Неточные совпадения
— До того, как хворать, мама была цыганкой, и даже есть картина с нее
в красном платье, с гитарой. Я немножко поучусь
в гимназии и тоже стану петь с гитарой, только
в черном платье.
По настоянию деда Акима Дронов вместе с Климом готовился
в гимназию и на уроках Томилина обнаруживал тоже судорожную торопливость, Климу и она казалась жадностью. Спрашивая учителя или отвечая ему, Дронов говорил очень быстро и как-то так всасывая слова, точно они, горячие, жгли губы его и язык. Клим несколько раз допытывался у товарища, навязанного ему Настоящим Стариком...
Вступительный экзамен
в гимназию Дронов сдал блестяще, Клим — не выдержал. Это настолько сильно задело его, что, придя домой, он ткнулся головой
в колена матери и зарыдал. Мать ласково успокаивала его, сказала много милых слов и даже похвалила...
Дед Аким устроил так, что Клима все-таки приняли
в гимназию. Но мальчик считал себя обиженным учителями на экзамене, на переэкзаменовке и был уже предубежден против школы.
В первые же дни, после того, как он надел форму гимназиста, Варавка, перелистав учебники, небрежно отшвырнул их прочь...
Затем он долго и смешно рассказывал о глупости и злобе учителей, и
в память Клима особенно крепко вклеилось его сравнение
гимназии с фабрикой спичек.
Мальчики считали, что Недоделанный учит весело, Клим находил его глупым, злым и убеждался, что
в гимназии учиться скучнее и труднее, чем у Томилина.
— Ты что не играешь? — наскакивал на Клима во время перемен Иван Дронов, раскаленный докрасна, сверкающий, счастливый. Он действительно шел
в рядах первых учеников класса и первых шалунов всей
гимназии, казалось, что он торопится сыграть все игры, от которых его оттолкнули Туробоев и Борис Варавка. Возвращаясь из
гимназии с Климом и Дмитрием, он самоуверенно посвистывал, бесцеремонно высмеивая неудачи братьев, но нередко спрашивал Клима...
События
в доме, отвлекая Клима от усвоения школьной науки, не так сильно волновали его, как тревожила
гимназия, где он не находил себе достойного места. Он различал
в классе три группы: десяток мальчиков, которые и учились и вели себя образцово; затем злых и неугомонных шалунов, среди них некоторые, как Дронов, учились тоже отлично; третья группа слагалась из бедненьких, худосочных мальчиков, запуганных и робких, из неудачников, осмеянных всем классом. Дронов говорил Климу...
Сказав матери, что у него устают глаза и что
в гимназии ему посоветовали купить консервы, он на другой же день обременил свой острый нос тяжестью двух стекол дымчатого цвета.
Любу Сомову схватил и увлек ее знакомый, исключенный из
гимназии Иноков, кавалер, неказисто и легко одетый
в суконную рубаху, заправленную за пояс штанов, слишком широких для него,
в лохматой, овчинной шапке набекрень.
Макаров тоже был украшением
гимназии и героем ее:
в течение двух лет он вел с преподавателями упорную борьбу из-за пуговицы.
В гимназии она считалась одной из первых озорниц, а училась небрежно. Как брат ее, она вносила
в игры много оживления и, как это знал Клим по жалобам на нее, много чего-то капризного, испытующего и даже злого. Стала еще более богомольна, усердно посещала церковные службы, а
в минуты задумчивости ее черные глаза смотрели на все таким пронзающим взглядом, что Клим робел пред нею.
Она редко и не очень охотно соглашалась на это и уже не рассказывала Климу о боге, кошках, о подругах, а задумчиво слушала его рассказы о
гимназии, суждения об учителях и мальчиках, о прочитанных им книгах. Когда Клим объявил ей новость, что он не верит
в бога, она сказала небрежно...
Было несколько похоже на
гимназию, с той однако разницей, что учителя не раздражались, не кричали на учеников, но преподавали истину с несомненной и горячей верой
в ее силу.
Началось это с того, что однажды, опоздав на урок, Клим Самгин быстро шагал сквозь густую муть февральской метели и вдруг, недалеко от желтого здания
гимназии, наскочил на Дронова, — Иван стоял на панели, держа
в одной руке ремень ранца, закинутого за спину, другую руку, с фуражкой
в ней, он опустил вдоль тела.
— Это — Ржига. И — поп. Вредное влияние будто бы. И вообще — говорит — ты, Дронов,
в гимназии явление случайное и нежелательное. Шесть лет учили, и — вот… Томилин доказывает, что все люди на земле — случайное явление.
