Неточные совпадения
У него длинное
лицо в двойной бороде от ушей до плеч, а подбородок
голый, бритый, так же, как верхняя губа.
Красивое
лицо ее бледнело, брови опускались; вскинув тяжелую, пышно причесанную
голову, она спокойно смотрела выше человека, который рассердил ее, и говорила что-нибудь коротенькое, простое.
Явился толстенький человечек с
голым черепом, с желтым
лицом без усов и бровей, тоже как будто уродливо распухший мальчик; он взмахнул руками, и все полосатые отчаянно запели...
Это было очень оглушительно, а когда мальчики кончили петь, стало очень душно. Настоящий Старик отирал платком вспотевшее
лицо свое. Климу показалось, что, кроме пота, по щекам деда текут и слезы. Раздачи подарков не стали дожидаться — у Клима разболелась
голова. Дорогой он спросил дедушку...
Остановясь, она подняла
голову и пошла к дому, обойдя учителя, как столб фонаря. У постели Клима она встала с
лицом необычно строгим, почти незнакомым, и сердито начала упрекать...
Мать нежно гладила горячей рукой его
лицо. Он не стал больше говорить об учителе, он только заметил: Варавка тоже не любит учителя. И почувствовал, что рука матери вздрогнула, тяжело втиснув
голову его в подушку. А когда она ушла, он, засыпая, подумал: как это странно! Взрослые находят, что он выдумывает именно тогда, когда он говорит правду.
Клим не помнил, как он добежал до квартиры Сомовых, увлекаемый Любой. В полутемной спальне, — окна ее были закрыты ставнями, — на растрепанной, развороченной постели судорожно извивалась Софья Николаевна, ноги и руки ее были связаны полотенцами, она лежала вверх
лицом, дергая плечами, сгибая колени, била
головой о подушку и рычала...
Клим заглянул в дверь: пред квадратной пастью печки, полной алых углей, в низеньком, любимом кресле матери, развалился Варавка, обняв мать за талию, а она сидела на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно маленькая. В бородатом
лице Варавки, освещенном отблеском углей, было что-то страшное, маленькие глазки его тоже сверкали, точно угли, а с
головы матери на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы.
Мальчики ушли. Лидия осталась, отшвырнула веревки и подняла
голову, прислушиваясь к чему-то. Незадолго пред этим сад был обильно вспрыснут дождем, на освеженной листве весело сверкали в лучах заката разноцветные капли. Лидия заплакала, стирая пальцем со щек слезинки, губы у нее дрожали, и все
лицо болезненно морщилось. Клим видел это, сидя на подоконнике в своей комнате. Он испуганно вздрогнул, когда над
головою его раздался свирепый крик отца Бориса...
Окно наверху закрыли. Лидия встала и пошла по саду, нарочно задевая ветви кустарника так, чтоб капли дождя падали ей на
голову и
лицо.
Встречу непонятно, неестественно ползла, расширяясь, темная яма, наполненная взволнованной водой, он слышал холодный плеск воды и видел две очень красные руки; растопыривая пальцы, эти руки хватались за лед на краю, лед обламывался и хрустел. Руки мелькали, точно ощипанные крылья странной птицы, между ними подпрыгивала гладкая и блестящая
голова с огромными глазами на окровавленном
лице; подпрыгивала, исчезала, и снова над водою трепетали маленькие, красные руки. Клим слышал хриплый вой...
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив локтем о лед. Лежа на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по
голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через
голову его, хлестала по
лицу, по глазам, все
лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
Он читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви, читал «Родословную историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и, читая, покачивал
головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и мысли. Самгину казалось, что от этого нос его становился заметней, а
лицо еще более плоским. В книгах нет тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума.
Они долго ходили по дорожке сада, седые усы Туробоева непрерывно дрожали, он говорил что-то хриплым, сорванным голосом, Варавка глухо мычал, часто отирая платком красное
лицо, и кивал
головою.
— Исключили, — пробормотал он. На
голове, на
лице его таял снег, и казалось, что вся кожа
лица, со лба до подбородка, сочится слезами.
Он был очень маленький, поэтому огромная
голова его в вихрах темных волос казалась чужой на узких плечах,
лицо, стиснутое волосами, едва намеченным, и вообще в нем, во всей его фигуре, было что-то незаконченное.
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее
голые колени и
лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
Но, подойдя к двери спальной, он отшатнулся: огонь ночной лампы освещал
лицо матери и
голую руку, рука обнимала волосатую шею Варавки, его растрепанная
голова прижималась к плечу матери. Мать лежала вверх
лицом, приоткрыв рот, и, должно быть, крепко спала; Варавка влажно всхрапывал и почему-то казался меньше, чем он был днем. Во всем этом было нечто стыдное, смущающее, но и трогательное.
