Неточные совпадения
Если
в государстве существует политическая
полиция — должны быть и политические преступники.
Девушка встретила его с радостью. Так же неумело и суетливо она бегала из угла
в угол, рассказывая жалобно, что ночью не могла уснуть; приходила
полиция, кого-то арестовали, кричала пьяная женщина,
в коридоре топали, бегали.
— Губернатор приказал выслать Инокова из города, обижен корреспонденцией о лотерее, которую жена его устроила
в пользу погорельцев. Гришу ищут, приходила
полиция, требовали, чтоб я сказала, где он. Но — ведь я же не знаю! Не верят.
— О, боже мой, можешь представить: Марья Романовна, — ты ее помнишь? — тоже была арестована, долго сидела и теперь выслана куда-то под гласный надзор
полиции! Ты — подумай: ведь она старше меня на шесть лет и все еще… Право же, мне кажется, что
в этой борьбе с правительством у таких людей, как Мария, главную роль играет их желание отомстить за испорченную жизнь…
Клим Самгин был очень доволен тем, что решил не учиться
в эту зиму.
В университете было тревожно. Студенты освистали историка Ключевского, обидели и еще нескольких профессоров,
полиция разгоняла сходки; будировало сорок два либеральных профессора, а восемьдесят два заявили себя сторонниками твердой власти. Варвара бегала по антикварам и букинистам, разыскивая портреты m‹ada›me Ролан, и очень сожалела, что нет портрета Теруань де-Мерикур.
Вечерами он уходил с толстой палкой
в руке, надвинув котелок на глаза, и, встречая его
в коридоре или на улице, Самгин думал, что такими должны быть агенты тайной
полиции и шулера.
— Кухарка Анфимьевна
в прекрасных отношениях с
полицией…
Она заставляла ожидать чьих-то криков, но город безгласно притаился, он весь точно перестал жить
в эту ночь, даже собаки не лаяли, только ежечасно и уныло отбивал часы сторожевой колокол церкви Михаила Архангела, патрона
полиции.
В годы своего студенчества он мудро и удачно избегал участия
в уличных демонстрациях, но раза два издали видел, как
полиция разгоняла, арестовывала демонстрантов, и вынес впечатление, что это делалось грубо, отвратительно.
В следующую минуту Клим оказался
в толпе студентов, которую
полиция подгоняла от университета к манежу, и курносый, розовощекий мальчик, без фуражки на встрепанных волосах, закричал, указывая на него...
— Вообще — это бесполезное занятие
в чужом огороде капусту садить.
В Орле жил под надзором
полиции один политический человек, уже солидного возраста и большой умственной доброты. Только — доброта не средство против скуки. Город — скучный, пыльный, ничего орлиного не содержит, а свинства — сколько угодно! И вот он, добряк, решил заняться украшением окружающих людей. Между прочим, жена моя — вторая — немножко пострадала от него — из гимназии вытурили…
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился
в гимназии, при переходе
в седьмой класс был арестован, сидел несколько месяцев
в тюрьме, отец его
в это время помер, Кумов прожил некоторое время
в Уфе под надзором
полиции, затем, вытесненный из дома мачехой, пошел бродить по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними
в Канаду, но на острове Крите заболел, и его возвратили
в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
— С двадцати трех лет служу агентом сыскной
полиции по уголовным делам, переведен сюда за успехи
в розысках…
«
В конце концов получается то, что он отдает себя
в мою волю. Агент уголовной
полиции. Уголовной, — внушал себе Самгин. — Порядочные люди брезгуют этой ролью, но это едва ли справедливо.
В современном обществе тайные агенты такая же неизбежность, как преступники. Он, бесспорно… добрый человек. И — неглуп. Он — человек типа Тани Куликовой, Анфимьевны. Человек для других…»
Варвара смотрела на него изумленно, даже как бы очарованно, она откинулась на спинку стула, заложив руки за шею, грудь ее неприлично напряглась. Самгин уже не хотел остановить излияния агента
полиции, находя
в них некий иносказательный смысл.
— Да, интересно, — сказал Самгин, разбираясь
в «системе фраз» агента
полиции.
— Струве,
в предисловии к записке Витте о земстве, пытается испугать департамент
полиции своим предвидением ужасных жертв. Но мне кажется, что за этим предвидением скрыто предупреждение: глядите
в оба, дураки! И хотя он там же советует «смириться пред историей и смирить самодержавца», но ведь это надобно понимать так: скорее поделитесь с нами властью, и мы вам поможем
в драке…
Но она не философствовала, как тот, не волновалась до слез, как это делал агент уголовной
полиции, но она тоже была настроена
в чем-то однотонно с ним.