— Ну, что же, какие же у вас
в гимназии кружки? — слышал Клим и, будучи плохо осведомленным, неуверенно, однако почтительно, как Ржиге, отвечал...
Лидия тоже улыбнулась, а Клим быстро представил себе ее будущее: вот она замужем за учителем
гимназии Макаровым, он — пьяница, конечно; она, беременная уже третьим ребенком, ходит
в ночных туфлях, рукава кофты засучены до локтей,
в руках грязная тряпка, которой Лидия стирает пыль, как горничная, по полу ползают краснозадые младенцы и пищат.
И, пошевелив красными ушами, ткнул пальцем куда-то
в угол, а по каменной лестнице, окрашенной
в рыжую краску, застланной серой с красной каемкой дорожкой, воздушно спорхнула маленькая горничная
в белом переднике. Лестница напомнила Климу
гимназию, а горничная — фарфоровую пастушку.
Университет ничем не удивил и не привлек Самгина. На вступительной лекции историка он вспомнил свой первый день
в гимназии. Большие сборища людей подавляли его,
в толпе он внутренне сжимался и не слышал своих мыслей; среди однообразно одетых и как бы однолицых студентов он почувствовал себя тоже обезличенным.
Клим усмехнулся, но промолчал. Он уже приметил, что все студенты, знакомые брата и Кутузова, говорят о профессорах, об университете почти так же враждебно, как гимназисты говорили об учителях и
гимназии.
В поисках причин такого отношения он нашел, что тон дают столь различные люди, как Туробоев и Кутузов. С ленивенькой иронией, обычной для него, Туробоев говорил...
— Да, жалкий, — подтвердил Иноков, утвердительно качнув курчавой головой. — А
в гимназии был бойким мальчишкой. Я уговариваю его: иди
в деревню учителем.
— Значит — учишься? А меня вот раздразнили и — выбросили. Не совали бы
в гимназию, писал бы я вывески или иконы, часы чинил бы. Вообще работал бы что-нибудь легкое. А теперь вот живи недоделанным.
«Ты бы не таскал
в гимназию запрещенных книг».
— Представь — играю! — потрескивая сжатыми пальцами, сказал Макаров. — Начал по слуху, потом стал брать уроки… Это еще
в гимназии. А
в Москве учитель мой уговаривал меня поступить
в консерваторию. Да. Способности, говорит. Я ему не верю. Никаких способностей нет у меня. Но — без музыки трудно жить, вот что, брат…
Она — дочь кухарки предводителя уездного дворянства, начала счастливую жизнь любовницей его, быстро израсходовала старика, вышла замуж за ювелира, он сошел с ума; потом она жила с вице-губернатором, теперь живет с актерами, каждый сезон с новым; город наполнен анекдотами о ее расчетливом цинизме и удивляется ее щедрости: она выстроила больницу для детей, а
в гимназиях, мужской и женской, у нее больше двадцати стипендиатов.
«Ребячливо думаю я, — предостерег он сам себя. — Книжно», — поправился он и затем подумал, что, прожив уже двадцать пять лет, он никогда не испытывал нужды решить вопрос: есть бог или — нет? И бабушка и поп
в гимназии, изображая бога законодателем морали, низвели его на степень скучного подобия самих себя. А бог должен быть или непонятен и страшен, или так прекрасен, чтоб можно было внеразумно восхищаться им.
Профессоров Самгин слушал с той же скукой, как учителей
в гимназии. Дома,
в одной из чистеньких и удобно обставленных меблированных комнат Фелицаты Паульсен, пышной дамы лет сорока, Самгин записывал свои мысли и впечатления мелким, но четким почерком на листы синеватой почтовой бумаги и складывал их
в портфель, подарок Нехаевой. Не озаглавив свои заметки, он красиво, рондом, написал на первом их листе...
Самгин не знал, но почему-то пошевелил бровями так, как будто о дяде Мише излишне говорить; Гусаров оказался блудным сыном богатого подрядчика малярных и кровельных работ, от отца ушел еще будучи
в шестом классе
гимназии, учился
в казанском институте ветеринарии, был изгнан со второго курса, служил приказчиком
в богатом поместье Тамбовской губернии, матросом на волжских пароходах, а теперь — без работы, но ему уже обещано место табельщика на заводе.
