Неточные совпадения
Иногда, чаще всего в час урока истории, Томилин вставал и ходил по
комнате, семь шагов от стола к
двери и обратно, — ходил наклоня голову, глядя в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал руки за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
Она говорила быстро, ласково, зачем-то шаркала ногами и скрипела створкой
двери, открывая и закрывая ее; затем, взяв Клима за плечо, с излишней силой втолкнула его в столовую, зажгла свечу. Клим оглянулся, в столовой никого не было, в
дверях соседней
комнаты плотно сгустилась тьма.
В августе, хмурым вечером, возвратясь с дачи, Клим застал у себя Макарова; он сидел среди
комнаты на стуле, согнувшись, опираясь локтями о колени, запустив пальцы в растрепанные волосы; у ног его лежала измятая, выгоревшая на солнце фуражка. Клим отворил
дверь тихо, Макаров не пошевелился.
— Ваша
комната направо по коридору, первая
дверь,
комната брата вашего — направо угловая.
Не заходя в свою
комнату, он сердито и вызывающе постучал в
дверь Дмитрия, из-за
двери весело крикнули...
Около полуночи Клим незаметно ушел к себе, тотчас разделся и лег, оглушенный, усталый. Но он забыл запереть
дверь, и через несколько минут в
комнату влез Дмитрий, присел на кровать и заговорил, счастливо улыбаясь...
Нехаева жила в меблированных
комнатах, последняя
дверь в конце длинного коридора, его слабо освещало окно, полузакрытое каким-то шкафом, окно упиралось в бурую, гладкую стену, между стеклами окна и стеною тяжело падал снег, серый, как пепел.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У
двери в
комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он не откликнулся на стук в
дверь, хотя в
комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали Марина и Кутузов, плечо в плечо друг с другом; Марина ходила, скрестив руки на груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Но ее уже не было в
комнате. Варавка посмотрел на
дверь и, встряхнув рукою бороду, грузно втиснулся в кресло.
Он, мать и Варавка сгрудились в
дверях, как бы не решаясь войти в
комнату; Макаров подошел, выдернул папиросу из мундштука Лютова, сунул ее в угол своего рта и весело заговорил...
Спать он лег, чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком в
дверь, горничная будила его к поезду. Он быстро вскочил с постели и несколько секунд стоял, закрыв глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья деревьев за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах сырой земли и цветов наполнял
комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
Огня в
комнате не было, сумрак искажал фигуру Лютова, лишив ее ясных очертаний, а Лидия, в белом, сидела у окна, и на кисее занавески видно было только ее курчавую, черную голову. Клим остановился в
дверях за спиною Лютова и слушал...
Варавка и Лютов сидели за столом, Лютов спиною к
двери; входя в
комнату, Клим услыхал его слова...
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл
дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в
комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
Макаров бережно усадил его на стул у
двери — обычное место Диомидова в этой
комнате; бутафор утвердил на полу прыгающую ногу и, стряхивая рукой пыль с головы, сипло зарычал...
Клим попробовал обнять ее, но она, уклонясь, встала и, отшвырнув газету ногой, подошла к
двери в
комнату Варвары, прислушалась.
Теперь, взглянув в коридор сквозь щель неплотно прикрытой
двери, Клим увидал, что черный человек затискивает в
комнату свою, как подушку в чемодан, пышную, маленькую сестру квартирохозяйки, — затискивает и воркует в нос...
За
дверью соседней
комнаты покашливал музыкант, и скука слов жены его как бы сгущалась от этого кашля.
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди
комнаты вокруг стола. Около
двери, в темноватом углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Варвара рассказывала, что он по недосмотру ее вошел в
комнату Лидии, когда Маракуев занимался там с учениками, — вошел, но тотчас же захлопнул
дверь и потом сердито спросил Варвару...
Клим ожидал, что жилище студента так же благоустроено, как сам Прейс, но оказалось, что Прейс живет в небольшой комнатке, окно которой выходило на крышу сарая;
комната тесно набита книгами, в углу — койка, покрытая дешевым байковым одеялом, у
двери — трехногий железный умывальник, такой же, какой был у Маргариты.
