Неточные совпадения
Белое лицо ее казалось осыпанным мукой, голубовато-серые, жидкие глаза прятались
в розовых подушечках опухших век, бесцветные брови почти невидимы на коже очень выпуклого
лба, льняные волосы лежали на черепе, как приклеенные, она заплетала их
в смешную косичку, с желтой лентой
в конце.
— Вытащили их? — спросил Клим, помолчав, посмотрев на седого человека
в очках, стоявшего среди комнаты. Мать положила на
лоб его приятно холодную ладонь и не ответила.
— Милый мой, — сказала мать, обняв его, поцеловав
лоб. —
В твоем возрасте можно уже не стыдиться некоторых желаний.
На висках, на выпуклом
лбу Макарова блестел пот, нос заострился, точно у мертвого, он закусил губы и крепко закрыл глаза.
В ногах кровати стояли Феня с медным тазом
в руках и Куликова с бинтами, с марлей.
Из двери сарайчика вылезла мощная, краснощекая старуха
в сером платье, похожем на рясу, с трудом нагнулась, поцеловала
лоб Макарова и прослезилась, ворчливо говоря...
Туробоев встал, посмотрел
в окно, прижавшись к стеклу
лбом, и вдруг ушел, не простясь ни с кем.
Клим вошел
в желтоватый сумрак за ширму, озабоченный только одним желанием: скрыть от Нехаевой, что она разгадана. Но он тотчас же почувствовал, что у него похолодели виски и
лоб. Одеяло было натянуто на постели так гладко, что казалось: тела под ним нет, а только одна голова лежит на подушке и под серой полоской
лба неестественно блестят глаза.
В саду стало тише, светлей, люди исчезли, растаяли; зеленоватая полоса лунного света отражалась черною водою пруда, наполняя сад дремотной, необременяющей скукой. Быстро подошел человек
в желтом костюме, сел рядом с Климом, тяжко вздохнув, снял соломенную шляпу, вытер
лоб ладонью, посмотрел на ладонь и сердито спросил...
Лысый старик с шишкой на
лбу помог Климу вымыться и безмолвно свел его вниз; там,
в маленькой комнатке, за столом, у самовара сидело трое похмельных людей.
Квартира дяди Хрисанфа была заперта, на двери
в кухню тоже висел замок. Макаров потрогал его, снял фуражку и вытер вспотевший
лоб. Он, должно быть, понял запертую квартиру как признак чего-то дурного; когда вышли из темных сеней на двор, Клим увидал, что лицо Макарова осунулось, побледнело.
Климу показалось, что у веселого студента подгибаются ноги; он поддержал его под локоть, а Маракуев, резким движением руки сорвав повязку с лица, начал отирать ею
лоб, виски, щеку, тыкать
в глаза себе.
Сердитая складка разрезала ее высокий
лоб, она уклонялась от поцелуев, крепко сжимая губы, отворачивая лицо
в сторону.
Глубоко
в кресле сидел компаньон Варавки по изданию газеты Павлин Савельевич Радеев, собственник двух паровых мельниц, кругленький, с лицом татарина, вставленным
в аккуратно подстриженную бородку, с ласковыми, умными глазами под выпуклым
лбом. Варавка, видимо, очень уважал его, посматривая
в татарское лицо вопросительно и ожидающе.
В ответ на возмущение Варавки политическим цинизмом Константина Победоносцева Радеев сказал...
— Беспутнейший человек этот Пуаре, — продолжал Иноков, потирая
лоб, глаза и говоря уже так тихо, что сквозь его слова было слышно ворчливые голоса на дворе. — Я даю ему уроки немецкого языка. Играем
в шахматы. Он холостой и — распутник.
В спальне у него — неугасимая лампада пред статуэткой богоматери, но на стенах развешаны
в рамках голые женщины французской фабрикации. Как бескрылые ангелы. И — десятки парижских тетрадей «Ню». Циник, сластолюбец…
Клим спросил еще стакан чаю, пить ему не хотелось, но он хотел знать, кого дожидается эта дама? Подняв вуаль на
лоб, она писала что-то
в маленькой книжке, Самгин наблюдал за нею и думал...
— Там,
в Париже, — ответил Лютов, указав пальцем почему-то
в потолок. — Мне Лидия писала, — с ними еще одна подруга… забыл фамилию. Да, — мужичок шевелится, — продолжал он, потирая бугристый
лоб. — Как думаешь: скоро взорвется мужик?
Глаза его,
в которых застыл тупой испуг, его низкий
лоб, густые волосы, обмазавшие череп его, как смола, тяжелая челюсть, крепко сжатые губы — все это крепко въелось
в память Самгина, и на следующих процессах он уже
в каждом подсудимом замечал нечто сходное с отцеубийцей.
