Неточные совпадения
Но иногда рыжий пугал его: забывая о присутствии ученика, он говорил так много, долго и непонятно, что Климу нужно
было кашлянуть, ударить каблуком в пол, уронить книгу и этим напомнить учителю о себе. Однако и шум не всегда будил Томилина, он продолжал говорить, лицо его каменело, глаза напряженно выкатывались, и Клим
ждал, что вот сейчас Томилин закричит, как жена доктора...
Его все слушали внимательно, а Дронов — жадно приоткрыв рот и не мигая — смотрел в неясное лицо оратора с таким напряжением, как будто
ждал, что вот сейчас
будет сказано нечто, навсегда решающее все вопросы.
Клим получил наконец аттестат зрелости и собирался ехать в Петербург, когда на его пути снова встала Маргарита. Туманным вечером он шел к Томилину прощаться, и вдруг с крыльца неприглядного купеческого дома сошла на панель женщина, — он тотчас признал в ней Маргариту. Встреча не удивила его, он понял, что должен
был встретить швейку, он
ждал этой случайной встречи, но радость свою он, конечно, скрыл.
Слушая сквозь свои думы болтовню Маргариты, Клим еще
ждал, что она скажет ему, чем
был побежден страх ее, девушки, пред первым любовником? Как-то странно, вне и мимо его, мелькнула мысль: в словах этой девушки
есть нечто общее с бойкими речами Варавки и даже с мудрыми глаголами Томилина.
— Я, должно
быть, немножко поэт, а может, просто — глуп, но я не могу… У меня — уважение к женщинам, и — знаешь? — порою мне думается, что я боюсь их. Не усмехайся,
подожди! Прежде всего — уважение, даже к тем, которые продаются. И не страх заразиться, не брезгливость — нет! Я много думал об этом…
Удивительно запутана, засорена жизнь», — думал он, убеждая себя, что жизнь
была бы легче, проще и без Лидии, которая, наверное, только потому кажется загадочной, что она труслива, трусливее Нехаевой, но так же напряженно
ждет удобного случая, чтоб отдать себя на волю инстинкта.
Возможно, что
ждал я того, что
было мне еще не знакомо, все равно: хуже или лучше, только бы другое.
Ее ласковый тон не удивил, не обрадовал его — она должна
была сказать что-нибудь такое, могла бы сказать и более милое. Думая о ней, Клим уверенно чувствовал, что теперь, если он
будет настойчив, Лидия уступит ему. Но — торопиться не следует. Нужно
подождать, когда она почувствует и достойно оценит то необыкновенное, что возникло в нем.
Не забывая пасхальную ночь в Петербурге, Самгин
пил осторожно и
ждал самого интересного момента, когда хорошо поевшие и в меру выпившие люди, еще не успев охмелеть, говорили все сразу. Получалась метель слов, забавная путаница фраз...
— Я не одобряю ее отношение к нему. Она не различает любовь от жалости, и ее
ждет ужасная ошибка. Диомидов удивляет, его жалко, но — разве можно любить такого? Женщины любят сильных и смелых, этих они любят искренно и долго. Любят, конечно, и людей со странностями. Какой-то ученый немец сказал: «Чтобы
быть замеченным, нужно впадать в странности».
Она вырвалась; Клим, покачнувшись, сел к роялю, согнулся над клавиатурой, в нем ходили волны сотрясающей дрожи, он
ждал, что упадет в обморок. Лидия
была где-то далеко сзади его, он слышал ее возмущенный голос, стук руки по столу.
«Но — чего я
ждал? — спросил он. — Только того, что это
будет не похоже на испытанное с Маргаритой и Нехаевой?»
Оживление ее показалось Климу подозрительным и усилило состояние напряженности, в котором он прожил эти два дня, он стал
ждать, что Лидия скажет или сделает что-нибудь необыкновенное, может
быть — скандальное.
Лидия заставила
ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь
была светлая, но душная, в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов земли, трав, цветов. Потом луна исчезла, но воздух стал еще более влажен, окрасился в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый, сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая от непонятных звуков ночи. Несколько раз он с надеждой говорил себе...
Он не помнил, когда она ушла, уснул, точно убитый, и весь следующий день прожил, как во сне, веря и не веря в то, что
было. Он понимал лишь одно: в эту ночь им пережито необыкновенное, неизведанное, но — не то, чего он
ждал, и не так, как представлялось ему. Через несколько таких же бурных ночей он убедился в этом.
