Неточные совпадения
Он выработал себе походку, которая, воображал он, должна была придать важность ему, шагал не сгибая
ног и спрятав
руки за спину, как это делал учитель Томилин. На товарищей он посматривал немного прищурясь.
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая
ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись
за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга, не видя, не чувствуя никого больше.
Случилось, что Дмитрий Самгин, спасаясь от
рук Лиды, опрокинул стул под
ноги ей, девочка ударилась коленом о ножку стула, охнула, — Игорь, побледнев, схватил Дмитрия
за горло...
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись
за что-то, упал на колени, поднял
руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил
ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен на корточки, встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед
за мамой, размахивая
рукою. Тут Клим испуганно позвал...
Клим стал на
ноги, хотел поднять Лиду, но его подшибли, он снова упал на спину, ударился затылком, усатый солдат схватил его
за руку и повез по льду, крича...
Из-за угла вышли под
руку два студента, дружно насвистывая марш, один из них уперся
ногами в кирпичи панели и вступил в беседу с бабой, мывшей стекла окон, другой, дергая его вперед, уговаривал...
Четыре женщины заключали шествие: толстая, с дряблым лицом монахини; молоденькая и стройная, на тонких
ногах, и еще две шли, взяв друг друга под
руку, одна — прихрамывала, качалась;
за ее спиной сонно переставлял тяжелые
ноги курносый солдат, и синий клинок сабли почти касался ее уха.
Регент был по плечо Инокову, но значительно шире и плотнее, Клим ждал, что он схватит Инокова и швырнет
за перила, но регент, качаясь на
ногах, одной
рукой придерживал панаму, а другой толкая Инокова в грудь, кричал звонким голосом...
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь к нему; белобрысый юноша сидел открыв рот, и в светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал со стула, наклоняя тело, но подняв голову, и каким-то пьяным или сонным взглядом прикованно следил
за игрою лица оратора. Фомин, зажав
руки в коленях, смотрел под
ноги себе, в лужу растаявшего снега.
Стратонов встал, плотно, насколько мог, сдвинул кривые
ноги, закинул
руки за спину, выгнул грудь, — все это сделало его фигуру еще более внушительной.
Часа через полтора Самгин шагал по улице, следуя
за одним из понятых, который покачивался впереди него, а сзади позванивал шпорами жандарм. Небо на востоке уже предрассветно зеленело, но город еще спал, окутанный теплой, душноватой тьмою. Самгин немножко любовался своим спокойствием, хотя было обидно идти по пустым улицам
за человеком, который, сунув
руки в карманы пальто, шагал бесшумно, как бы не касаясь земли
ногами, точно он себя нес на
руках, охватив ими бедра свои.
Размышляя, Самгин любовался, как ловко рыжий мальчишка увертывается от горничной, бегавшей
за ним с мокрой тряпкой в
руке; когда ей удалось загнать его в угол двора, он упал под
ноги ей, пробежал на четвереньках некоторое расстояние, высоко подпрыгнул от земли и выбежал на улицу, а в ворота, с улицы, вошел дворник Захар, похожий на Николая Угодника, и сказал...
Самгин шагал среди танцующих, мешая им, с упорством близорукого рассматривая ряженых, и сердился на себя
за то, что выбрал неудобный костюм, в котором путаются
ноги. Среди ряженых он узнал Гогина, одетого оперным Фаустом; клоун, которого он ведет под
руку, вероятно, Татьяна. Длинный арлекин, зачем-то надевший рыжий парик и шляпу итальянского бандита, толкнул Самгина, схватил его
за плечо и тихонько извинился...
Пела она, размахивая пенсне на черном шнурке, точно пращой, и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна,
за спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек, и она разбрасывала их не жалея. В буфет вошли Лютов и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая на пальцы
ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими
руками,
за эфес и
за конец, поперек живота; писатель, прижимаясь плечом к нему, ворчал...
— Шш! — зашипел Лютов, передвинув саблю
за спину, где она повисла, точно хвост. Он стиснул зубы, на лице его вздулись костяные желваки, пот блестел на виске, и левая
нога вздрагивала под кафтаном.
За ним стоял полосатый арлекин, детски положив подбородок на плечо Лютова, подняв
руку выше головы, сжимая и разжимая пальцы.
Стоял он, широко раздвинув
ноги, засунув большие пальцы
рук за пояс, выпятив обширный живот, молча двигал челюстью, и редкая, толстоволосая борода его неприятно шевелилась.
— Да что ты? — повторила она тише и плаксиво, тогда как
ноги ее все подгибались и одною
рукой она стягивала ворот капота, а другой держалась
за грудь.
Из кухни величественно вышла Анфимьевна, рукава кофты ее были засучены, толстой, как
нога,
рукой она взяла повара
за плечо и отклеила его от стены, точно афишу.