— Наши сведения — полнейшее ничтожество, шарлатан! Но — ведь это еще хуже, если ничтожество, ху-же! Ничтожество — и водит за нос департамент
полиции, градоначальника, десятки тысяч рабочих и — вас, и вас тоже! — горячо прошипел он, ткнув пальцем
в сторону Самгина, и снова бросил руки на стол, как бы чувствуя необходимость держаться за что-нибудь. — Невероятно! Не верю-с! Не могу допустить! — шептал он, и его подбрасывало на стуле.
Почувствовав что-то близкое стыду за себя, за людей, Самгин пошел тише, увидал вдали отряд конной
полиции и свернул
в переулок. Там, у забора, стоял пожилой человек
в пиджаке без рукава и громко говорил кому-то...
Самгин ушел к себе, разделся, лег, думая, что и
в Москве, судя по письмам жены, по газетам, тоже неспокойно. Забастовки, митинги, собрания, на улицах участились драки с
полицией. Здесь он все-таки притерся к жизни. Спивак относится к нему бережно, хотя и суховато. Она вообще бережет людей и была против демонстрации, организованной Корневым и Вараксиным.
—
Полиция. Полицейские не любят жандармов, — говорил Дронов все так же неохотно и поплевывая
в сторону. — А я с полицейскими
в дружбе. Особенно с одним, такая протобестия!
Возвратясь домой, он увидал у ворот полицейского, на крыльце дома — другого; оказалось, что
полиция желала арестовать Инокова, но доктор воспротивился этому; сейчас приедут полицейский врач и судебный следователь для проверки показаний доктора и допроса Инокова, буде он окажется
в силах дать показание по обвинению его «
в нанесении тяжких увечий, последствием коих была смерть».
Эту группу, вместе с гробом впереди ее, окружала цепь студентов и рабочих, державших друг друга за руки, у многих
в руках — револьверы. Одно из крепких звеньев цепи — Дунаев, другое — рабочий Петр Заломов, которого Самгин встречал и о котором говорили, что им была организована защита университета, осажденного
полицией.
В ответ на этот плачевный крик Самгин пожал плечами, глядя вслед потемневшей, как все люди
в этот час, фигуре бывшего агента
полиции. Неприятная сценка с Митрофановым, скользнув по настроению, не поколебала его. Холодный сумрак быстро разгонял людей, они шли во все стороны, наполняя воздух шумом своих голосов, и по веселым голосам ясно было: люди довольны тем, что исполнили свой долг.
— Смеетесь? Вам — хорошо, а меня вот сейчас Муромская загоняла
в союз Михаила Архангела — Россию спасать, — к черту! Михаил Архангел этот — патрон
полиции, — вы знаете? А меня
полиция то и дело штрафует — за голубей, санитарию и вообще.
Самгин привычно отметил, что зрители делятся на три группы: одни возмущены и напуганы, другие чем-то довольны, злорадствуют, большинство осторожно молчит и уже многие поспешно отходят прочь, — приехала
полиция: маленький пристав, остроносый, с черными усами на желтом нездоровом лице, двое околоточных и штатский — толстый,
в круглых очках,
в котелке; скакали четверо конных полицейских, ехали еще два экипажа, и пристав уже покрикивал, расталкивая зрителей...
— Избит, но — ничего опасного нет, кости — целы. Скрывает, кто бил и где, — вероятно,
в публичном, у девиц. Двое суток не говорил — кто он, но вчера я пригрозил ему заявить
полиции, я же обязан! Приходит юноша, избитый почти до потери сознания, ну и… Время, знаете, требует… ясности!
— Мне рассказала Китаева, а не он, он — отказался, — голова болит. Но дело не
в этом. Я думаю — так: вам нужно вступить
в историю, основание: Михаил работает у вас, вы — адвокат, вы приглашаете к себе двух-трех членов этого кружка и объясняете им, прохвостам, социальное и физиологическое значение их дурацких забав. Так! Я — не могу этого сделать, недостаточно авторитетен для них, и у меня — надзор
полиции; если они придут ко мне — это может скомпрометировать их. Вообще я не принимаю молодежь у себя.
— Вчера был веселый, смешной, как всегда. Я пришла, а там скандалит
полиция, не пускают меня. Алины — нет, Макарова — тоже, а я не знаю языка. Растолкала всех, пробилась
в комнату, а он… лежит, и револьвер на полу. О, черт! Побежала за Иноковым, вдруг — ты. Ну, скорее!..
