Неточные совпадения
Она говорила быстро, ласково, зачем-то шаркала ногами и скрипела створкой двери, открывая и закрывая ее; затем, взяв Клима за плечо, с излишней силой втолкнула его
в столовую,
зажгла свечу. Клим оглянулся,
в столовой никого не было,
в дверях соседней комнаты плотно сгустилась тьма.
Выскакивая на середину комнаты, раскачиваясь, точно пьяный, он описывал
в воздухе руками круги и эллипсы и говорил об обезьяне, доисторическом человеке, о механизме Вселенной так уверенно, как будто он сам создал Вселенную, посеял
в ней Млечный Путь, разместил созвездия,
зажег солнца и привел
в движение планеты.
Клим
зажег свечу, взял
в правую руку гимнастическую гирю и пошел
в гостиную, чувствуя, что ноги его дрожат. Виолончель звучала громче, шорох был слышней. Он тотчас догадался, что
в инструменте — мышь, осторожно положил его верхней декой на пол и увидал, как из-под нее выкатился мышонок, маленький, как черный таракан.
Он хотел
зажечь лампу, встать, посмотреть на себя
в зеркало, но думы о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы, напомнив себе о Макарове, его угрюмых тревогах, о ничтожных «Триумфах женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное, он втайне развратничает больше других. Уж если он пьет, так должен и развратничать, это ясно.
Посидев скучный час
в темноте, он пошел к себе,
зажег лампу, взглянул
в зеркало, оно показало ему лицо, почти незнакомое — обиженное, измятое миной недоумения.
Быстро темнело.
В синеве, над рекою, повисли на тонких ниточках лучей три звезды и отразились
в темной воде масляными каплями. На даче Алины
зажгли огни
в двух окнах, из реки всплыло уродливо большое, квадратное лицо с желтыми, расплывшимися глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько минут с крыльца дачи сошли на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула...
Клим услышал
в ее вопросе досаду, обиделся и, подойдя к столу,
зажег лампу. Вошел, жмурясь, растрепанный Макаров, искоса взглянул на Лютова и сказал, упираясь руками
в плечи Лютова, вдавливая его
в плетеное кресло...
Клим подметил, что этой игрой мать
зажгла в голубоватых глазах Спивак смешливые искорки.
Клим сел против него на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок;
в углу нар лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая женщина
зажгла жестяную лампу, поставила ее на стол и, посмотрев на Клима, сказала дьякону...
Самгин медленно поднялся, сел на диван. Он был одет, только сюртук и сапоги сняты. Хаос и запахи
в комнате тотчас восстановили
в памяти его пережитую ночь. Было темно. На столе среди бутылок двуцветным огнем горела свеча, отражение огня нелепо заключено внутри пустой бутылки белого стекла. Макаров
зажигал спички, они, вспыхнув, гасли. Он склонился над огнем свечи, ткнул
в него папиросой, погасил огонь и выругался...
Комната наполнилась непроницаемой тьмой, и Лидия исчезла
в ней. Самгин, протянув руки, поискал ее, не нашел и
зажег спичку.
Ему казалось, что Лидия сама боится своих усмешек и злого огонька
в своих глазах. Когда он
зажигал огонь, она требовала...
Комната наполнилась шумом отодвигаемых стульев,
в углу вспыхнул огонек спички, осветив кисть руки с длинными пальцами, испуганной курицей заклохтала какая-то барышня, — Самгину было приятно смятение, вызванное его словами. Когда он не спеша, готовясь рассказать страшное, обошел сад и двор, — из флигеля шумно выбегали ученики Спивак; она, стоя у стола, звенела абажуром,
зажигая лампу, за столом сидел старик Радеев, барабаня пальцами, покачивая головой.
— Свети! — приказал тот солдату, развертывая бумаги.
В столовой
зажгли лампу, и чей-то тихий голос сказал...
Самгин вздохнул и вышел
в столовую, постоял
в темноте,
зажег лампу и пошел
в комнату Варвары; может быть, она оставила там письмо,
в котором объясняет свое поведение?
Была средина мая. Стаи галок носились над Петровским парком, зеркало пруда отражало голубое небо и облака, похожие на взбитые сливки; теплый ветер помогал солнцу
зажигать на листве деревьев зеленые огоньки. И такие же огоньки светились
в глазах Варвары.
— А может быть, это — прислуга. Есть такое суеверие: когда женщина трудно родит — открывают
в церкви царские врата. Это, пожалуй, не глупо, как символ, что ли. А когда человек трудно умирает —
зажигают дрова
в печи, лучину на шестке, чтоб душа видела дорогу
в небо: «огонек на исход души».
Самгин лег, но от усталости не спалось, а через две остановки
в купе шумно влез большой человек, приказал проводнику
зажечь огонь, посмотрел на Самгина и закричал...
Варвара возвратилась около полуночи. Услышав ее звонок, Самгин поспешно
зажег лампу, сел к столу и разбросал бумаги так, чтоб видно было: он давно работает. Он сделал это потому, что не хотел говорить с женою о пустяках. Но через десяток минут она пришла
в ночных туфлях,
в рубашке до пят, погладила влажной и холодной ладонью его щеку, шею.
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел
в спальню,
зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
«Тоже — «объясняющий господин», — подумал Клим, быстро подходя к двери своего дома и оглядываясь. Когда он
в столовой
зажег свечу, то увидал жену: она, одетая, спала на кушетке
в гостиной, оскалив зубы, держась одной рукой за грудь, а другою за голову.