Пропев панихиду, пошли дальше, быстрее. Идти было неудобно. Ветки можжевельника цеплялись
за подол платья матери, она дергала
ногами, отбрасывая их, и дважды больно ушибла
ногу Клима. На кладбище соборный протоиерей Нифонт Славороссов, большой, с седыми космами до плеч и львиным лицом, картинно указывая одной
рукой на холодный цинковый гроб, а другую взвесив над ним, говорил потрясающим голосом...
Но люди, стоявшие прямо против фронта, все-таки испугались, вся масса их опрокинулась глубоко назад, между ею и солдатами тотчас образовалось пространство шагов пять, гвардии унтер-офицер нерешительно поднял
руку к шапке и грузно повалился под
ноги солдатам, рядом с ним упало еще трое, из толпы тоже, один
за другим, вываливались люди.
— А — что? Ты — пиши! — снова топнул
ногой поп и схватился
руками за голову, пригладил волосы: — Я — имею право! — продолжал он, уже не так громко. — Мой язык понятнее для них, я знаю, как надо с ними говорить. А вы, интеллигенты, начнете…
Самгин видел десятки
рук, поднятых вверх, дергавших лошадей
за повода, солдат
за руки,
за шинели, одного тащили
за ноги с обоих боков лошади, это удерживало его в седле, он кричал, страшно вытаращив глаза, свернув голову направо; еще один, наклонясь вперед, вцепился в гриву своей лошади, и ее вели куда-то, а четверых солдат уже не было видно.
Когда Самгин, все более застывая в жутком холоде, подумал это — память тотчас воскресила вереницу забытых фигур: печника в деревне, грузчика Сибирской пристани, казака, который сидел у моря, как
за столом, и чудовищную фигуру кочегара у Троицкого моста в Петербурге. Самгин сел и, схватясь
руками за голову, закрыл уши. Он видел, что Алина сверкающей
рукой гладит его плечо, но не чувствовал ее прикосновения. В уши его все-таки вторгался шум и рев. Пронзительно кричал Лютов, топая
ногами...
Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а среди улицы
за гробом шла Алина под
руку с Макаровым;
за ними — усатый человек, похожий на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой в
руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув
руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под
ноги себе.
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув
ногою, человек, бежавший на Воздвиженку,
за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь
рукой в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это — Дьякон.
Он тоже запрыгал на одной
ноге, стараясь сунуть другую в испуганные брюки, они вырывались из
рук, а
за окном щелкало и трещало.
Мимо Самгина пронесли во двор убитого солдата, —
за руки держал его человек с ватой в ухе,
за ноги — студент Панфилов.
Там у стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светло-серых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной
рукой он держался
за стол, другой —
за сиденье стула; левая
нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном стуле.
Открыв глаза, Самгин видел сквозь туман, что к тумбе прислонился, прячась, как зверушка, серый ботик Любаши, а опираясь спиной о тумбу, сидит, держась
за живот
руками, прижимая к нему шапку, двигая черной валяной
ногой, коротенький человек, в мохнатом пальто; лицо у него тряслось, вертелось кругами, он четко и грустно говорил...
Самгин попробовал отойти, но поручик взял его под
руку и повел
за собой, шагая неудобно широко, прихрамывая на левую
ногу, загребая ею. Говорил он сиповато, часто и тяжело отдувался, выдувая длинные струи пара, пропитанного запахами вина и табака.
Швырнув на стол салфетку, она вскочила на
ноги и, склонив голову на правое плечо, спрятав
руки за спиною, шагая солдатским шагом и пофыркивая носом, заговорила тягучим, печальным голосом...
«Действительно, — когда она говорит, она кажется старше своих лет», — подумал он, наблюдая
за блеском ее рыжих глаз; прикрыв глаза ресницами, Марина рассматривала ладонь своей правой
руки. Самгин чувствовал, что она обезоруживает его, а она, сложив
руки на груди, вытянув
ноги, глубоко вздохнула, говоря...
— Языческая простота! Я сижу в ресторане, с газетой в
руках, против меня
за другим столом — очень миленькая девушка. Вдруг она говорит мне: «Вы, кажется, не столько читаете, как любуетесь моими панталонами», — она сидела, положив
ногу на
ногу…
Над крыльцом дугою изгибалась большая, затейливая вывеска, — на белом поле красной и синей краской были изображены: мужик в странной позе — он стоял на одной
ноге, вытянув другую вместе с
рукой над хомутом,
за хомутом — два цепа;
за ними — большой молоток; дальше — что-то непонятное и — девица с парнем; пожимая друг другу
руки, они целовались.
