Неточные совпадения
Клим довольно рано начал замечать, что
в правде взрослых есть что-то неверное, выдуманное.
В своих
беседах они особенно часто говорили о царе и народе. Коротенькое, царапающее словечко — царь — не вызывало у него никаких представлений, до той поры, пока Мария Романовна не сказала другое слово...
Клим действительно забыл свою
беседу с Дроновым, а теперь, поняв, что это он выдал Инокова, испуганно задумался: почему он сделал это? И, подумав, решил, что карикатурная тень головы инспектора возбудила
в нем, Климе, внезапное желание сделать неприятность хвастливому Дронову.
Вслушиваясь
в беседы взрослых о мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал
в тоне этих
бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как будто говорилось о печальных ошибках, о том, чего не следовало делать. И, глядя на мать, он спрашивал себя: будет ли и она говорить так же?
Когда он лег
в постель, им тотчас овладело то непобедимое, чем он жил. Вспомнилась его недавняя
беседа с Макаровым; когда Клим сообщил ему о романе Дронова с белошвейкой, Макаров пробормотал...
Лидия уезжала
в Москву, но собиралась не спеша, неохотно. Слушая
беседы Варавки с матерью Клима, она рассматривала их, точно людей незнакомых, испытующим взглядом и, очевидно, не соглашаясь с тем, что слышит, резко встряхивала головою
в шапке курчавых волос.
Беседы с нею всегда утверждали Клима
в самом себе, утверждали не столько словами, как ее непоколебимо уверенным тоном. Послушав ее, он находил, что все,
в сущности, очень просто и можно жить легко, уютно. Мать живет только собою и — не плохо живет. Она ничего не выдумывает.
Иногда Туробоев казался Самгину совершенно невыносимым, всего чаще это бывало
в его
беседах с Кутузовым и Дмитрием.
Сам он не чувствовал позыва перевести
беседу на эту тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым туманом. Темный потолок, испещренный трещинами, стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер на полу — все это вызывало у Клима странное ощущение: он как будто сидел
в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната вздрагивала и как бы опускалась; должно быть, по улице ехал тяжело нагруженный воз.
Пошли.
В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел
в комнату брата последним и через несколько минут прервал спокойную
беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
Из-за угла вышли под руку два студента, дружно насвистывая марш, один из них уперся ногами
в кирпичи панели и вступил
в беседу с бабой, мывшей стекла окон, другой, дергая его вперед, уговаривал...
— Ты
в начале
беседы очень верно заметил, что люди выдумывают себя. Возможно, что это так и следует, потому что этим подслащивается горькая мысль о бесцельности жизни…
Всего хуже он чувствовал себя, когда она внезапно, среди
беседы, погружалась
в странное оцепенение.
Видел он и то, что его уединенные
беседы с Лидией не нравятся матери. Варавка тоже хмурился, жевал бороду красными губами и говорил, что птицы вьют гнезда после того, как выучатся летать. От него веяло пыльной скукой, усталостью, ожесточением. Он являлся домой измятый, точно после драки. Втиснув тяжелое тело свое
в кожаное кресло, он пил зельтерскую воду с коньяком, размачивал бороду и жаловался на городскую управу, на земство, на губернатора. Он говорил...
Жена бесцеремонно прекратила музыку, заговорив с Верой Петровной о флигеле; они отошли прочь, а Спивак сел рядом с Климом и вступил
в беседу с ним фразами из учебника грамматики...
Дома он застал мать
в оживленной
беседе со Спивак, они сидели
в столовой у окна, открытого
в сад; мать протянула Климу синий квадрат телеграммы, торопливо сказав...
Сочинял поговорки и тоже всовывал их
в беседу неожиданно и неуместно...
Загнали во двор старика, продавца красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его головой; потом вошел прилично одетый человек, с подвязанной черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни на кого не глядя, скрылся
в глубине двора, за углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал себя сконфуженно и глупо. Он стоял
в тени, за грудой ящиков со стеклами для ламп, и слушал ленивенькую
беседу полицейских с карманником.
Завязалась неторопливая
беседа, и вскоре Клим узнал, что человек
в желтой рубахе — танцор и певец из хора Сниткина, любимого по Волге, а сосед танцора — охотник на медведей, лесной сторож из удельных лесов, чернобородый, коренастый, с круглыми глазами филина.
