Она не играла роль царицы, жены Менелая, она показывала себя, свою
жажду наслаждения, готовность к нему, ненужно вламывалась в группы хористов, расталкивая их плечами, локтями, бедрами, как бы танцуя медленный и пьяный танец под музыку, которая казалась Самгину обновленной и до конца обнажившей свою острую, ироническую чувственность.
Мне показалось, что преобладающее ее качество было некоторое легкомыслие,
жажда наслаждений и какой-то добродушный эгоизм, может быть даже и большой.
На ту пору явился Law; [Ло.] алчность к деньгам соединилась с
жаждою наслаждений и рассеянности; имения исчезали; нравственность гибла; французы смеялись и рассчитывали, и государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей.
Именно в объективации, экстериоризации, отчуждении человеческой природы человек попадает во власть воли к могуществу, денег,
жажды наслаждений, славы и пр., разрушающих личность.
Неточные совпадения
Прежде каждое отдельное желание, вызванное страданием или лишением, как голод, усталость,
жажда, удовлетворялись отправлением тела, дававшим
наслаждение; но теперь лишение и страдание не получали удовлетворения, а попытка удовлетворения вызывала новое страдание.
А здесь: нервы и крепки, как у наших рабочих людей, и развиты, впечатлительны, как у нас; приготовленность к веселью, здоровая, сильная
жажда его, какой нет у нас, какая дается только могучим здоровьем и физическим трудом, в этих людях соединяется со всею тонкостью ощущений, какая есть в нас; они имеют все наше нравственное развитие вместе с физическим развитием крепких наших рабочих людей: понятно, что их веселье, что их
наслаждение, их страсть — все живее и сильнее, шире и сладостнее, чем у нас.
Эта пагубная привычка, встретившись, с одной стороны, с печальными неудачами, а с другой — с болезненной, необузданной
жаждой денег и
наслаждений, растлила целое поколение.
Жажда богатства,
наслаждений, веселья — вот что теперь сладко кружило голову Луши, а тут полугнилой флигель, нищенская обстановка, позорная бедность в каждом углу, полусумасшедший пьяница-отец и какой-то идиот-поклонник, в лице доктора Кормилицына.
Нам дела нет до того, что такое этот человек, который стоит перед нами, мы не хотим знать, какая черная туча тяготеет над его совестью, — мы видим, что перед нами арестант, и этого слова достаточно, чтоб поднять со дна души нашей все ее лучшие инстинкты, всю эту
жажду сострадания и любви к ближнему, которая в самом извращенном и безобразном субъекте заставляет нас угадывать брата и человека со всеми его притязаниями на жизнь человеческую и ее радости и
наслаждения [67].