— Разве ты со зла советовал мне читать «Гигиену брака»? Но я не читала эту книгу, в ней ведь, наверное, не объяснено, почему именно я нужна тебе для твоей любви? Это — глупый вопрос? У меня
есть другие, глупее этого. Вероятно, ты прав: я — дегенератка, декадентка и не гожусь для здорового, уравновешенного человека. Мне казалось, что я найду в тебе человека, который поможет… впрочем, я не знаю, чего
ждала от тебя.
Но, перегруженный впечатлениями, он вообще как будто разучился думать; замер паучок, который ткет паутину мысли. Хотелось поехать домой, на дачу, отдохнуть. Но ехать нельзя
было, Варавка телеграммой просил
подождать его приезда.
Регент
был по плечо Инокову, но значительно шире и плотнее, Клим
ждал, что он схватит Инокова и швырнет за перила, но регент, качаясь на ногах, одной рукой придерживал панаму, а другой толкая Инокова в грудь, кричал звонким голосом...
Его фарфоровое, розовое лицо, пухлые губы и неопределенного цвета туманные глаза заставляли
ждать, что он говорит женственно мягко, но голосок у него
был сухозвонкий, кисленький и как будто злой.
Выругавшись, рассматривал свои ногти или закуривал тоненькую, «дамскую» папиросу и молчал до поры, пока его не спрашивали о чем-нибудь. Клим находил в нем и еще одно странное сходство — с Диомидовым; казалось, что Тагильский тоже, но без страха, уверенно
ждет, что сейчас явятся какие-то люди, — может
быть, идиоты, — и почтительно попросят его...
«Не дождалась. Вероятно,
ждала любовника, а его, может
быть, арестовали».
—
Подожди,
будут и красивые подвиги, — обещал Маракуев, но она сказала...
Лидия пожала его руку молча.
Было неприятно видеть, что глаза Варвары провожают его с явной радостью. Он ушел, оскорбленный равнодушием Лидии, подозревая в нем что-то искусственное и демонстративное. Ему уже казалось, что он
ждал: Париж сделает Лидию более простой, нормальной, и, если даже несколько развратит ее, — это пошло бы только в пользу ей. Но, видимо, ничего подобного не случилось и она смотрит на него все теми же глазами ночной птицы, которая не умеет жить днем.
Айно блаженно улыбалась,
было ясно, что она тоже нетерпеливо
ждет чего-то, и это вынудило Клима сказать небрежным тоном...
— Нет,
подожди! — продолжал Дмитрий умоляющим голосом и нелепо разводя руками. — Там — четыре, то
есть пять тысяч. Возьми половину, а? Я должен бы отказаться от этих денег в пользу Айно… да, видишь ли, мне хочется за границу, надобно поучиться…
По улице Самгин шел согнув шею, оглядываясь, как человек, которого ударили по голове и он
ждет еще удара.
Было жарко, горячий ветер плутал по городу, играя пылью, это напомнило Самгину дворника, который нарочно сметал пыль под ноги партии арестантов. Прозвучало в памяти восклицание каторжника...
— Хотя — сознаюсь: на первых двух допросах боялась я, что при обыске они нашли один адрес. А в общем я
ждала, что все это
будет как-то серьезнее, умнее. Он мне говорит: «Вот вы Лассаля читаете». — «А вы, спрашиваю, не читали?» — «Я, говорит, эти вещи читаю по обязанности службы, а вам, девушке, — зачем?» Так и сказал.
Самгин
выпил рюмку коньяка,
подождал, пока прошло ощущение ожога во рту, и
выпил еще. Давно уже он не испытывал столь острого раздражения против людей, давно не чувствовал себя так одиноким. К этому чувству присоединялась тоскливая зависть, — как хорошо
было бы обладать грубой дерзостью Кутузова, говорить в лицо людей то, что думаешь о них. Сказать бы им...
Тело у нее
было красивое, ловкое, но Клим находил, что кожа ног ее груба, шершава, и
ждал удобного случая сказать ей это.
Самгин обернулся: Варвары в комнате не
было. Он подошел к столу, сел,
подождал, хмурясь, нетерпеливо постукивая вилкой.
У него незаметно сложилось странное впечатление: в России бесчисленно много лишних людей, которые не знают, что им делать, а может
быть, не хотят ничего делать. Они сидят и лежат на пароходных пристанях, на станциях железных дорог, сидят на берегах рек и над морем, как за столом, и все они чего-то
ждут. А тех людей, разнообразным трудом которых он восхищался на Всероссийской выставке, тех не
было видно.
—
Подожди, — сказал Самгин, хотя в комнате
было уже сумрачно.
Самгин не ответил.
Было глупо, смешно и неловко пред Варварой сидеть и
ждать визита жандармов. Но — что же делать?