И, взяв Прейса за плечо, подтолкнул его к
двери, а Клим, оставшись в
комнате, глядя в окно на железную крышу, почувствовал, что ему приятен небрежный тон, которым мужиковатый Кутузов говорил с маленьким изящным евреем. Ему не нравились демократические манеры, сапоги, неряшливо подстриженная борода Кутузова; его несколько возмутило отношение к Толстому, но он видел, что все это, хотя и не украшает Кутузова, но делает его завидно цельным человеком. Это — так.
Лидия заняла
комнату, соседнюю с Алиной, и в щель неприкрытой
двери Самгин видел, что она и уже прибежавшая Сомова торопливо открывают чемодан.
Сидели они у
двери в
комнату, где гудела и барабанила музыкальная машина.
В чистеньком городке, на тихой, широкой улице с красивым бульваром посредине, против ресторана, на веранде которого, среди цветов, играл струнный оркестр,
дверь солидного, но небольшого дома, сложенного из гранита, открыла Самгину плоскогрудая, коренастая женщина в сером платье и, молча выслушав его объяснения, провела в полутемную
комнату, где на широком диване у открытого, но заставленного окна полулежал Иван Акимович Самгин.
— Мое имя — Айно, можно говорить Анна Алексеевна. Та, — она указала на
дверь в
комнату отца, — сестра, Христина.
Офицер встал, кашлянул и пошел в
комнату, где спал Самгин, адъютант и чиновник последовали за ним, чиновник шел сзади, выдергивая из усов ехидные улыбочки и гримасы. Они плотно прикрыли за собою
дверь, а Самгин подумал...
Он понимал, что обыск не касается его, чувствовал себя спокойно, полусонно. У
двери в прихожую сидел полицейский чиновник, поставив шашку между ног и сложив на эфесе очень красные кисти рук,
дверь закупоривали двое неподвижных понятых. В
комнатах, позванивая шпорами, рылись жандармы, передвигая мебель, снимая рамки со стен; во всем этом для Самгина не было ничего нового.
Подойдя к
двери ее
комнаты, он сказал...
Варвара явилась после одиннадцати часов. Он услышал ее шаги на лестнице и сам отпер
дверь пред нею, а когда она, не раздеваясь, не сказав ни слова, прошла в свою
комнату, он, видя, как неверно она шагает, как ее руки ловят воздух, с минуту стоял в прихожей, чувствуя себя оскорбленным.
Она как будто начинала бредить. Потом вдруг замолкла. Это было так странно, точно она вышла из
комнаты, и Самгин снова почувствовал холод испуга. Посидев несколько минут, глядя в заостренное лицо ее, послушав дыхание, он удалился в столовую, оставив
дверь открытой.
— Да, я пойду, лягу, — сказала она, быстро уходя в свою
комнату. Дважды щелкнул замок
двери.
Самгин не аплодировал. Он был возмущен. В антракте, открыв
дверь туалетной
комнаты, он увидал в зеркале отражение лица и фигуры Туробоева, он хотел уйти, но Туробоев, не оборачиваясь к нему, улыбнулся в зеркало.
Самгин пошел мыться. Но, проходя мимо
комнаты, где работал Кумов, —
комната была рядом с ванной, — он, повинуясь толчку изнутри, тихо приотворил
дверь. Кумов стоял спиной к
двери, опустив руки вдоль тела, склонив голову к плечу и напоминая фигуру повешенного. На скрип
двери он обернулся, улыбаясь, как всегда, глуповатой и покорной улыбкой, расширившей стиснутое лицо его.
На него смотрели человек пятнадцать, рассеянных по
комнате, Самгину казалось, что все смотрят так же, как он: брезгливо, со страхом, ожидая необыкновенного. У
двери сидела прислуга: кухарка, горничная, молодой дворник Аким; кухарка беззвучно плакала, отирая глаза концом головного платка. Самгин сел рядом с человеком, согнувшимся на стуле, опираясь локтями о колена, охватив голову ладонями.
