Неточные совпадения
Когда Клим
вышел в столовую, он увидал мать, она безуспешно пыталась открыть окно, а среди комнаты стоял бедно одетый
человек,
в грязных и длинных, до колен, сапогах, стоял он закинув голову, открыв рот, и сыпал на язык, высунутый, выгнутый лодочкой, белый порошок из бумажки.
— Томилина я скоро начну ненавидеть, мне уже теперь, иной раз, хочется ударить его по уху. Мне нужно знать, а он учит не верить, убеждает, что алгебра — произвольна, и черт его не поймет, чего ему надо! Долбит, что
человек должен разорвать паутину понятий, сотканных разумом, выскочить куда-то,
в беспредельность свободы.
Выходит как-то так: гуляй голым! Какой дьявол вертит ручку этой кофейной мельницы?
Из флигеля
выходили, один за другим, темные
люди с узлами, чемоданами
в руках, писатель вел под руку дядю Якова. Клим хотел выбежать на двор, проститься, но остался у окна, вспомнив, что дядя давно уже не замечает его среди
людей. Писатель подсадил дядю
в экипаж черного извозчика, дядя крикнул...
Самгин пошел с ним. Когда они
вышли на улицу, мимо ворот шагал, покачиваясь, большой
человек с выпученным животом,
в рыжем жилете,
в оборванных, по колени, брюках,
в руках он нес измятую шляпу и, наклоня голову, расправлял ее дрожащими пальцами. Остановив его за локоть, Макаров спросил...
На улице было людно и шумно, но еще шумнее стало, когда
вышли на Тверскую. Бесконечно двигалась и гудела толпа оборванных, измятых, грязных
людей. Негромкий, но сплошной ропот стоял
в воздухе, его разрывали истерические голоса женщин.
Люди устало шли против солнца, наклоня головы, как бы чувствуя себя виноватыми. Но часто, когда
человек поднимал голову, Самгин видел на истомленном лице выражение тихой радости.
На эстраду
вышел большой, бородатый
человек,
в длинном и точно из листового железа склепанном пиджаке. Гулким голосом он начал говорить, как говорят
люди, показывающие дрессированных обезьян и тюленей.
Даже для Федосовой он с трудом находил те большие слова, которыми надеялся рассказать о ней, а когда произносил эти слова, слышал, что они звучат сухо, тускло. Но все-таки
выходило как-то так, что наиболее сильное впечатление на выставке всероссийского труда вызвала у него кривобокая старушка. Ему было неловко вспомнить о надеждах, связанных с молодым
человеком, который оставил
в памяти его только виноватую улыбку.
«Этот
вышел из игры. И, вероятно, надолго. А — Маракуевы, Поярковы — что они могут сделать против таких вот? — думал он, наблюдая
людей в ресторане. — Мне следует развлечься», — решил он и через несколько минут
вышел на притихшую улицу.
Мутный свет обнаруживал грязноватые облака; завыл гудок паровой мельницы, ему ответил свист лесопилки за рекою, потом засвистело на заводе патоки и крахмала, на спичечной фабрике, а по улице уже звучали шаги
людей. Все было так привычно, знакомо и успокаивало, а обыск — точно сновидение или нелепый анекдот, вроде рассказанного Иноковым. На крыльцо флигеля
вышла горничная
в белом, похожая на мешок муки, и сказала, глядя
в небо...
— Так вот — провел недель пять на лоне природы. «Лес да поляны, безлюдье кругом» и так далее.
Вышел на поляну, на пожог, а из ельника лезет Туробоев. Ружье под мышкой, как и у меня. Спрашивает: «Кажется, знакомы?» — «Ух, говорю, еще как знакомы!» Хотелось всадить
в морду ему заряд дроби. Но — запнулся за какое-то но. Культурный
человек все-таки, и знаю, что существует «Уложение о наказаниях уголовных». И знал, что с Алиной у него — не
вышло. Ну, думаю, черт с тобой!
К удивлению Самгина все это кончилось для него не так, как он ожидал. Седой жандарм и товарищ прокурора
вышли в столовую с видом
людей, которые поссорились; адъютант сел к столу и начал писать, судейский, остановясь у окна, повернулся спиною ко всему, что происходило
в комнате. Но седой подошел к Любаше и негромко сказал...
— По долгу службы я ознакомился с письмами вашей почтенной родительницы, прочитал заметки ваши — не все еще! — и, признаюсь, удивлен! Как это
выходит, что вы,
человек, рассуждающий наедине с самим собою здраво и солидно, уже второй раз попадаете
в сферу действий офицеров жандармских управлений?
Однажды, когда Варвара провожала Самгина, он, раздраженный тем, что его провожают весело, обнял ее шею, запрокинул другой рукою голову ее и крепко, озлобленно поцеловал
в губы. Она, задыхаясь, отшатнулась, взглянула на него, закусив губу, и на глазах ее как будто выступили слезы. Самгин
вышел на улицу
в настроении
человека, которому удалась маленькая месть и который честно предупредил врага о том, что его ждет.
— Ну, что — бунтуете? Мы тоже,
в свое время, бунтовали. Толку из этого не
вышло, но для России потеряны замечательные
люди.