Он считал по головам, оттого что большинство людей вытянуло шеи в сторону Кутузова. В позах их
было явно выраженное напряжение, как будто все нетерпеливо
ждали, когда Кутузов кончит говорить.
Изложив свои впечатления в первый же день по приезде, она уже не возвращалась к ним, и скоро Самгин заметил, что она сообщает ему о своих делах только из любезности, а не потому, что
ждет от него участия или советов. Но он
был слишком занят собою, для того чтоб обижаться на нее за это.
Варвара по вечерам редко бывала дома, но если не уходила она — приходили к ней. Самгин не чувствовал себя дома даже в своей рабочей комнате, куда долетали голоса людей, читавших стихи и прозу. Настоящим, теплым, своим домом он признал комнату Никоновой. Там тоже
были некоторые неудобства; смущал очкастый домохозяин, он, точно
поджидая Самгина, торчал на дворе и, встретив его ненавидящим взглядом красных глаз из-под очков, бормотал...
«Не
буду вскрывать», — решил он и несколько отвратительных секунд не отводил глаз от синего четвероугольника бумаги, зная, что Гогин тоже смотрит на него, —
ждет.
«Мысли, как черные мухи», — вспомнил Самгин строчку стихов и подумал, что люди типа Кутузова и вообще — революционеры понятнее так называемых простых людей; от Поярковых, Усовых и прочих знаешь, чего можно
ждать, а вот этот, в чесунче, может
быть, член «Союза русского народа», а может
быть, тоже революционер.
— Все
ждут:
будет революция. Не могу понять — что же это
будет? Наш полковой священник говорит, что революция — от бессилия жить, а бессилие — от безбожия. Он очень строгой жизни и постригается в монахи. Мир во власти дьявола, говорит он.
Тысячами шли рабочие, ремесленники, мужчины и женщины, осанистые люди в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин чувствовал, что каждая из этих единиц несет в себе одну и ту же мысль, одно и то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно определяет ее настроение. Он упорно
ждал этого слова, и оно
было сказано.
Он
ждал каких-то других слов. Эти
были слишком глупы, чтобы отвечать на них, и, закутав голову одеялом, он тоже повернулся спиною к жене.
Какая-то сила вытолкнула из домов на улицу разнообразнейших людей, — они двигались не по-московски быстро, бойко, останавливались, собирались группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли по бульварам, и можно
было думать, что они
ждут праздника. Самгин смотрел на них, хмурился, думал о легкомыслии людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни. По ночам пред ним опять вставала картина белой земли в красных пятнах пожаров, черные потоки крестьян.
— Надо
было Якова
подождать…
— Больно долго не побеждаем, товарищ! Нам бы не
ждать, а броситься бы на них всем сразу, сколько тысяч
есть, и забрать в плен.
«Страшный человек», — думал Самгин, снова стоя у окна и прислушиваясь. В стекла точно невидимой подушкой били. Он совершенно твердо знал, что в этот час тысячи людей стоят так же, как он, у окошек и слушают,
ждут конца. Иначе не может
быть. Стоят и
ждут. В доме долгое время
было непривычно тихо. Дом как будто пошатывался от мягких толчков воздуха, а на крыше точно снег шуршал, как шуршит он весною, подтаяв и скатываясь по железу.
Пушки стреляли не часто, не торопясь и, должно
быть, в разных концах города. Паузы между выстрелами
были тягостнее самих выстрелов, и хотелось, чтоб стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы людей, которые
ждут конца. Самгин, уставая, садился к столу,
пил чай, неприятно теплый, ходил по комнате, потом снова вставал на дежурство у окна. Как-то вдруг в комнату точно с потолка упала Любаша Сомова, и тревожно, возмущенно зазвучал ее голос, посыпались путаные слова...
На диване
было неудобно, жестко, болел бок, ныли кости плеча. Самгин решил перебраться в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль рванула плечо, ноги подогнулись. Держась за косяк двери, он
подождал, пока боль притихла, прошел в спальню, посмотрел в зеркало: левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз, лицо казалось пьяным и, потеряв какую-то свою черту, стало обидно похоже на лицо регистратора в окружном суде, человека, которого часто одолевали флюсы.
Самгин
был очень польщен тем, что Дуняша встретила его как любовника, которого давно и жадно
ждала. Через час сидели пред самоваром, и она, разливая чай, поспешно говорила...
— Сегодня —
пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно
быть страшнее, чем
петь! Я ног под собою не слышу, выходя на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем в воздух. — Женщины — злые, кажется, что они проклинают меня,
ждут, чтоб я сорвала голос, запела петухом, — это они потому, что каждый мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
Неприятно
было сознаться, что он
ждет Дуняшу.