Румяное лицо ее заметно выцвело, и, должно быть, зная это, она растирала щеки,
лоб, гладила пальцами тени
в глазницах.
Тугое лицо ее лоснилось радостью, и она потягивала воздух носом, как бы обоняя приятнейший запах. На пороге столовой явился Гогин, очень искусно сыграл на губах несколько тактов марша, затем надул одну щеку, подавил ее пальцем, и из-под его светленьких усов вылетел пронзительный писк. Вместе с Гогиным пришла девушка с каштановой копной небрежно перепутанных волос над выпуклым
лбом; бесцеремонно глядя
в лицо Клима золотистыми зрачками, она сказала...
На дворе, под окном флигеля, отлично пели панихиду «любители хорового пения», хором управлял Корвин с красным,
в форме римской пятерки, шрамом на
лбу; шрам этот, несколько приподняв левую бровь Корвина, придал его туповатой физиономии нечто героическое.
В день похорон с утра подул сильный ветер и как раз на восток,
в направлении кладбища. Он толкал людей
в спины, мешал шагать женщинам, поддувая юбки, путал прически мужчин, забрасывая волосы с затылков на
лбы и щеки. Пение хора он относил вперед процессии, и Самгин, ведя Варвару под руку, шагая сзади Спивак и матери, слышал только приглушенный крик...
Кричал он на Редозубова, который, сидя
в углу и, как всегда, упираясь руками
в колена, смотрел на него снизу вверх, пошевеливая бровями и губами, покрякивая; Берендеев тоже наскакивал на него, как бы желая проткнуть
лоб Редозубова пальцем...
— Зашел сказать, что сейчас уезжаю недели на три, на месяц; вот ключ от моей комнаты, передайте Любаше; я заходил к ней, но она спит. Расхворалась девица, — вздохнул он, сморщив серый
лоб. — И — как не вовремя! Ее бы надо послать
в одно место, а она вот…
Лицо у него смуглое, четкой, мелкой лепки, а
лоб слишком высок, тяжел и давит это почти красивое, но очень носатое лицо. Большие, янтарного цвета глаза лихорадочно горят,
в глубоких глазницах густые тени. Нервными пальцами скатывая аптечный рецепт
в трубочку, он говорит мягким голосом и немножко картавя...
Красный огонек угольной лампочки освещал полотнище ворот, висевшее на одной петле, человека
в тулупе, с медной пластинкой на
лбу, и еще одного, ниже ростом, тоже
в тулупе и похожего на копну сена.
В полусотне шагов от себя он видел солдат, закрывая вход на мост, они стояли стеною, как гранит набережной, головы их с белыми полосками на
лбах были однообразно стесаны, между головами торчали длинные гвозди штыков.
— Как потрясен, — сказал человек с французской бородкой и, должно быть, поняв, что говорить не следовало, повернулся к окну, уперся
лбом в стекло, разглядывая тьму, густо закрывшую окна.
«Какой осел», — думал Самгин, покручивая бородку, наблюдая рассказчика. Видя, что жена тает
в улыбках, восхищаясь как будто рассказчиком, а не анекдотом, он внезапно ощутил желание стукнуть Ряхина кулаком по
лбу и резко спросил...
Молодая женщина
в пенсне перевязывала ему платком ладонь левой руки, правою он растирал опухоль на
лбу, его окружало человек шесть таких же измятых, вывалянных
в снегу.
— Революционеры — это большевики, — сказал Макаров все так же просто. — Они бьют прямо:
лбом в стену. Вероятно — так и надо, но я, кажется, не люблю их. Я помогал им, деньгами и вообще… прятал кого-то и что-то. А ты помогал?
Жена, с компрессом на
лбу, сидя у стола
в своей комнате, писала.
«Пули щелкают, как ложкой по
лбу», — говорил Лаврушка. «Не
в этот, так
в другой раз», — обещал Яков, а Любаша утверждала: «Мы победим».
Клим остался с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все слова, все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у окна, прислонясь
лбом к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра, собирая угли
в корзинку.
Вагон встряхивало, качало, шипел паровоз, кричали люди; невидимый
в темноте сосед Клима сорвал занавеску с окна, обнажив светло-голубой квадрат неба и две звезды на нем; Самгин зажег спичку и увидел пред собою широкую спину, мясистую шею, жирный затылок; обладатель этих достоинств, прижав
лоб свой к стеклу, говорил вызывающим тоном...
Самгин вспомнил, что она не первая говорит эти слова, Варвара тоже говорила нечто
в этом роде. Он лежал
в постели, а Дуняша, полураздетая, склонилась над ним, гладя
лоб и щеки его легкой, теплой ладонью.
