Неточные совпадения
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью,
сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в городские головы. Лидия
будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей роман с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать в комическом тоне.
— Беседуя с одним, она всегда заботится, чтоб другой не слышал, не знал, о чем идет речь. Она как будто боится, что люди заговорят неискренно, в унисон друг другу, но, хотя противоречия интересуют ее, — сама она не любит возбуждать их. Может
быть, она думает, что каждый человек обладает тайной, которую он способен
сообщить только девице Лидии Варавка?
Весело хлопотали птицы, обильно цвели цветы, бархатное небо наполняло сад голубым сиянием, и в блеске весенней радости
было бы неприлично говорить о печальном. Вера Петровна стала расспрашивать Спивака о музыке, он тотчас оживился и, выдергивая из галстука синие нитки, делая пальцами в воздухе маленькие запятые,
сообщил, что на Западе — нет музыки.
Этот парень все более не нравился Самгину, весь не нравился. Можно
было думать, что он рисуется своей грубостью и желает
быть неприятным. Каждый раз, когда он начинал рассказывать о своей анекдотической жизни, Клим, послушав его две-три минуты, демонстративно уходил. Лидия написала отцу, что она из Крыма проедет в Москву и что снова решила поступить в театральную школу. А во втором, коротеньком письме Климу она
сообщила, что Алина, порвав с Лютовым, выходит замуж за Туробоева.
И, подтверждая свою любовь к истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак пропил перед спектаклем костюм, в котором он должен
был играть Иудушку Головлева, как
пил Шуйский, как Ринна Сыроварова в пьяном виде не могла понять, который из трех мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он
сообщал шепотом, захлебываясь словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он ценил довольно высоко...
В самом деле, пора
было ехать домой. Мать писала письма, необычно для нее длинные, осторожно похвалила деловитость и энергию Спивак,
сообщала, что Варавка очень занят организацией газеты. И в конце письма еще раз пожаловалась...
При второй встрече с Климом он
сообщил ему, что за фельетоны Робинзона одна газета
была закрыта, другая приостановлена на три месяца, несколько газет получили «предостережение», и во всех городах, где он работал, его врагами всегда являлись губернаторы.
И почти всегда ему, должно
быть, казалось, что он
сообщил о человеке мало плохого, поэтому он закреплял конец своей повести узлом особенно резких слов.
Клим никогда еще не
был на этой улице, он хотел
сообщить об этом историку, но — устыдился. Дверь крыльца открыла высокая, седоволосая женщина в черном, густобровая, усатая, с неподвижным лицом.
— Наивность, батенька! Еврей
есть еврей, и это с него водой не смоешь, как ее ни святи, да-с! А мужик
есть мужик. Природа равенства не знает, и крот петуху не товарищ, да-с! —
сообщил он тихо и торжественно.
Был он избалован, кокетлив, но памятью своей не гордился, а сведения
сообщал снисходительным и равнодушным тоном первого ученика гимназии, который, кончив учиться, желал бы забыть все, чему его научили.
Затем
сообщил, что
есть благоприятные сведения о Любаше, и сказал...
— Не
буду, — обещал он, подняв руку, как для присяги, и, гладя волосы ее,
сообщил...
— Ночью
будет дождь, —
сообщил доктор, посмотрев на Варвару одним глазом, прищурив другой, и пообещал: — Дождь и прикончит его.
— Как желаете, — сказал Косарев, вздохнув, уселся на облучке покрепче и, размахивая кнутом над крупами лошадей, жалобно прибавил: — Вы сами видели, господин, я тут посторонний человек. Но, но, яростные! — крикнул он. Помолчав минуту,
сообщил: — Ночью — дождик
будет, — и, как черепаха, спрятал голову в плечи.
Фактами такого рода Иван Дронов
был богат, как еж иглами; он
сообщал, кто из студентов подал просьбу о возвращении в университет, кто и почему пьянствует, он знал все плохое и пошлое, что делали люди, и охотно обогащал Самгина своим «знанием жизни».
Из Кремля поплыл густой рев,
было в нем что-то шерстяное, мохнатое, и казалось, что он согревает сыроватый, холодный воздух. Человек в поддевке на лисьем мехе успокоительно
сообщил...
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее
было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он
сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
Изложив свои впечатления в первый же день по приезде, она уже не возвращалась к ним, и скоро Самгин заметил, что она
сообщает ему о своих делах только из любезности, а не потому, что ждет от него участия или советов. Но он
был слишком занят собою, для того чтоб обижаться на нее за это.
Пили чай со сливками, с сухарями и, легко переходя с темы на тему, говорили о книгах, театре, общих знакомых. Никонова
сообщила: Любаша переведена из больницы в камеру, ожидает, что ее скоро вышлют. Самгин заметил: о партийцах, о революционной работе она говорит сдержанно, неохотно.
— Очень умные оба, — сказала она и кратко
сообщила, что работа в городе идет довольно успешно,
есть своя маленькая типография, но, разумеется, не хватает литературы, мало денег.
Самгину
было интересно и приятно слушать брата, но шумело в голове, утомлял кашель, и снова поднималась температура. Закрыв глаза, он
сообщил...
Самгин швырнул газету прочь, болели глаза, читать
было трудно, одолевал кашель. Дмитрий явился поздно вечером,
сообщил, что он переехал в ту же гостиницу, спросил о температуре, пробормотал что-то успокоительное и убежал, сказав...
