Неточные совпадения
Глафира Исаевна непрерывно курила толстые, желтые папиросы,
дым густо шел изо рта, из ноздрей ее, казалось, что и
глаза тоже дымятся.
А когда играли, Варавка садился на свое место в кресло за роялем, закуривал сигару и узенькими щелочками прикрытых
глаз рассматривал сквозь
дым Веру Петровну. Сидел неподвижно, казалось, что он дремлет, дымился и молчал.
Макаров имел вид человека только что проснувшегося, рассеянная улыбка подергивала его красиво очерченные губы, он, по обыкновению, непрерывно курил, папироса дымилась в углу рта, и
дым ее заставлял Макарова прищуривать левый
глаз.
Выгибая грудь, он прижимал к ней кулак, выпрямлялся, возводя
глаза в сизый
дым над его головою, и молчал, точно вслушиваясь в шорох приглушенных голосов, в тяжелые вздохи и кашель.
— Все это — ненадолго, ненадолго, — сказал доктор, разгоняя
дым рукой. — Ну-ко, давай, поставим компресс. Боюсь, как левый
глаз у него? Вы, Самгин, идите спать, а часа через два-три смените ее…
Она опустилась в кресло и с минуту молчала, разглядывая Самгина с неопределенной улыбкой на губах, а темные
глаза ее не улыбались. Потом снова начала чадить словами, точно головня горьким
дымом.
— Не охнул, — сказал Калитин, выдув длинную струю
дыма. — В
глаз попала пуля.
В окно смотрело серебряное солнце, небо — такое же холодно голубое, каким оно было ночью, да и все вокруг так же успокоительно грустно, как вчера, только светлее раскрашено. Вдали на пригорке, пышно окутанном серебряной парчой, курились розоватым
дымом трубы домов, по снегу на крышах ползли тени
дыма, сверкали в небе кресты и главы церквей, по белому полю тянулся обоз, темные маленькие лошади качали головами, шли толстые мужики в тулупах, — все было игрушечно мелкое и приятное
глазам.
Открыв
глаза, он увидал лицо свое в
дыме папиросы отраженным на стекле зеркала; выражение лица было досадно неумное, унылое и не соответствовало серьезности момента: стоит человек, приподняв плечи, как бы пытаясь спрятать голову, и через очки, прищурясь, опасливо смотрит на себя, точно на незнакомого.
За окном все гуще падал снег, по стеклам окна ползал синеватый
дым папиросы, щекотал
глаза, раздражал ноздри...
Он помахал рукой в воздухе, разгоняя
дым, искоса следя, как Дронов сосет вино и тоже неотрывно провожает его косыми
глазами. Опустив голову, Самгин продолжал...
Начали спорить по поводу письма,
дым папирос и слов тотчас стал гуще. На столе кипел самовар, струя серого вара вырывалась из-под его крышки горячей пылью. Чай разливала курсистка Роза Грейман, смуглая, с огромными
глазами в глубоких глазницах и ярким, точно накрашенным ртом.
Над столом колебалось сизое облако табачного
дыма, в
дыму плавали разнообразные физиономии, светились мутноватые
глаза, и все вокруг было туманно, мягко, подобно сновидению.
Чувствуя, что шум становится все тише, Клим Иванович Самгин воодушевился и понизил голос, ибо он знал, что на высоких нотах слабоватый голос его звучит слишком сухо и трескуче. Сквозь пелену
дыма он видел
глаза, неподвижно остановившиеся на нем, измеряющие его. Он ощутил прилив смелости и первый раз за всю жизнь понял, как приятна смелость.
И вот он сидит в углу дымного зала за столиком, прикрытым тощей пальмой, сидит и наблюдает из-под широкого, веероподобного листа. Наблюдать — трудно, над столами колеблется пелена сизоватого
дыма, и лица людей плохо различимы, они как бы плавают и тают в
дыме, все
глаза обесцвечены, тусклы. Но хорошо слышен шум голосов, четко выделяются громкие, для всех произносимые фразы, и, слушая их, Самгин вспоминает страницы ужина у банкира, написанные Бальзаком в его романе «Шагреневая кожа».
Следствие вел провинциальный чиновник, мудрец весьма оригинальной внешности, высокий, сутулый, с большой тяжелой головой, в клочьях седых волос, встрепанных, точно после драки, его высокий лоб, разлинованный морщинами, мрачно украшали густейшие серебряные брови, прикрывая
глаза цвета ржавого железа, горбатый, ястребиный нос прятался в плотные и толстые, точно литые, усы, седой волос усов очень заметно пожелтел от
дыма табака. Он похож был на военного в чине не ниже полковника.
Литератор откинулся пред ним на спинку стула, его красивое лицо нахмурилось, покрылось серой тенью,
глаза как будто углубились, он закусил губу, и это сделало рот его кривым; он взял из коробки на столе папиросу, женщина у самовара вполголоса напомнила ему: «Ты бросил курить!», тогда он, швырнув папиросу на мокрый медный поднос, взял другую и закурил, исподлобья и сквозь
дым глядя на оратора.