Самгин внимательно наблюдал, сидя
в углу на кушетке и пережевывая хлеб с ветчиной. Он видел, что Макаров ведет себя, как хозяин
в доме, взял с рояля свечу,
зажег ее, спросил у Дуняши бумаги и чернил и ушел с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто поднимала и не могла поднять какие-то тяжести. Поставив локти на стол, опираясь скулами на ладони, она спрашивала Судакова...
Она взвизгивала все более пронзительно. Самгин, не сказав ни слова, круто повернулся спиною к ней и ушел
в кабинет, заперев за собою дверь.
Зажигая свечу на столе, он взвешивал, насколько тяжело оскорбил его бешеный натиск Варвары. Сел к столу и, крепко растирая щеки ладонями, думал...
По двору
в сарай прошли Калитин и водопроводчик, там
зажгли огонь. Самгин тихо пошел туда, говоря себе, что этого не надо делать. Он встал за неоткрытой половинкой двери сарая; сквозь щель на пальто его легла полоса света и разделила надвое; стирая рукой эту желтую ленту, он смотрел
в щель и слушал.
Самгин видел, как отскакивали куски льда, обнажая остов баррикады, как двое пожарных, отломив спинку дивана, начали вырывать из нее мочальную набивку, бросая комки ее третьему, а он, стоя на коленях,
зажигал спички о рукав куртки; спички гасли, но вот одна из них расцвела, пожарный сунул ее
в мочало, и быстро, кудряво побежали во все стороны хитренькие огоньки, исчезли и вдруг собрались
в красный султан; тогда один пожарный поднял над огнем бочку, вытряхнул из нее солому, щепки; густо заклубился серый дым, — пожарный поставил
в него бочку, дым стал более густ, и затем из бочки взметнулось густо-красное пламя.
Вагон встряхивало, качало, шипел паровоз, кричали люди; невидимый
в темноте сосед Клима сорвал занавеску с окна, обнажив светло-голубой квадрат неба и две звезды на нем; Самгин
зажег спичку и увидел пред собою широкую спину, мясистую шею, жирный затылок; обладатель этих достоинств, прижав лоб свой к стеклу, говорил вызывающим тоном...
«Возраст охлаждает чувство. Я слишком много истратил сил на борьбу против чужих мыслей, против шаблонов», — думал он,
зажигая спичку, чтоб закурить новую папиросу. Последнее время он все чаще замечал, что почти каждая его мысль имеет свою тень, свое эхо, но и та и другое как будто враждебны ему. Так случилось и
в этот раз.
В этом настроении обиды за себя и на людей,
в настроении озлобленной скорби, которую размышление не могло ни исчерпать, ни погасить, он пришел домой,
зажег лампу, сел
в угол
в кресло подальше от нее и долго сидел
в сумраке, готовясь к чему-то.
В кабинете он
зажег лампу, надел туфли и сел к столу, намереваясь работать, но, взглянув на синюю обложку толстого «Дела М. П. Зотовой с крестьянами села Пожога», закрыл глаза и долго сидел, точно погружаясь во тьму, видя
в ней жирное тело с растрепанной серой головой с фарфоровыми глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
— Экзаменуете меня, что ли? Я же не идиот все-таки! Дума — горчич-ник на шею, ее дело — отвлекать прилив крови к мозгу, для этого она и прилеплена
в сумасбродную нашу жизнь! А кадеты играют на бунт. Налогов не платить! Что же, мне спичек не покупать, искрами из глаз огонь
зажигать, что ли?
Самгин подошел к ней как раз
в тот момент, когда молния встряхнула,
зажгла сумрак маленькой комнаты и Марина показалась туго затянутой
в шелк.
— Пожалуйте, — шепотом пригласил он. — Только — папироску бросьте и там не курите, спичек не
зажигайте! Кашлять и чихать тоже воздержитесь, прошу! А уж если терпенья не хватит —
в платочек покашляйте.
Самгин почувствовал, что он теряет сознание, встал, упираясь руками
в стену, шагнул, ударился обо что-то гулкое, как пустой шкаф. Белые облака колебались пред глазами, и глазам было больно, как будто горячая пыль набилась
в них. Он
зажег спичку, увидел дверь, погасил огонек и, вытолкнув себя за дверь, едва удержался на ногах, — все вокруг колебалось, шумело, и ноги были мягкие, точно у пьяного.
«Кошмар», — подумал он, опираясь рукою о стену, нащупывая ногою ступени лестницы. Пришлось снова
зажечь спичку. Рискуя упасть, он сбежал с лестницы, очутился
в той комнате, куда сначала привел его Захарий, подошел к столу и жадно выпил стакан противно теплой воды.
— Люблю дразнить! Мальчишкой будучи, отца дразнил, отец у меня штейгером был, потом докопался до дела —
в большие тысячники вылез. Драл меня беспощадно, но, как видите, не повредил. Чехов-то прав: если зайца бить, он спички
зажигать выучится. Вы как Чехова-то оцениваете?
Воздух на улице как будто наполнился серой пылью, стекла окон запотели,
в комнате образовался дымный сумрак, — Самгин хотел
зажечь лампу.
—
Зажгите лампу, —
в тон ему ответил Тагильский, и покуда Клим
зажигал спички, а они ломались, гость сказал нечто значительное...
«Сейчас начнет говорить», — подумал Самгин, но тут явился проводник,
зажег свечу, за окном стало темно, загремела жесть, должно быть, кто-то уронил чайник. Потом
в вагоне стало тише, и еще более четко зазвучал сверлящий голосок доцента...
Затем счесал гребенкой со щетки выпавшие волосы, свернул их
в комок, положил
в пепельницу,
зажег спичку, а когда волосы, затрещав, сгорели — вздохнул.
Теперь, говоря о философах-моралистах, он прищурился и
зажег в глазах надменную улыбочку, очень выгодно освещая ею покрасневшее лицо.