Самгин незаметно подвигался к
двери; ему не хотелось встречи с Кутузовым, а того более — с Поярковым и Дунаевым. В
комнате снова бурно закричали, кто-то возмутился...
Через полчаса он сидел во тьме своей
комнаты, глядя в зеркало, в полосу света, свет падал на стекло, проходя в щель неприкрытой
двери, и показывал половину человека в ночном белье, он тоже сидел на диване, согнувшись, держал за шнурок ботинок и раскачивал его, точно решал — куда швырнуть?
Она открыла
дверь, впустив в коридор свет из
комнаты. Самгин видел, что лицо у нее смущенное, даже испуганное, а может быть, злое, она прикусила верхнюю губу, и в светлых глазах неласково играли голубые искры.
Внезапно в коридоре хлопнула
дверь, заскрипел пол и на пороге
комнаты Самгина встал, приветственно взвизгивая, торговец пухом и пером, в пестрой курточке из шкурок сусликов, в серых валяных сапогах выше колен.
Через минуту он стоял в
дверях большой классной
комнаты, оглушенный кипящим криком и говором.
Дверь медленно отворилась, и еще медленнее влезла в
комнату огромная туша Анфимьевны, тяжело проплыла в сумраке к буфету и, звякая ключами, сказала очень медленно, как-то нараспев...
Он встал, подошел к
двери, повернул ключ в замке, посмотрел на луну, — ярко освещая
комнату, она была совершенно лишней, хотелось погасить ее.
Когда назойливый стук в
дверь разбудил Самгина, черные шарики все еще мелькали в глазах его,
комнату наполнял холодный, невыносимо яркий свет зимнего дня, — света было так много, что он как будто расширил окно и раздвинул стены. Накинув одеяло на плечи, Самгин открыл
дверь и, в ответ на приветствие Дуняши, сказал...
За церковью, в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он зашел в маленькую, теплую
комнату, сел у
двери, в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
Внизу в большой
комнате они толпились, точно на вокзале, плотной массой шли к буфету; он сверкал разноцветным стеклом бутылок, а среди бутылок, над маленькой
дверью, между двух шкафов, возвышался тяжелый киот, с золотым виноградом, в нем — темноликая икона; пред иконой, в хрустальной лампаде, трепетал огонек, и это придавало буфету странное сходство с иконостасом часовни.
Лепообразный отрок плотно прикрыл
дверь из магазина, — это придало
комнате еще более неприятную затаенность. Теплый, духовитый сумрак тоже был неприятен.
В большой
комнате на крашеном полу крестообразно лежали темные ковровые дорожки, стояли кривоногие старинные стулья, два таких же стола; на одном из них бронзовый медведь держал в лапах стержень лампы; на другом возвышался черный музыкальный ящик; около стены, у
двери, прижалась фисгармония, в углу — пестрая печь кузнецовских изразцов, рядом с печью — белые
двери...
Белые
двери привели в небольшую
комнату с окнами на улицу и в сад. Здесь жила женщина. В углу, в цветах, помещалось на мольберте большое зеркало без рамы, — его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У стола — три глубоких кресла, за
дверью — широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею, на стене, — дорогой шелковый ковер, дальше — шкаф, тесно набитый книгами, рядом с ним — хорошая копия с картины Нестерова «У колдуна».
Когда он вошел в магазин Марины, красивенький Миша, низко поклонясь, указал ему молча на
дверь в
комнату. Марина сидела на диване, за самоваром, в руках у нее — серебряное распятие, она ковыряла его головной шпилькой и терла куском замши. Налила чаю, не спросив — хочет ли он, затем осведомилась...
Самгин чувствовал себя в потоке мелких мыслей, они проносились, как пыльный ветер по
комнате, в которой открыты окна и
двери. Он подумал, что лицо Марины мало подвижно, яркие губы ее улыбаются всегда снисходительно и насмешливо; главное в этом лице — игра бровей, она поднимает и опускает их, то — обе сразу, то — одну правую, и тогда левый глаз ее блестит хитро. То, что говорит Марина, не так заразительно, как мотив: почему она так говорит?