В этот вечер Самгины узнали, что Митрофанов, Иван Петрович, сын купца, родился
в городе Шуе, семь лет сидел
в гимназии, кончил пять классов, а
в шестом учиться не захотелось.
— Вообще — это бесполезное занятие
в чужом огороде капусту садить.
В Орле жил под надзором полиции один политический человек, уже солидного возраста и большой умственной доброты. Только — доброта не средство против скуки. Город — скучный, пыльный, ничего орлиного не содержит, а свинства — сколько угодно! И вот он, добряк, решил заняться украшением окружающих людей. Между прочим, жена моя — вторая — немножко пострадала от него — из
гимназии вытурили…
Самгин поднял с земли ветку и пошел лукаво изогнутой между деревьев дорогой из тени
в свет и снова
в тень. Шел и думал, что можно было не учиться
в гимназии и университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить по избитым дорогам на скверных лошадях
в неудобной бричке, с полудикими людями на козлах.
В голове, как медные пятаки
в кармане пальто, болтались, позванивали
в такт шагам слова...
«Здесь живут все еще так, как жили во времена Гоголя; кажется, что девяносто пять процентов жителей — «мертвые души» и так жутко мертвые, что и не хочется видеть их ожившими»… «
В гимназии введено обучение военному строю, обучают офицера местного гарнизона, и, представь, многие гимназисты искренно увлекаются этой вредной игрой. Недавно один офицер уличен
в том, что водил мальчиков
в публичные дома».
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился
в гимназии, при переходе
в седьмой класс был арестован, сидел несколько месяцев
в тюрьме, отец его
в это время помер, Кумов прожил некоторое время
в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой, пошел бродить по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними
в Канаду, но на острове Крите заболел, и его возвратили
в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
Рындин — разорившийся помещик, бывший товарищ народовольцев, потом — толстовец, теперь — фантазер и анархист, большой, сутулый, лет шестидесяти, но очень моложавый; у него грубое, всегда нахмуренное лицо, резкий голос, длинные руки. Он пользуется репутацией человека безгранично доброго, человека «не от мира сего». Старший сын его сослан, средний — сидит
в тюрьме, младший, отказавшись учиться
в гимназии, ушел из шестого класса
в столярную мастерскую. О старике Рындине Татьяна сказала...
В гимназии я тоже считался мальчишкой с задатками, — крестный раскрасил меня.
— Не всякий юноша, кончив
гимназию, идет
в университет, не все путешественники по Африке стремятся к центру ее…
Романтизм подростков… Майн-Рид, бегство от
гимназии в Америку».
— На Волге,
в Ставрополе, учителя
гимназии баран убил. Сидел учитель, дачник, на земле, изучая быт каких-то травок, букашек, а баран разбежался — хлоп его рогами
в затылок! И — осиротели букашки.
Ну-ко, расскажите, “как дошли вы до жизни такой?”» Оказалось: сын чиновника почты, служил письмоводителем
в женской
гимназии, давал девицам нелегальную литературу, обнаружили, арестовали, пригрозили, предложили — согласился.
Он взял репетитора, я подготовился
в гимназию и кончил ее с золотой медалью.
— Удивляюсь, как вас занесло
в такое захолустье, — говорил он, рассматривая книги
в шкафе. — Тут даже прокурор до того одичал, что Верхарна с Ведекиндом смешивает. Погибает от диабета. Губернатор уверен, что Короленко — родоначальник всех событий девятьсот пятого года. Директриса
гимназии доказывает, что граммофон и кинематограф утверждают веру
в привидения,
в загробную жизнь и вообще —
в чертовщину.
Мать училась
в гимназии, кончила,
в это время бабушка умерла, задавленная пожарной командой.
Мать преподавала
в гимназии французский и немецкий языки, а ее отдала
в балетную школу, откуда она попала
в руки старичка, директора какого-то департамента министерства финансов Василия Ивановича Ланена.
— У нас
в гимназии преподаватель физики не мог доказать, что
в безвоздушном пространстве разновесные предметы падают с одинаковой скоростью.
Он подумал, что
гимназия, а особенно — университет лишают этих людей своеобразия, а ведь,
в сущности, именно
в этом своеобразии языка, мысли, быта, во всем, что еще сохраняет
в себе отзвуки исторического прошлого, именно
в этом подлинное лицо нации.
Он даже вспомнил министра Делянова, который не хотел допускать
в гимназии «кухаркиных детей», но тут его несколько смутил слишком крутой поворот мысли, и, открывая дверь
в квартиру свою, он попытался оправдаться...