Неточные совпадения
—
О женщине нужно
говорить стихами; без приправы эта пища неприемлема. Я — не люблю стихов.
«Интересно: как она встретится с Макаровым? И — поймет ли, что я уже изведал тайну отношений мужчины и
женщины? А если догадается — повысит ли это меня в ее глазах? Дронов
говорил, что девушки и
женщины безошибочно по каким-то признакам отличают юношу, потерявшего невинность. Мать сказала
о Макарове: по глазам видно — это юноша развратный. Мать все чаще начинает свои сухие фразы именем бога, хотя богомольна только из приличия».
Клим слушал напряженно, а — не понимал, да и не верил Макарову: Нехаева тоже философствовала, прежде чем взять необходимое ей. Так же должно быть и с Лидией. Не верил он и тому, что
говорил Макаров
о своем отношении к
женщинам,
о дружбе с Лидией.
Такие мысли являлись у нее неожиданно, вне связи с предыдущим, и Клим всегда чувствовал в них нечто подозрительное, намекающее. Не считает ли она актером его? Он уже догадывался, что Лидия,
о чем бы она ни
говорила, думает
о любви, как Макаров
о судьбе
женщин, Кутузов
о социализме, как Нехаева будто бы думала
о смерти, до поры, пока ей не удалось вынудить любовь. Клим Самгин все более не любил и боялся людей, одержимых одной идеей, они все насильники, все заражены стремлением порабощать.
— Я не умею
говорить об этом, но — надо.
О великодушии,
о милосердии к
женщине, наконец! Да!
О милосердии. Это — самое одинокое существо в мире —
женщина, мать. За что? Одинока до безумия. Я не
о себе только, нет…
— Вот — видишь? Я же
говорю: это — органическое! Уже в мифе
о сотворении
женщины из ребра мужчины совершенно очевидна ложь, придуманная неискусно и враждебно. Создавая эту ложь, ведь уже знали, что
женщина родит мужчину и что она родит его для
женщины.
— Это ты
говоришь о вражде к
женщине? — с ироническим удивлением спросил Клим.
— Удивительно неряшливый и уродливый человек. Но, когда
о любви
говорят такие… неудачные люди, я очень верю в их искренность и… в глубину их чувства. Лучшее, что я слышала
о любви и
женщине,
говорил один горбатый.
— Зачем
говорю? — переспросила она после паузы. — В одной оперетке поют: «Любовь? Что такое — любовь?» Я думаю об этом с тринадцати лет, с того дня, когда впервые почувствовала себя
женщиной. Это было очень оскорбительно. Я не умею думать ни
о чем, кроме этого.
Он давно уже заметил, что его мысли
о женщинах становятся все холоднее, циничней, он был уверен, что это ставит его вне возможности ошибок, и находил, что бездетная самка Маргарита
говорила о сестрах своих верно.
Самгин слушал внимательно, ожидая, когда этот дикарь начнет украшать себя перьями орла или павлина. Но Иноков
говорил о себе невнятно, торопливо, как
о незначительном и надоевшем, он был занят тем, что отгибал руку бронзовой
женщины, рука уже была предостерегающе или защитно поднята.
Как-то в праздник, придя к Варваре обедать, Самгин увидал за столом Макарова. Странно было видеть, что в двуцветных вихрах медика уже проблескивают серебряные нити, особенно заметные на висках. Глаза Макарова глубоко запали в глазницы, однако он не вызывал впечатления человека нездорового и преждевременно стареющего.
Говорил он все
о том же —
о женщине — и, очевидно, не мог уже
говорить ни
о чем другом.
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще мужчины мыслят более или менее церковно. Автор — умный враг и — прав, когда он
говорит о «не тяжелом, но губительном господстве
женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно и верно указал, что
женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной и возбудителем культуры, он, конечно, не мог.
Крылатая
женщина в белом поет циничные песенки, соблазнительно покачивается, возбуждая, разжигая чувственность мужчин, и заметно, что
женщины тоже возбуждаются, поводят плечами; кажется, что по спинам их пробегает судорога вожделения. Нельзя представить, что и как могут думать и думают ли эти отцы, матери
о студентах, которых предположено отдавать в солдаты,
о России, в которой кружатся, все размножаясь, люди, настроенные революционно, и потомок удельных князей одобрительно
говорит о бомбе анархиста.
