Неточные совпадения
Взрослые пили чай среди комнаты, за круглым столом,
под лампой с белым абажуром, придуманным Самгиным: абажур отражал свет не вниз, на стол, а в
потолок; от этого по комнате разливался скучный полумрак, а в трех углах ее было темно, почти как ночью.
Учитель встречал детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался человеком только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх лицом на койку, койка уныло скрипела. Запустив пальцы рук в рыжие, нечесанные космы жестких и прямых волос, подняв к
потолку расколотую, медную бородку, не глядя на учеников, он спрашивал и рассказывал тихим голосом, внятными словами, но Дронов находил, что учитель говорит «из-под печки».
Пообедав, он пошел в мезонин к Дронову, там уже стоял, прислонясь к печке, Макаров, пуская в
потолок струи дыма, разглаживая пальцем темные тени на верхней губе, а Дронов, поджав ноги
под себя, уселся на койке в позе портного и визгливо угрожал кому-то...
Он взял со стола пресс-папье, стеклянный ромб, и, подставляя его
под косой луч солнца, следил за радужными пятнами на стене, на
потолке, продолжая...
Две лампы освещали комнату; одна стояла на подзеркальнике, в простенке между запотевших серым потом окон, другая спускалась на цепи с
потолка,
под нею, в позе удавленника, стоял Диомидов, опустив руки вдоль тела, склонив голову к плечу; стоял и пристально, смущающим взглядом смотрел на Клима, оглушаемого поющей, восторженной речью дяди Хрисанфа...
Было уже темно, когда вбежала Лидия, а Макаров ввел
под руку Диомидова. Самгину показалось, что все в комнате вздрогнуло и опустился
потолок. Диомидов шагал прихрамывая, кисть его левой руки была обернута фуражкой Макарова и подвязана обрывком какой-то тряпки к шее. Не своим голосом он говорил, задыхаясь...
В дешевом ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на людей, сидевших
под низким, закопченным
потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала письмо, на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка книг в ремнях.
Варвара как-то тяжело, неумело улеглась спиною к нему; он погасил свечу и тоже лег, ожидая, что еще скажет она, и готовясь наговорить ей очень много обидной правды. В темноте
под потолком медленно вращались какие-то дымные пятна, круги. Ждать пришлось долго, прежде чем в тишине прозвучали тихие слова...
Слабенький и беспокойный огонь фонаря освещал толстое, темное лицо с круглыми глазами ночной птицы;
под широким, тяжелым носом топырились густые, серые усы, — правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот сидел, упираясь руками в диван, спиною в стенку, смотрел в
потолок и ритмически сопел носом. На нем — толстая шерстяная фуфайка, шаровары с кантом, на ногах полосатые носки; в углу купе висела серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная соломой.
Напрягая зрение, он различил высоко
под потолком лампу, заключенную в черный колпак, — ниже,
под лампой, висело что-то неопределенное, похожее на птицу с развернутыми крыльями, и это ее тень лежала на воде.
Самгин сел на нары. Свет падал в камеру из квадратного окна
под потолком, падал мутной полосой, оставляя стены в сумраке. Тагильский сел рядом и тихонько спросил Самгина...
— Простите, не встану, — сказал он, подняв руку, протягивая ее. Самгин, осторожно пожав длинные сухие пальцы, увидал лысоватый череп, как бы приклеенный к спинке кресла, серое, костлявое лицо, поднятое к
потолку, украшенное такой же бородкой, как у него, Самгина, и
под высоким лбом — очень яркие глаза.
Самгину восклицание Таисьи показалось радостным, рукопожатие ее особенно крепким; Юрин, как всегда, полулежал в кресле, вытянув ноги
под стол, опираясь затылком в спинку кресла, глядя в
потолок; он протянул Самгину бессильную руку, не взглянув на него. Таисья на стуле, рядом с ним, пред нею тетрадь, в ее руке — карандаш.
Выступали артисты, ораторы. Маленькая, тощенькая актриса Краснохаткина, окутанная пурпуровым шелком, из-под которого смешно выскакивали козьи ножки в красных туфельках, подняв к
потолку черные глазки и щупая руками воздух, точно слепая, грустно читала...
И вот Клим Иванович Самгин в большой комнате,
под потолком в форме удлиненного купола, пестро расписанным старинным русским орнаментом.
Комната служила, должно быть, какой-то канцелярией, две лампы висели
под потолком, освещая головы людей, на стенах — ‹документы› в рамках, на задней стене поясной портрет царя.
Три квадратных окна, ослепленные снегом, немного пропускали света
под низкий
потолок, и в сероватом сумраке Самгину показалось, что пекарня тоже тесно набита людями.
Сидели посредине комнаты, обставленной тяжелой жесткой мебелью
под красное дерево, на книжном шкафе, возвышаясь, почти достигая
потолка, торчала гипсовая голова ‹Мицкевича›, над широким ковровым диваном — гравюра: Ян Собесский
под Веной.