Слушая, как
в редакции говорят о необходимости политических реформ, разбирают достоинства европейских конституций, утверждают и оспаривают возникновение
в России социалистической крестьянской республики, Самгин думал, что эти
беседы, всегда горячие, иногда озлобленные, — словесная игра, которой развлекаются скучающие, или ремесло профессионалов, которые зарабатывают хлеб свой тем, что «будят политическое и национальное самосознание общества».
Две-три
беседы с Козловым не дали Климу ничего нового, но очень укрепили то, чем Козлов насытил его
в первое посещение. Клим услышал еще несколько анекдотов о предводителях дворянства, о богатых купцах, о самодурстве и озорстве.
Часы осенних вечеров и ночей наедине с самим собою,
в безмолвной
беседе с бумагой, которая покорно принимала на себя все и всякие слова, эти часы очень поднимали Самгина
в его глазах. Он уже начинал думать, что из всех людей, знакомых ему, самую удобную и умную позицию
в жизни избрал смешной, рыжий Томилин.
Но
в Выборг он вернулся несколько утомленный обилием новых впечатлений и настроенный, как чиновник, которому необходимо снова отдать себя службе, надоевшей ему. Встреча с братом, не возбуждая интереса, угрожала длиннейшей
беседой о политике, жалобными рассказами о жизни ссыльных, воспоминаниями об отце, а о нем Дмитрий, конечно, ничего не скажет лучше, чем сказала Айно.
«Жизнь — сплошное насилие над человеком, — подумал Самгин, глядя, как мальчишка поплевывает на ножи. — Вероятно, полковник возобновит со мной
беседу о шпионаже… Единственный человек, которому я мог бы рассказать об этом, — Кутузов. Но он будет толкать меня
в другую сторону…»
Самгин держал письмоводителя
в почтительном отдалении, лишь изредка снисходя до
бесед с ним...
Он заботился только о том, чтоб не раздражать ее, и, когда видел жену
в дурном настроении, уходил от нее, считая, что так всего лучше избежать возможных неприятных
бесед и сцен.
Не желая видеть этих людей, он прошел
в кабинет свой, прилег там на диван, но дверь
в столовую была не плотно прикрыта, и он хорошо слышал
беседу старого народника с письмоводителем.
Вспоминалось восхищение Радеева интеллигенцией, хозяйский тон Лютова
в его
беседе с Никоновой, окрик Саввы Морозова на ученого консерватора, химика с мировым именем, вспомнилось еще многое.
«Она ведет себя, точно провинциалка пред столичной знаменитостью», — подумал Самгин, чувствуя себя лишним и как бы взвешенным
в воздухе. Но он хорошо видел, что Варвара ведет
беседу бойко, даже задорно, выспрашивает Кутузова с ловкостью. Гость отвечал ей охотно.
Климу становилось все более неловко и обидно молчать, а
беседа жены с гостем принимала характер состязания уже не на словах: во взгляде Кутузова светилась мечтательная улыбочка, Самгин находил ее хитроватой, соблазняющей. Эта улыбка отражалась и
в глазах Варвары, широко открытых, напряженно внимательных; вероятно, так смотрит женщина, взвешивая и решая что-то важное для нее. И, уступив своей досаде, Самгин сказал...
Она стала для него чем-то вроде ящика письменного стола, — ящика,
в который прячут интимные вещи; стала ямой, куда он выбрасывал сор своей души. Ему казалось, что, высыпая на эту женщину слова, которыми он с детства оброс, как плесенью, он постепенно освобождается от их липкой тяжести, освобождает
в себе волевого, действенного человека.
Беседы с Никоновой награждали его чувством почти физического облегчения, и он все чаще вспоминал Дьякона...
Самгин шумно захлопнул форточку, раздраженный воспоминанием о Властове еще более, чем
беседой с Лютовым. Да, эти Властовы плодятся, множатся и смотрят на него как на лишнего
в мире. Он чувствовал, как быстро они сдвигают его куда-то
в сторону, с позиции человека солидного, широко осведомленного, с позиции, которая все-таки несколько тешила его самолюбие. Дерзость Властова особенно возмутительна. На любимую Варварой фразу: «декаденты — тоже революционеры» он ответил...
В наблюдениях за жизнью дома,
в ожидании обыска, арестов,
в скучнейших деловых
беседах с матерью Самгин прожил всю осень, и только
в декабре мать, наконец, собралась за границу.
