой, затем, высоко вскинув ее, заложив одну
руку за спину, держа в другой часы и глядя на циферблат, широкими шагами длинных ног
пошел к двери, как человек, совершенно уверенный, что люди поймут, куда он
идет, и позаботятся уступить ему дорогу.
И
пошел прочь, но, схватясь
за косяк двери, остановился и проговорил, размахивая левой
рукой...
Да, поезд
шел почти с обычной скоростью, а в коридоре топали шаги многих людей. Самгин поднял занавеску, а Крэйтон, спрятав
руку с револьвером
за спину, быстро открыл дверь купе, спрашивая...
Он дергал Самгина
за руку, задыхался, сухо покашливал, хрипел. Самгин заметил, что его и Долганова бесцеремонно рассматривают неподвижными глазами какие-то краснорожие, спокойные люди. Он
пошел к выходу.
Вера Петровна молчала, глядя в сторону, обмахивая лицо кружевным платком. Так молча она проводила его до решетки сада. Через десяток шагов он обернулся — мать еще стояла у решетки, держась
за копья обеими
руками и вставив лицо между
рук. Самгин почувствовал неприятный толчок в груди и вздохнул так, как будто все время задерживал дыхание. Он
пошел дальше, соображая...
Она храпела, как лошадь, и вырывалась из его
рук, а Иноков
шел сзади, фыркал, сморкался, вытирал подбородок платком. Соединясь все четверо в одно тело, пошатываясь, шаркая ногами, они вышли
за ограду. Самгин последовал
за ними, но, заметив, что они спускаются вниз,
пошел вверх. Его догнал железный грохот, истерические выкрики...
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал
руку женщины, ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил, решив
идти на бульвары. Но, не сходя с места, глядя в мутно-серую пустоту
за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
За спиной его щелкнула ручка двери. Вздрогнув, он взглянул через плечо назад, — в дверь втиснулся толстый человек, отдуваясь, сунул на стол шляпу, расстегнул верхнюю пуговицу сюртука и, выпятив живот величиной с большой бочонок, легко
пошел на Самгина, размахивая длинной правой
рукой, точно собираясь ударить.
Вечером он
пошел к Прозорову, старик вышел к нему в халате, с забинтованной шеей, двигался он, хватаясь дрожащей
рукой за спинки кресел, и сипел, как фагот, точно пьяный.
Поцеловал
руку хозяйки, остальным кивнул головой и
пошел, тяжело шаркая ногами; хозяйка последовала
за ним.
Кутузов махнул
рукой и
пошел к дверям под аркой в толстой стене,
за ним двинулось еще несколько человек, а крики возрастали, становясь горячее, обиженней, и все чаще, настойчивее пробивался сквозь шум знакомо звонкий голосок Тагильского.
Самгин замолчал, отмечая знакомых: почти бежит, толкая людей, Ногайцев, в пиджаке из чесунчи, с лицом, на котором сияют восторг и пот, нерешительно шагает длинный Иеронимов, держа себя пальцами левой
руки за ухо, наклонив голову,
идет Пыльников под
руку с высокой дамой в белом и в необыкновенной шляпке, важно выступает Стратонов с толстой палкой в
руке, рядом с ним дергается Пуришкевич, лысенький, с бесцветной бородкой, и шагает толсторожий Марков, похожий на празднично одетого бойца с мясной бойни.
— Я те задам! — проворчал Тагильский, облизнул губы, сунул
руки в карманы и осторожно, точно кот, охотясь
за птицей, мелкими шагами
пошел на оратора, а Самгин «предусмотрительно» направился к прихожей, чтоб, послушав Тагильского, в любой момент незаметно уйти. Но Тагильский не успел сказать ни слова, ибо толстая дама возгласила...