В квадрате верхнего стекла окна светилось стертое лицо луны, — желтая кисточка огня свечи на столе как будто замерзла.
Собственник этого лица поспешно привстал, взглянул
в зеркало, одной рукой попробовал пригладить волосы, а салфеткой
в другой руке вытер лицо, как вытирают его платком, — щеки,
лоб, виски.
Локомотив снова свистнул, дернул вагон, потащил его дальше, сквозь снег, но грохот поезда стал как будто слабее, глуше, а остроносый — победил: люди молча смотрели на него через спинки диванов, стояли
в коридоре, дымя папиросами. Самгин видел, как сетка морщин, расширяясь и сокращаясь, изменяет остроносое лицо, как шевелится на маленькой, круглой голове седоватая, жесткая щетина, двигаются брови. Кожа лица его не краснела, но
лоб и виски обильно покрылись потом, человек стирал его шапкой и говорил, говорил.
Вытаращив глаза, потирая ладонью шершавый
лоб, он несколько секунд смотрел
в лицо Самгина, и Самгин видел, как его толстые губы, потные щеки расплываются, тают
в торжествующей улыбке.
Человек был небольшой, тоненький,
в поддевке и ярко начищенных сапогах, над его низким
лбом торчала щетка черных, коротко остриженных волос, на круглом бритом лице топырились усы — слишком большие для его лица, говорил он звонко и капризно.
Откашлялся, плюнул
в платок и положил его на стол, но сейчас же брезгливо, одним пальцем, сбросил на пол и, снова судорожно вытирая
лоб, виски салфеткой, забормотал раздраженно...
Как-то вечером Самгин сидел за чайным столом, перелистывая книжку журнала. Резко хлопнула дверь
в прихожей, вошел, тяжело шагая, Безбедов, грузно сел к столу и сипло закашлялся; круглое, пухлое лицо его противно шевелилось, точно под кожей растаял и переливался жир, — глаза ослепленно мигали, руки тряслись, он ими точно паутину снимал со
лба и щек.
Это — Брагин, одетый, точно к венцу, — во фраке,
в белом галстуке; маленькая головка гладко причесана, прядь волос, опускаясь с верху виска к переносью, искусно — более, чем раньше, — прикрывает шишку на
лбу, волосы смазаны чем-то крепко пахучим, лицо сияет радостью. Он правильно назвал встречу неожиданной и
в минуту успел рассказать Самгину, что является одним из «сосьетеров» этого предприятия.
— Головастик этот, Томилин, читал и здесь года два тому назад, слушала я его. Тогда он немножко не так рассуждал, но уже можно было предвидеть, что докатится и до этого. Теперь ему надобно будет православие возвеличить. Религиозные наши мыслители из интеллигентов неизбежно упираются
лбами в двери казенной церкви, — простой, сыромятный народ самостоятельнее, оригинальнее. — И, прищурясь, усмехаясь, она сказала: — Грамотность — тоже не всякому на пользу.
Голова и половина лица у него забинтованы, смотрел он
в лицо Самгина одним правым глазом, глубоко врезанным под
лоб, бледная щека дрожала, дрожали и распухшие губы.
Чувствуя, как
в него сквозь платье и кожу просачивается холодное уныние, Самгин поставил чемоданы, снял шляпу, вытер потный
лоб и напомнил себе...
На столе горела маленькая лампа под зеленым абажуром, неприятно окрашивая лицо Лютова
в два цвета:
лоб — зеленоватый, а нижняя часть лица, от глаз до бородки, устрашающе темная.
Соединение пяти неприятных звуков этого слова как будто требовало, чтоб его произносили шепотом. Клим Иванович Самгин чувствовал, что по всему телу, обессиливая его, растекается жалостная и скучная тревога. Он остановился, стирая платком пот со
лба, оглядываясь. Впереди,
в лунном тумане, черные деревья похожи на холмы, белые виллы напоминают часовни богатого кладбища. Дорога, путаясь между этих вилл, ползет куда-то вверх…
Товарищ прокурора откатился
в угол, сел
в кресло, продолжая говорить, почесывая пальцами
лоб.
Самгин вдруг почувствовал: ему не хочется, чтобы Дронов слышал эти речи, и тотчас же начал ‹говорить› ему о своих делах. Поглаживая ладонью
лоб и ершистые волосы на черепе, Дронов молча, глядя
в рюмку водки, выслушал его и кивнул головой, точно сбросив с нее что-то.
Затем Дронов прошел
в гостиную, остановился посредине ее, оглянулся и, потирая
лоб, пробормотал...