— До свидания, — сказал Клим и быстро отступил, боясь, что умирающий протянет ему руку. Он впервые видел, как смерть душит
человека, он чувствовал себя стиснутым страхом и отвращением. Но это надо было скрыть от женщины, и,
выйдя с нею
в гостиную, он сказал...
— А когда мне было лет тринадцать, напротив нас чинили крышу, я сидела у окна, — меня
в тот день наказали, — и мальчишка кровельщик делал мне гримасы. Потом другой кровельщик запел песню, мальчишка тоже стал петь, и — так хорошо
выходило у них. Но вдруг песня кончилась криком, коротеньким таким и резким, тотчас же шлепнулось, как подушка, — это упал на землю старший кровельщик, а мальчишка лег животом на железо и распластался, точно не
человек, а — рисунок…
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем на площади: из улиц торопливо
выходят, выбегают
люди; попадая
в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют
в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное
в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Самгин замолчал. Стратонов опрокинул себя
в его глазах этим глупым жестом и огорчением по поводу брюк.
Выходя из вагона, он простился со Стратоновым пренебрежительно, а сидя
в пролетке извозчика, думал с презрением: «Бык. Идиот. На что же ты годишься
в борьбе против
людей, которые, стремясь к своим целям, способны жертвовать свободой, жизнью?»
Когда Самгин
вышел на Красную площадь, на ней было пустынно, как бывает всегда по праздникам. Небо осело низко над Кремлем и рассыпалось тяжелыми хлопьями снега. На золотой чалме Ивана Великого снег не держался. У музея торопливо шевырялась стая голубей свинцового цвета. Трудно было представить, что на этой площади, за час пред текущей минутой, топтались, вторгаясь
в Кремль, тысячи рабочих
людей, которым, наверное, ничего не известно из истории Кремля, Москвы, России.
Его не слушали. Рассеянные по комнате
люди,
выходя из сумрака, из углов, постепенно и как бы против воли своей, сдвигались к столу. Бритоголовый встал на ноги и оказался длинным, плоским и по фигуре похожим на Дьякона. Теперь Самгин видел его лицо, — лицо
человека, как бы только что переболевшего какой-то тяжелой, иссушающей болезнью, собранное из мелких костей, обтянутое старчески желтой кожей;
в темных глазницах сверкали маленькие, узкие глаза.
В ту же минуту из ресторана
вышел Стратонов, за ним — группа солидных
людей окружила, столкнула Самгина с панели, он подчинился ее благодушному насилию и пошел, решив свернуть
в одну из боковых улиц. Но из-за углов тоже
выходили кучки
людей, вольно и невольно вклинивались
в толпу, затискивали Самгина
в средину ее и кричали
в уши ему — ура! Кричали не очень единодушно и даже как-то осторожно.
И все-таки он был поражен, даже растерялся, когда, шагая
в поредевшем хвосте толпы,
вышел на Дворцовую площадь и увидал, что
люди впереди его становятся карликами. Не сразу можно было понять, что они падают на колени, падали они так быстро, как будто невидимая сила подламывала им ноги. Чем дальше по направлению к шоколадной массе дворца, тем более мелкими казались обнаженные головы
людей; площадь была вымощена ими, и
в хмурое, зимнее небо возносился тысячеголосый рев...
Самгин
вышел в коридор, отогнул краешек пыльной занавески, взглянул на перрон — на перроне одеревенело стояла служба станции во главе с начальником, а за вокзалом — стена солидных
людей в пиджаках и поддевках.
Служитель нагнулся, понатужился и, сдвинув кресло, покатил его. Самгин
вышел за ворота парка, у ворот, как два столба, стояли полицейские
в пыльных, выгоревших на солнце шинелях. По улице деревянного городка бежал ветер, взметая пыль, встряхивая деревья; под забором сидели и лежали солдаты,
человек десять, на тумбе сидел унтер-офицер, держа
в зубах карандаш, и смотрел
в небо, там летала стая белых голубей.
На Марсовом поле Самгин отстал от спутников и через несколько минут
вышел на Невский. Здесь было и теплее и все знакомо, понятно. Над сплошными вереницами
людей плыл, хотя и возбужденный, но мягкий, точно как будто праздничный говор.
Люди шли
в сторону Дворцовой площади, было много солидных, прилично, даже богато одетых мужчин, дам. Это несколько удивило Самгина; он подумал...
Иногда он заглядывал
в столовую, и Самгин чувствовал на себе его острый взгляд. Когда он, подойдя к столу, пил остывший чай, Самгин разглядел
в кармане его пиджака ручку револьвера, и это ему показалось смешным. Закусив, он
вышел в большую комнату, ожидая видеть там новых
людей, но
люди были все те же, прибавился только один, с забинтованной рукой на перевязи из мохнатого полотенца.
Самгин
вышел на улицу и тотчас же попал
в группу
людей, побитых
в драке, — это было видно по их одежде и лицам. Один из них крикнул...
— К вам, — неумолимо сказал дворник,
человек мрачный и не похожий на крестьянина. Самгин
вышел в переднюю, там стоял, прислонясь к стене, кто-то
в белой чалме на голове,
в бесформенном костюме.