— Нет, он знает. Он мне показывал копию секретного рапорта адмирала Чухнина, адмирал
сообщает, что Севастополь — очаг политической пропаганды и что намерение разместить там запасных по обывательским квартирам — намерение несчастное, а может
быть, и злоумышленное. Когда царю показали рапорт, он произнес только: «Трудно поверить».
— Вчера, у одного сочинителя, Савва Морозов
сообщал о посещении промышленниками Витте. Говорил, что этот пройдоха, очевидно, затевает какую-то подлую и крупную игру. Затем сказал, что возможно, — не сегодня-завтра, — в городе
будет распоряжаться великий князь Владимир и среди интеллигенции, наверное,
будут аресты. Не исключаются, конечно, погромы редакций газет, журналов.
Но ни о чем и ни о ком, кроме себя, думать не хотелось. Теперь, когда прекратился телеграфный стук в стену и никто не
сообщал тревожных новостей с воли, — Самгин ощутил себя забытым. В этом ощущении
была своеобразно приятная горечь, упрекающая кого-то, в словах она выражалась так...
— Он
сообщал адрес, и через некоторое время Самгин сидел в доме Российского страхового общества, против манежа, в квартире, где, почему-то, воздух
был пропитан запахом керосина.
— Лаврушка прикладом ударил нечаянно, — ответил он на вопрос Клима, пощупав ноготь и морщась. — Гости приехали, Семеновский полк, — негромко
сообщил он. — Что
будем делать — спрашиваете? Драться
будем.
Все вокруг него
было неряшливо — так же, как сам он, всегда выпачканный птичьим пометом, с пухом в кудлатой голове и на одежде.
Ел много, торопливо, морщился, точно пища
была слишком солона, кисла или горька, хотя глухая Фелициата готовила очень вкусно. Насытясь, Безбедов смотрел в рот Самгина и
сообщал какие-то странные новости, — казалось, что он выдумывал их.
— Это — очень просто, —
сообщил Турчанинов. — Это действительно лучший город мира, а Франция — это и
есть Париж.
— Я его знаю, он
был репетитором моим, —
сообщил Самгин.
Пред весною исчез Миша, как раз в те дни, когда для него накопилось много работы, и после того, как Самгин почти примирился с его существованием. Разозлясь, Самгин решил, что у него
есть достаточно веский повод отказаться от услуг юноши. Но утром на четвертый день позвонил доктор городской больницы и
сообщил, что больной Михаил Локтев просит Самгина посетить его. Самгин не успел спросить, чем болен Миша, — доктор повесил трубку; но приехав в больницу, Клим сначала пошел к доктору.
Ел Тагильский не торопясь, и насыщение не мешало ему говорить. Глядя в тарелку, ловко обнажая вилкой и ножом кости цыпленка, он спросил: известен ли Самгину размер состояния Марины? И на отрицательный ответ
сообщил: деньгами и в стойких акциях около четырехсот тысяч, землею на Урале и за Волгой в Нижегородской губернии, вероятно, вдвое больше.
— Догадка
есть суждение, требующее фактов. А, по Канту, не всякое суждение
есть познание, — раздумчиво бормотал Тагильский. — Вы никому не
сообщали ваших подозрений?
— Разве? Очень хорошо… то
есть хорошо, что не
сообщали, — добавил он, еще раз пожав руку Самгина. — Ну, я — ухожу. Спасибо за хлеб-соль!
«Медные глаза… Да, в ней
было что-то металлическое. Не допускаю, чтоб она говорила обо мне — так… как
сообщил этот идиот. Медные глаза — не его слово».
— Сюда приехал сотрудничек какой-то московской газеты, разнюхивает — как, что, кто — кого? Вероятно — сунется к вам. Советую — не принимайте. Это мне
сообщил некто Пыльников, Аркашка, человечек всезнающий и болтливый, как бубенчик. Кандидат в «учителя жизни», —
есть такой род занятий, не зарегистрированный ремесленной управой. Из новгородских дворян, дядя его где-то около Новгорода унитазы и урильники строит.
— Если успею, — сказал Самгин и, решив не завтракать в «Московской», поехал прямо с вокзала к нотариусу знакомиться с завещанием Варвары. Там его ожидала неприятность: дом
был заложен в двадцать тысяч частному лицу по первой закладной. Тощий, плоский нотариус, с желтым лицом, острым клочком седых волос на остром подбородке и красненькими глазами окуня,
сообщил, что залогодатель готов приобрести дом в собственность, доплатив тысяч десять — двенадцать.
— Юноша Михаил Романов
был выбран боярами в цари за глупость, — докторально
сообщал Самгин слушателям.
— Вот, значит, мы и здесь, —
сообщил Фроленков. — Вот это вот и
есть самые они — уполномоченные…
— Локтев временно выехал. В сером доме — русские
есть, —
сообщил жандарм и, махнув рукой на мешки, покрытые снегом, спросил: — Это ваш печеный хлеб?
Он понимал, что внезапно вспыхнувшее намерение
сообщить ротмистру Рущиц-Стрыйскому о Харламове и Якове не многим отличается от сообщения Харламову о том, что Тагильский
был товарищем прокурора.
— Вы не можете представить себе, что такое письма солдат в деревню, письма деревни на фронт, — говорил он вполголоса, как бы
сообщая секрет. Слушал его профессор-зоолог, угрюмый человек, смотревший на Елену хмурясь и с явным недоумением, точно он затруднялся определить ее место среди животных.
Были еще двое знакомых Самгину — лысый, чистенький старичок, с орденом и длинной поповской фамилией, и пышная томная дама, актриса театра Суворина.