У нее была очень милая манера
говорить о «добрых» людях и «светлых» явлениях приглушенным голосом; как будто она рассказывала
о маленьких тайнах, за которыми скрыта единая, великая, и в ней — объяснения всех небольших тайн. Иногда он слышал в ее рассказах нечто совпадавшее с поэзией буден старичка Козлова. Но все это было несущественно и не мешало ему привыкать к
женщине с быстротой, даже изумлявшей его.
Он снова начал
о том, как тяжело ему в городе. Над полем, сжимая его, уже густел синий сумрак, город покрывали огненные облака, звучал благовест ко всенощной. Самгин, сняв очки, протирал их, хотя они в этом не нуждались, и видел пред собою простую, покорную, нежную
женщину. «Какой ты не русский, — печально
говорит она, прижимаясь к нему. — Мечты нет у тебя, лирики нет, все рассуждаешь».
«Зачем этой здоровой, грудастой и, конечно, чувственной
женщине именно такое словесное облачение? — размышлял Самгин. — Было бы естественнее и достоверней, если б она вкусным своим голосом
говорила о боге церковном, боге попов, монахов, деревенских баб…»
— Подождите, брат Василий! Сестры и братья, — несчастная
женщина эта случайно среди нас, брат Василий не предупредил,
о чем она будет
говорить…
Как всегда, ее вкусный голос и речь
о незнакомом ему заставили Самгина поддаться обаянию
женщины, и он не подумал
о значении этой просьбы, выраженной тоном человека, который
говорит о забавном,
о капризе своем. Только на месте, в незнакомом и неприятном купеческом городе, собираясь в суд, Самгин сообразил, что согласился участвовать в краже документов. Это возмутило его.
— Дуняша? Где-то на Волге, поет. Тоже вот Дуняша… не в форме, как
говорят о борцах. Ей один нефтяник предложил квартиру, триста рублей в месяц — отвергла! Да, — не в себе
женщина. Не нравится ей все. «Шалое,
говорит, занятие — петь». В оперетку приглашали — не пошла.
В другой раз она долго и туманно
говорила об Изиде, Сете, Озирисе. Самгин подумал, что ее, кажется, особенно интересуют сексуальные моменты в религии и что это, вероятно, физиологическое желание здоровой
женщины поболтать на острую тему. В общем он находил, что размышления Марины
о религии не украшают ее, а нарушают цельность ее образа.
«Так никто не
говорил со мной». Мелькнуло в памяти пестрое лицо Дуняши, ее неуловимые глаза, — но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой
женщиной! Он чувствовал себя обязанным сказать Марине какие-то особенные, тоже очень искренние слова, но не находил достойных. А она, снова положив локти на стол, опираясь подбородком
о тыл красивых кистей рук,
говорила уже деловито, хотя и мягко...
О себе он наговорил чепухи, а на вопрос
о революции строго ответил, что об этом не
говорят с
женщиной в постели, и ему показалось, что ответ этот еще выше поднял его в глазах Бланш.
В тишине комнаты успокоительно звучал грудной голос
женщины, она, явно стараясь развлечь его,
говорила о пустяках, жаловалась, что окна квартиры выходят на двор и перед ними — стена.
Связь с этой
женщиной и раньше уже тяготила его, а за время войны Елена стала возбуждать в нем определенно враждебное чувство, — в ней проснулась трепетная жадность к деньгам, она участвовала в каких-то крупных спекуляциях, нервничала,
говорила дерзости, капризничала и — что особенно возбуждало Самгина — все более резко обнаруживала презрительное отношение ко всему русскому — к армии, правительству, интеллигенции, к своей прислуге — и все чаще, в разных формах, выражала свою тревогу
о судьбе Франции...
Неточные совпадения
Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что
говорит с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая
женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно было. У Константина больно сжалось сердце при мысли
о том, в среде каких чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что
говорил господин в поддевке. Он
говорил о каком-то предприятии.
«Да, да, вот
женщина!» думал Левин, забывшись и упорно глядя на ее красивое, подвижное лицо, которое теперь вдруг совершенно переменилось. Левин не слыхал,
о чем она
говорила, перегнувшись к брату, но он был поражен переменой ее выражения. Прежде столь прекрасное в своем спокойствии, ее лицо вдруг выразило странное любопытство, гнев и гордость. Но это продолжалось только одну минуту. Она сощурилась, как бы вспоминая что-то.
— Я тебе
говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая
женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив
о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
Для Кити точно так же, казалось, должно бы быть интересно то, что они
говорили о правах и образовании
женщин.
Там, где дело идет
о десятках тысяч, он не считает, —
говорила она с тою радостно-хитрою улыбкой, с которою часто
говорят женщины о тайных, ими одними открытых свойствах любимого человека.