Клим утвердительно кивнул
головой, а потом, взглянув в резкое
лицо Макарова, в его красивые, дерзкие глаза, тотчас сообразил, что «Триумфы женщин» нужны Макарову ради цинических вольностей Овидия и Бокаччио, а не ради Данта и Петрарки. Несомненно, что эта книжка нужна лишь для того, чтоб настроить Лидию на определенный лад.
Землистого цвета
лицо, седые редкие иглы подстриженных усов,
голый, закоптевший череп с остатками кудрявых волос на затылке, за темными, кожаными ушами, — все это делало его похожим на старого солдата и на расстриженного монаха.
Макаров, не вынимая пальцев из волос, тяжело поднял
голову;
лицо его было истаявшее, скулы как будто распухли, белки красные, но взгляд блестел трезво.
Озадаченный Клим не успел ответить, —
лицо Лидии вздрогнуло, исказилось, она встряхнула
головою и, схватив ее руками, зашептала с отчаянием...
— Что? — спросил он, взглянув на ее гладкую
голову галки и в маленькое, точно у подростка, птичье
лицо.
Она уже не шептала, голос ее звучал довольно громко и был насыщен гневным пафосом.
Лицо ее жестоко исказилось, напомнив Климу колдунью с картинки из сказок Андерсена. Сухой блеск глаз горячо щекотал его
лицо, ему показалось, что в ее взгляде горит чувство злое и мстительное. Он опустил
голову, ожидая, что это странное существо в следующую минуту закричит отчаянным криком безумной докторши Сомовой...
Усталые глаза его видели во тьме комнаты толпу призрачных, серых теней и среди них маленькую девушку с
лицом птицы и гладко причесанной
головой без ушей, скрытых под волосами.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он не откликнулся на стук в дверь, хотя в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали Марина и Кутузов, плечо в плечо друг с другом; Марина ходила, скрестив руки на груди, опустя
голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего
лица, говорил вполголоса...
Высвободив из-под плюшевого одеяла
голую руку, другой рукой Нехаева снова закуталась до подбородка; рука ее была влажно горячая и неприятно легкая; Клим вздрогнул, сжав ее. Но
лицо, густо порозовевшее, оттененное распущенными волосами и освещенное улыбкой радости, вдруг показалось Климу незнакомо милым, а горящие глаза вызывали у него и гордость и грусть. За ширмой шелестело и плавало темное облако, скрывая оранжевое пятно огня лампы,
лицо девушки изменялось, вспыхивая и угасая.
Проснулся он с тяжестью в
голове и смутным воспоминанием о какой-то ошибке, о неосторожности, совершенной вчера. Комнату наполнял неприятно рассеянный, белесоватый свет солнца, спрятанного в бескрасочной пустоте за окном. Пришел Дмитрий, его мокрые, гладко причесанные волосы казались жирно смазанными маслом и уродливо обнажали красноватые глаза, бабье, несколько опухшее
лицо. Уже по унылому взгляду его Клим понял, что сейчас он услышит нечто плохонькое.
— Это похоже на фразу из офицерской песни, — неопределенно сказал Макаров, крепко провел ладонями по
лицу и тряхнул
головою. На
лице его явилось недоумевающее, сконфуженное выражение, он как будто задремал на минуту, потом очнулся, разбуженный толчком и очень смущенный тем, что задремал.
Раза два-три Иноков, вместе с Любовью Сомовой, заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате воды, совался из угла в угол, встряхивая длинноволосой
головой, пестрое
лицо его морщилось, глаза смотрели на вещи в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко открыв глаза, спрашивал...
Затем лег животом на мостки поперек их, вымыл
голову,
лицо и медленно пошел обратно к даче, вытирая на ходу волосы, казалось, что он, обматывая полотенцем
голову, хочет оторвать ее.
Клим смотрел, как его косые глаза дрожат в стремлении остановиться на
лице Варавки, но не могут этого и прыгают, заставляя Лютова вертеть
головою.
Минуты две четверо в комнате молчали, прислушиваясь к спору на террасе, пятый, Макаров, бесстыдно спал в углу, на низенькой тахте. Лидия и Алина сидели рядом, плечо к плечу, Лидия наклонила
голову,
лица ее не было видно, подруга что-то шептала ей в ухо. Варавка, прикрыв глаза, курил сигару.
У него даже голос от огорчения стал другой, высокий, жалобно звенящий, а оплывшее
лицо сузилось и выражало искреннейшее горе. По вискам, по лбу, из-под глаз струились капли воды, как будто все его
лицо вспотело слезами, светлые глаза его блестели сконфуженно и виновато. Он выжимал воду с волос
головы и бороды горстью, брызгал на песок, на подолы девиц и тоскливо выкрикивал...