—
Полиция просит убрать тело скорее. Хоронить будем
в Москве?
— Это — цинковый ящик,
в гроб они уложат там, у себя
в бюро.
Полиция потребовала убрать труп до рассвета. Закричит Алина. Иди к ней, Иноков, она тебя слушается…
Кстати: дачу Столыпину испортили не эсеры, а — максималисты, группочка, отколовшаяся от правоверных, у которых будто бы неблагополучно
в центре, — кого-то из нейтралистов подозревают
в дружбе с департаментом
полиции.
«Что могло бы помешать ей служить
в департаменте
полиции? Я не вижу — что…»
«Почему я обрадовался? Откуда явилась мысль, что она может служить
в политической
полиции? Как странно все…»
Подумав, он нашел, что мысль о возможности связи Марины с политической
полицией не вызвала
в нем ничего, кроме удивления. Думать об этом под смех и музыку было неприятно, досадно, но погасить эти думы он не мог. К тому же он выпил больше, чем привык, чувствовал, что опьянение настраивает его лирически, а лирика и Марина — несоединимы.
— «Если, говорит,
в столице, где размещен корпус гвардии, существует департамент
полиции и еще многое такое, — оказалось возможным шестинедельное существование революционного совета рабочих депутатов, если возможны
в Москве баррикады, во флоте — восстания и по всей стране — дьявольский кавардак, так все это надобно понимать как репетицию революции…»
Но как раз
в это время по улице проходил К. Г. Бекман, врач городской
полиции, который и констатировал, что Зотова убита выстрелом
в затылок и что с момента смерти прошло уже не меньше двух часов.
Снова явилась мысль о возможности ее службы
в департаменте
полиции, затем он вспомнил, что она дважды поручала ему платить штрафы за что-то: один раз — полтораста рублей, другой — пятьсот.
— Зотова служила
в департаменте
полиции?
— А вот во время революции интересно было, новые гости приходили, такое, знаете, оживление. Один, совсем молодой человек, замечательно плясал, просто — как
в цирке. Но он какие-то деньги украл, и пришла
полиция арестовать его, тогда он выбежал на двор и — трах! Застрелился. Такой легкий был, ловкий.
— По закону мы обязаны известить
полицию, так как все может быть, а больная оставила имущество. Но мы, извините, справились, установили, что вы законный супруг, то будто бы все
в порядке. Однако для твердости вам следовало бы подарить помощнику пристава рублей пятьдесят… Чтобы не беспокоили, они это любят. И притом — напуганы, — время ненадежное…
— Черт его знает, — задумчиво ответил Дронов и снова вспыхнул, заговорил торопливо: — Со всячинкой. Служит
в министерстве внутренних дел, может быть
в департаменте
полиции, но — меньше всего похож на шпиона. Умный. Прежде всего — умен. Тоскует. Как безнадежно влюбленный, а — неизвестно — о чем? Ухаживает за Тоськой, но — надо видеть — как! Говорит ей дерзости. Она его терпеть не может. Вообще — человек, напечатанный курсивом. Я люблю таких… несовершенных. Когда — совершенный, так уж ему и черт не брат.
Сидя
в уборной, Клим Иванович Самгин тревожно сообразил: «Свидетель безумных дней и невольного моего участия
в безумии.
Полиция возлагает на дворников обязанности шпионов, — наивно думать, что этот — исключение из правила. Он убил солдата. Меня он может шантажировать».
— Начальство очень обозлилось за пятый год. Травят мужиков. Брата двоюродного моего
в каторгу на четыре года погнали, а шабра — умнейший, спокойный был мужик, — так его и вовсе повесили. С баб и то взыскивают, за старое-то, да! Разыгралось начальство прямо… до бесстыдства! А помещики-то новые, отрубники, хуторяне действуют вровень с
полицией. Беднота говорит про них: «Бывало — сами водили нас усадьбы жечь, господ сводить с земли, а теперь вот…»
А
полиция,
в этом квартале, вся новая, из Петербурга.
Обвинитель воспользовался бы его прошлым, а там — арест, тюрьма, участие
в Московском восстании, конечно, известное департаменту
полиции.
«Дура, — мысленно обругал ее Самгин, тотчас повесив трубку. — Ведь знает, что разговоры по телефону слушает
полиция». Но все-таки сообщил новость толстенькому румянощекому человеку во фраке, а тот, прищурив глаз, посмотрел
в потолок, сказал...
— Известно, что не один только Азеф был представителем эсеров
в охране и представителем департамента
полиции в партии.
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины:
полиция загоняет московских студентов
в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его
в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.