Неточные совпадения
А через несколько
дней,
ночью, встав с постели, чтоб закрыть окно, Клим увидал, что учитель
и мать идут по дорожке сада; мама отмахивается от комаров концом голубого шарфа, учитель, встряхивая медными волосами, курит. Свет луны был так маслянисто густ, что даже дым папиросы окрашивался в золотистый тон. Клим хотел крикнуть...
Ночами, в постели, перед тем как заснуть, вспоминая все, что слышал за
день, он отсевал непонятное
и неяркое, как шелуху, бережно сохраняя в памяти наиболее крупные зерна разных мудростей, чтоб, при случае, воспользоваться ими
и еще раз подкрепить репутацию юноши вдумчивого.
С этим чувством независимости
и устойчивости на другой
день вечером он сидел в комнате Лидии, рассказывая ей тоном легкой иронии обо всем, что видел
ночью.
Он не помнил, когда она ушла, уснул, точно убитый,
и весь следующий
день прожил, как во сне, веря
и не веря в то, что было. Он понимал лишь одно: в эту
ночь им пережито необыкновенное, неизведанное, но — не то, чего он ждал,
и не так, как представлялось ему. Через несколько таких же бурных
ночей он убедился в этом.
Пели петухи,
и лаяла беспокойная собака соседей, рыжая, мохнатая, с мордой лисы,
ночами она всегда лаяла как-то вопросительно
и вызывающе, — полает
и с минуту слушает: не откликнутся ли ей? Голосишко у нее был заносчивый
и едкий, но слабенький. А
днем она была почти невидима, лишь изредка, высунув морду из-под ворот, подозрительно разнюхивала воздух,
и всегда казалось, что сегодня морда у нее не та, что была вчера.
Но он тоже невольно поддавался очарованию летней
ночи и плавного движения сквозь теплую тьму к покою. Им овладевала приятная, безмысленная задумчивость. Он смотрел, как во тьме, сотрясаемой голубой дрожью, медленно уходят куда-то назад темные массы берегов,
и было приятно знать, что прожитые
дни не воротятся.
На виске, около уха, содрогалась узорная жилка;
днем — голубая, она в сумраке
ночи темнела,
и думалось, что эта жилка нашептывает мозгу Варвары темненькие сновидения, рассказывает ей о тайнах жизни тела.
События, конечно, совершались, по
ночам и даже
днем изредка хлопали выстрелы винтовок
и револьверов, но было ясно, что это ставятся последние точки.
— А голубям — башки свернуть. Зажарить. Нет, — в самом
деле, — угрюмо продолжал Безбедов. — До самоубийства дойти можно. Вы идете лесом или — все равно — полем,
ночь, темнота, на земле, под ногами, какие-то шишки. Кругом — чертовщина: революции, экспроприации, виселицы,
и… вообще — деваться некуда! Нужно, чтоб пред вами что-то светилось. Пусть даже
и не светится, а просто: существует. Да — черт с ней — пусть
и не существует, а выдумано, вот — чертей выдумали, а верят, что они есть.
Были в жизни его моменты, когда действительность унижала его, пыталась раздавить, он вспомнил
ночь 9 Января на темных улицах Петербурга, первые
дни Московского восстания, тот вечер, когда избили его
и Любашу, — во всех этих случаях он подчинялся страху, который взрывал в нем естественное чувство самосохранения, а сегодня он подавлен тоже, конечно, чувством биологическим, но — не только им.
Доживая последние
дни в Париже, он с утра ходил
и ездил по городу, по окрестностям, к
ночи возвращался в отель, отдыхал, а после десяти часов являлась Бланш
и между
делом, во время пауз, спрашивала его: кто он, женат или холост, что такое Россия, спросила — почему там революция, чего хотят революционеры.
На другой
день, утром, он
и Тагильский подъехали к воротам тюрьмы на окраине города. Сеялся холодный дождь, мелкий, точно пыль, истреблял выпавший
ночью снег, обнажал земную грязь. Тюрьма — угрюмый квадрат высоких толстых стен из кирпича, внутри стен врос в землю давно не беленный корпус, весь в пятнах, точно пролежни, по углам корпуса — четыре башни, в средине его на крыше торчит крест тюремной церкви.
— Через тридцать лет Пращев с женой, дочерью
и женихом ее сидели
ночью в саду своем. Залаяла собака, бросилась в кусты. Пращев — за нею
и видит: стоит в кустах Середа, отдавая ему честь. «Что, Середа, настал
день смерти моей?» — «Так точно, ваше благородие!»
Наполненное шумом газет, спорами на собраниях, мрачными вестями с фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о мире с немцами, время шло стремительно,
дни перескакивали через
ночи с незаметной быстротой, все более часто повторялись слова — отечество, родина, Россия, люди на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг с другом,
и все это очень
и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
— Подожди, — попросил Самгин, встал
и подошел к окну. Было уже около полуночи,
и обычно в этот час на улице, даже
и днем тихой, укреплялась невозмутимая, провинциальная тишина. Но в эту
ночь двойные рамы окон почти непрерывно пропускали в комнату приглушенные, мягкие звуки движения, шли группы людей, гудел автомобиль, проехала пожарная команда. Самгина заставил подойти к окну шум, необычно тяжелый, от него тонко заныли стекла в окнах
и даже задребезжала посуда в буфете.
Неточные совпадения
В конце села под ивою, // Свидетельницей скромною // Всей жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где
днем секут, а вечером // Цалуются, милуются, — // Всю
ночь огни
и шум.
Под песню ту удалую // Раздумалась, расплакалась // Молодушка одна: // «Мой век — что
день без солнышка, // Мой век — что
ночь без месяца, // А я, млада-младешенька, // Что борзый конь на привязи, // Что ласточка без крыл! // Мой старый муж, ревнивый муж, // Напился пьян, храпом храпит, // Меня, младу-младешеньку, //
И сонный сторожит!» // Так плакалась молодушка // Да с возу вдруг
и спрыгнула! // «Куда?» — кричит ревнивый муж, // Привстал —
и бабу за косу, // Как редьку за вихор!
Барин в овраге всю
ночь пролежал, // Стонами птиц
и волков отгоняя, // Утром охотник его увидал. // Барин вернулся домой, причитая: // — Грешен я, грешен! Казните меня! — // Будешь ты, барин, холопа примерного, // Якова верного, // Помнить до судного
дня!
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина
и Цыфиркина). Вот
и учители! Митрофанушка мой ни
днем, ни
ночью покою не имеет. Свое дитя хвалить дурно, а куда не бессчастна будет та, которую приведет Бог быть его женою.
Еремеевна.
Ночью то
и дело испить просил. Квасу целый кувшинец выкушать изволил.