Там слышен был железный шум пролетки; высунулась из-за угла, мотаясь, голова лошади, танцевали ее передние
ноги; каркающий крик повторился еще два раза, выбежал человек в сером пальто, в фуражке, нахлобученной на бородатое лицо, — в одной его
руке блестело что-то металлическое, в другой болтался небольшой ковровый саквояж; человек этот невероятно быстро очутился около Самгина, толкнул его и прыгнул с панели в дверь полуподвального помещения с новенькой вывеской над нею...
Он встал и начал быстро пожимать
руки сотрапезников, однообразно кивая каждому гладкой головкой, затем, высоко вскинув ее, заложив одну
руку за спину, держа в другой часы и глядя на циферблат, широкими шагами длинных
ног пошел к двери, как человек, совершенно уверенный, что люди поймут, куда он идет, и позаботятся уступить ему дорогу.
Вот она заговорила, но в топоте и шуме голосов ее голос был не слышен, а круг снова разрывался, люди, отлетая в сторону, шлепались на пол с мягким звуком, точно подушки, и лежали неподвижно; некоторые, отскакивая, вертелись одиноко и парами, но все падали один
за другим или, протянув
руки вперед, точно слепцы, пошатываясь, отходили в сторону и там тоже бессильно валились с
ног, точно подрубленные.
Самгин почувствовал, что он теряет сознание, встал, упираясь
руками в стену, шагнул, ударился обо что-то гулкое, как пустой шкаф. Белые облака колебались пред глазами, и глазам было больно, как будто горячая пыль набилась в них. Он зажег спичку, увидел дверь, погасил огонек и, вытолкнув себя
за дверь, едва удержался на
ногах, — все вокруг колебалось, шумело, и
ноги были мягкие, точно у пьяного.
Он схватил Самгина
за руку, быстро свел его с лестницы, почти бегом протащил
за собою десятка три шагов и, посадив на ворох валежника в саду, встал против, махая в лицо его черной полою поддевки, открывая мокрую рубаху, голые свои
ноги. Он стал тоньше, длиннее, белое лицо его вытянулось, обнажив пьяные, мутные глаза, — казалось, что и борода у него стала длиннее. Мокрое лицо лоснилось и кривилось, улыбаясь, обнажая зубы, — он что-то говорил, а Самгин, как бы защищаясь от него, убеждал себя...
Она храпела, как лошадь, и вырывалась из его
рук, а Иноков шел сзади, фыркал, сморкался, вытирал подбородок платком. Соединясь все четверо в одно тело, пошатываясь, шаркая
ногами, они вышли
за ограду. Самгин последовал
за ними, но, заметив, что они спускаются вниз, пошел вверх. Его догнал железный грохот, истерические выкрики...
Безбедова сотрясала дрожь,
ноги его подгибались; хватаясь одной
рукой за стену, другой он натягивал на плечо почти совсем оторванный рукав измятого пиджака, рубаха тоже была разорвана, обнажая грудь, белая кожа ее вся в каких-то пятнах.
Кутузов, сняв пиджак, расстегнув жилет, сидел
за столом у самовара, с газетой в
руках, газеты валялись на диване, на полу, он встал и, расшвыривая их
ногами, легко подвинул к столу тяжелое кресло.
— Пращев исповедовался, причастился, сделал все распоряжения, а утром к его
ногам бросилась жена повара, его крепостная,
за нею гнался [повар] с ножом в
руках. Он вонзил нож не в жену, а в живот Пращева, от чего тот немедленно скончался.
Дронов встал, держась
рукой за кромку стола. Раскалился он так, что коротенькие
ноги дрожали, дрожала и
рука, заставляя звенеть пустой стакан о бутылку. Самгин, отодвинув стакан, прекратил тонкий звон стекла.
Поцеловал
руку хозяйки, остальным кивнул головой и пошел, тяжело шаркая
ногами; хозяйка последовала
за ним.
— Клевета! — крикнул кто-то, вслед
за ним два-три голоса повторили это слово, несколько человек, вскочив на
ноги, закричали, размахивая
руками в сторону Кутузова.
Сидя на скамье, Самгин пытался снять ботики, они как будто примерзли к ботинкам, а пальцы
ног нестерпимо ломило.
За его усилиями наблюдал, улыбаясь ласково, старичок в желтой рубахе. Сунув большие пальцы
рук за [пояс], кавказский ремень с серебряным набором, он стоял по-солдатски, «пятки — вместе, носки — врозь», весь гладенький, ласковый, с аккуратно подстриженной серой бородкой, остроносый, быстроглазый.
Самгин наблюдал. Министр оказался легким, как пустой, он сам, быстро схватив протянутую ему
руку студента, соскочил на землю, так же быстро вбежал по ступенькам, скрылся
за колонной, с генералом возились долго, он — круглый, как бочка, — громко кряхтел, сидя на краю автомобиля, осторожно спускал
ногу с красным лампасом, вздергивал ее, спускал другую, и наконец рабочий крикнул ему...