— Так. Значит — красного флага не пожелали? — спрашивал Кутузов, неуместно посмеиваясь
в бороду. — Ну, что ж? Теперь поймут, что царь не для задушевной
беседы с ним, а для драки.
— Что? — спросил Самгин, чувствуя, что
беседа превращается
в пытку.
Это напомнило Макарова и неприятную
беседу с ним.
В столовой мягко смеялся Депсамес, а Варвара с увлечением повторяла...
«Черт меня дернул говорить с нею! Она вовсе не для
бесед. Очень пошлая бабенка», — сердито думал он, раздеваясь, и лег
в постель с твердым намерением завтра переговорить с Мариной по делу о деньгах и завтра же уехать
в Крым.
Эти новые мысли слагались очень легко и просто, как давно уже прочувствованные. Соблазнительно легко. Но мешал думать гул голосов вокруг. За спиной Самгина,
в соседнем отделении, уже началась дорожная
беседа, говорило несколько голосов одновременно, — и каждый как бы старался прервать ехидно сладкий, взвизгивающий голосок, который быстро произносил вятским говорком...
Ушел он
в настроении, не совсем понятном ему: эта
беседа взволновала его гораздо более, чем все другие
беседы с Мариной; сегодня она дала ему право считать себя обиженным ею, но обиды он не чувствовал.
—
В беседах с мужиками о политике, об отрубах, — хмуро добавил Самгин. Она усмехнулась...
— Не склеилась у нас
беседа, Самгин! А я чего-то ждал. Я, брат, все жду чего-то. Вот, например, попы, — я ведь серьезно жду, что попы что-то скажут. Может быть, они скажут: «Да будет — хуже, но — не так!» Племя — талантливое! Сколько замечательных людей выдвинуло оно
в науку, литературу, — Белинские, Чернышевские, Сеченовы…
Поговорить с нею о Безбедове Самгину не удавалось, хотя каждый раз он пытался начать
беседу о нем. Да и сам Безбедов стал невидим, исчезая куда-то с утра до поздней ночи. Как-то, гуляя, Самгин зашел к Марине
в магазин и застал ее у стола, пред ворохом счетов, с толстой торговой книгой на коленях.
И Самгин вошел
в купе, решив не думать на эту тему, прислушиваясь к оживленной
беседе в коридоре.
После тяжелой, жаркой сырости улиц было очень приятно ходить
в прохладе пустынных зал. Живопись не очень интересовала Самгина. Он смотрел на посещение музеев и выставок как на обязанность культурного человека, — обязанность, которая дает темы для
бесед. Картины он обычно читал, как книги, и сам видел, что это обесцвечивает их.
— Была я у генеральши Богданович, я говорила тебе о ней: муж — генерал, староста Исакиевского собора, полуидиот, но — жулик. Она — бабочка неглупая, очень приметлива,
в денежных делах одинаково человеколюбиво способствует всем ближним, без различия национальностей. Бывала я у ней и раньше, а на этот раз она меня пригласила для
беседы с Бердниковым, — об этой
беседе я тебе после расскажу.
— Представьте, что некто,
в беседе с приятелем, воздал должное вашему поведению во дни Московского восстания. — Укрепляя салфетку на груди, он объяснил...
Он мешал Самгину слушать интересную
беседу за его спиной, человек
в поддевке говорил внятно, но гнусавенький ручеек его слов все время исчезал
в непрерывном вихре шума. Однако, напрягая слух, можно было поймать кое-какие фразы.
— Спасибо. О Толстом я говорила уже четыре раза, не считая
бесед по телефону. Дорогой Клим Иванович —
в доме нет денег и довольно много мелких неоплаченных счетов. Нельзя ли поскорее получить гонорар за дело, выигранное вами?
— Расквакались, как лягушки
в болоте. Заметил ты — вот уж который год главной темой литературных
бесед служит смерть?
Он был «честен с собой», понимал, что платит за внимание, за уважение дешево, мелкой, медной монетой, от этого его отношение к людям, становясь еще более пренебрежительным, принимало оттенок благодушия, естественного человеку зрелому, взрослому
в его
беседах с подростками.
Убийство Тагильского потрясло и взволновало его как почти моментальное и устрашающее превращение живого, здорового человека
в труп, но смерть сына трактирщика и содержателя публичного дома не возбуждала жалости к нему или каких-либо «добрых чувств». Клим Иванович хорошо помнил неприятнейшие часы
бесед Тагильского
в связи с убийством Марины.