— Нет, — сказал Клим и, сняв очки, протирая стекла, наклонил
голову. Он знал, что
лицо у него злое, и ему не хотелось, чтоб мать видела это. Он чувствовал себя обманутым, обокраденным. Обманывали его все: наемная Маргарита, чахоточная Нехаева, обманывает и Лидия, представляясь не той, какова она на самом деле, наконец обманула и Спивак, он уже не может думать о ней так хорошо, как думал за час перед этим.
Лидия сидела на подоконнике открытого окна спиною в комнату,
лицом на террасу; она была, как в раме, в белых косяках окна. Цыганские волосы ее распущены, осыпают щеки, плечи и руки, сложенные на груди. Из-под ярко-пестрой юбки видны ее
голые ноги, очень смуглые. Покусывая губы, она говорила...
Большой колокол напомнил Климу
Голову богатыря из «Руслана», а сутулый попик, в светлой пасхальной рясе, седовласый, с бронзовым
лицом, был похож на волшебника Финна.
В
голове еще шумел молитвенный шепот баб, мешая думать, но не мешая помнить обо всем, что он видел и слышал. Молебен кончился. Уродливо длинный и тонкий седобородый старик с желтым
лицом и безволосой
головой в форме тыквы, сбросив с плеч своих поддевку, трижды перекрестился, глядя в небо, встал на колени перед колоколом и, троекратно облобызав край, пошел на коленях вокруг него, крестясь и прикладываясь к изображениям святых.
Он видел, что Лидия смотрит не на колокол, а на площадь, на людей, она прикусила губу и сердито хмурится. В глазах Алины — детское любопытство. Туробоеву — скучно, он стоит, наклонив
голову, тихонько сдувая пепел папиросы с рукава, а у Макарова
лицо глупое, каким оно всегда бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает шею вбок, шея у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил
голову к плечу, чтоб направить непослушные глаза на одну точку.
Туробоев поднял
голову и, пристально взглянув на возбужденное
лицо Макарова, улыбнулся. Лютов, подмигивая и ему, сказал...
Макаров стоял, сдвинув ноги, и это очень подчеркивало клинообразность его фигуры. Он встряхивал
головою, двуцветные волосы падали на лоб и щеки ему, резким жестом руки он отбрасывал их,
лицо его стало еще красивее и как-то острей.
Сняв пальто, он оказался в сюртуке, в накрахмаленной рубашке с желтыми пятнами на груди, из-под коротко подстриженной бороды торчал лиловый галстух бабочкой. Волосы на
голове он тоже подстриг, они лежали раздвоенным чепчиком, и
лицо Томилина потеряло сходство с нерукотворенным образом Христа. Только фарфоровые глаза остались неподвижны, и, как всегда, хмурились колючие, рыжие брови.
В течение пяти недель доктор Любомудров не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент не мог понять, физически болен он или его свалило с ног отвращение к жизни, к людям? Он не был мнительным, но иногда ему казалось, что в теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял
голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов. В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом, знакомые
лица, фразы.
Разрумяненное морозом
лицо Диомидова казалось еще более картинным, чем было всегда. Старенькая котиковая шапка мала для его кудрявой
головы. Пальто — потертое, с разными пуговицами, карманы надорваны и оттопырены.
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек с растрепанной бородкой и серым, незначительным
лицом. Он был одет в женскую ватную кофту, на ногах, по колено, валяные сапоги, серые волосы на его
голове были смазаны маслом и лежали гладко. В одной руке он держал узенькую и длинную книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к столу, он сказал дьякону...
Ездили на рослых лошадях необыкновенно большие всадники в шлемах и латах; однообразно круглые
лица их казались каменными; тела, от
головы до ног, напоминали о самоварах, а ноги были лишние для всадников.
Встретили группу английских офицеров, впереди их автоматически шагал неестественно высокий человек с
лицом из трех костей, в белой чалме на длинной
голове, со множеством орденов на груди, узкой и плоской.
Он говорил еще что-то, но, хотя в комнате и на улице было тихо, Клим не понимал его слов, провожая телегу и глядя, как ее медленное движение заставляет встречных людей врастать в панели, обнажать
головы. Серые тени испуга являлись на
лицах, делая их почти однообразными.
Маракуев приподнял
голову, потом, упираясь руками в диван, очень осторожно сел и, усмехаясь совершенно невероятной гримасой, от которой рот его изогнулся серпом, исцарапанное
лицо уродливо расплылось, а уши отодвинулись к затылку, сказал...
На улице было людно и шумно, но еще шумнее стало, когда вышли на Тверскую. Бесконечно двигалась и гудела толпа оборванных, измятых, грязных людей. Негромкий, но сплошной ропот стоял в воздухе, его разрывали истерические голоса женщин. Люди устало шли против солнца, наклоня
головы, как бы чувствуя себя виноватыми. Но часто, когда человек поднимал
голову, Самгин видел на истомленном
лице выражение тихой радости.