Неточные совпадения
Затем, при помощи прочитанной еще
в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн
в Германии» и «Политических
движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне
густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Кричавший стоял на парте и отчаянно изгибался, стараясь сохранить равновесие, на ногах его были огромные ботики, обладавшие самостоятельным
движением, — они съезжали с парты. Слова он произносил немного картавя и очень пронзительно. Под ним, упираясь животом
в парту, стуча кулаком по ней, стоял толстый человек, закинув голову так, что на шее у него образовалась складка, точно калач; он
гудел...
Самгин
движением плеча оттолкнулся от стены и пошел на Арбат, сжав зубы, дыша через нос, — шел и слышал, что отяжелевшие ноги его топают излишне гулко. Спина и грудь обильно вспотели; чувствовал он себя пустой бутылкой, —
в горлышко ее дует ветер, и она
гудит...
— Подожди, — попросил Самгин, встал и подошел к окну. Было уже около полуночи, и обычно
в этот час на улице, даже и днем тихой, укреплялась невозмутимая, провинциальная тишина. Но
в эту ночь двойные рамы окон почти непрерывно пропускали
в комнату приглушенные, мягкие звуки
движения, шли группы людей,
гудел автомобиль, проехала пожарная команда. Самгина заставил подойти к окну шум, необычно тяжелый, от него тонко заныли стекла
в окнах и даже задребезжала посуда
в буфете.
Неточные совпадения
Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде
в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит и делит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за
движениями жестких рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостию старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски где вразбитную, где
густыми кучами.
Полдень знойный; на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно над головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и висит без
движения. Ни дерево, ни вода не шелохнутся; над деревней и полем лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий голос
в пустоте.
В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук, да
в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и спит сладким сном.
Там то же почти, что и
в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы с
густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У ворот домов стоят жители. Они, кажется, немного перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем.
В городе, при таком большом народонаселении, было живое
движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых были дети за спиной или за пазухой.
«Это отчего?» — «От ветра: там при пятнадцати градусах да ветер, так и нехорошо; а здесь
в сорок ничто не шелохнется: ни
движения, ни звука
в воздухе; над землей лежит
густая мгла; солнце кровавое, без лучей, покажется часа на четыре, не разгонит тумана и скроется».
Фабрика была остановлена, и дымилась одна доменная печь, да на медном руднике высокая зеленая железная труба водокачки пускала
густые клубы черного дыма.
В общем
движении не принимал никакого участия один Кержацкий конец, — там было совсем тихо, точно все вымерли.
В Пеньковке уже слышались песни: оголтелые рудничные рабочие успели напиться по рудниковой поговорке: «кто празднику рад, тот до свету пьян».