—
В Полтавской губернии приходят мужики громить имение.
Человек пятьсот. Не свои — чужие; свои живут, как у Христа за пазухой. Ну вот, пришли, шумят, конечно.
Выходит к ним старик и говорит: «Цыцте!» — это по-русски значит: тише! — «Цыцте, Сергий Михайлович — сплять!» — то есть — спят. Ну-с, мужики замолчали, потоптались и ушли! Факт, — закончил он квакающим звуком успокоительный рассказ свой.
Самгин шел бездумно, бережно охраняя чувство удовлетворения, наполнявшее его, как вино стакан. Было уже синевато-сумрачно, вспыхивали огни, толпы
людей, густея, становились шумливей. Около Театральной площади из переулка
вышла группа
людей,
человек двести, впереди ее — бородачи, одетые
в однообразные поддевки; выступив на мостовую, они угрюмо, но стройно запели...
Вышел он
в настроении
человека, обязанного участвовать
в деле, смысл которого ему не ясен.
Шаги
людей на улице стали как будто быстрей. Самгин угнетенно
вышел в столовую, — и с этой минуты жизнь его надолго превратилась
в сплошной кошмар. На него наткнулся Кумов; мигая и приглаживая красными ладонями волосы, он встряхивал головою, а волосы рассыпались снова, падая ему на щеки.
С Поварской
вышел высокий солдат, держа
в обеих руках винтовку, а за ним, разбросанно, шагах
в десяти друг от друга, двигались не торопясь маленькие солдатики и
человек десять штатских с ружьями;
в центре отряда ехала пушечка — толщиной с водосточную трубу; хобот ее, немножко наклонясь, как будто нюхал булыжник площади, пересыпанный снегом, точно куриные яйца мякиной.
Он быстро выпил стакан чаю, закурил папиросу и прошел
в гостиную, — неуютно, не прибрано было
в ней. Зеркало мельком показало ему довольно статную фигуру
человека за тридцать лет, с бледным лицом, полуседыми висками и негустой острой бородкой. Довольно интересное и даже как будто новое лицо. Самгин оделся,
вышел в кухню, — там сидел товарищ Яков, рассматривая синий ноготь на большом пальце голой ноги.
—
В Миусах стреляют из пушки. Ужасно мало
людей на улицах! Меня остановили тут на углу, — какие-то болваны, изругали. Мы
выйдем вместе, ладно?
Однажды, зачеркивая написанное, он услышал
в столовой чужие голоса; протирая очки платком, он
вышел и увидал на диване Брагина рядом с Варварой, а у печки стоял, гладя изразцы ладонями, высокий
человек в длинном сюртуке и валенках.
Потом, закуривая,
вышел в соседнюю, неосвещенную комнату и, расхаживая
в сумраке мимо двух мутно-серых окон, стал обдумывать. Несомненно, что
в речах Безбедова есть нечто от Марины. Она — тоже вне «суматохи» даже и тогда, когда физически находится среди
людей, охваченных вихрем этой «суматохи». Самгин воспроизвел
в памяти картину собрания кружка
людей, «взыскующих града», — его пригласила на собрание этого кружка Лидия Варавка.
Дня через два он
вышел «на
люди», — сидел
в зале клуба, где пела Дуняша, и слушал доклад местного адвоката Декаполитова, председателя «Кружка поощрения кустарных ремесел».
— Как скажете: покупать землю,
выходить на отруба, али — ждать? Ежели — ждать, мироеды все расхватают. Тут —
человек ходит, уговаривает: стряхивайте господ с земли, громите их! Я, говорит, анархист. Громить — просто.
В Майдане у Черкасовых — усадьбу сожгли, скот перерезали, вообще — чисто! Пришла пехота,
человек сорок резервного батальона, троих мужиков застрелили, четырнадцать выпороли, баб тоже. Толку
в этом — нет.
Самгин решал вопрос: идти вперед или воротиться назад? Но тут из двери мастерской для починки швейных машин
вышел не торопясь высокий, лысоватый
человек с угрюмым лицом,
в синей грязноватой рубахе,
в переднике; правую руку он держал
в кармане, левой плотно притворил дверь и запер ее, точно выстрелив ключом. Самгин узнал и его, — этот приходил к нему с девицей Муравьевой.
«Поблек, — думал Самгин,
выходя из гостиницы
в голубоватый холод площади. — Типичный русский бездельник. О попах — нарочно, для меня выдумал. Маскирует чудачеством свою внутреннюю пустоту. Марина сказала бы:
человек бесплодного ума».
Пожав плечами, Самгин вслед за ним
вышел в сад, сел на чугунную скамью, вынул папиросу. К нему тотчас же подошел толстый
человек в цилиндре, похожий на берлинского извозчика, он объявил себя агентом «Бюро похоронных процессий».
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг,
вышел на берег Сены. Над нею шум города стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум
в темную щель, прорванную ею
в нагромождении каменных домов. На черной воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней
в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу, на борту ее стоял
человек, щупая воду длинным шестом, с реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Против Самгина лежал вверх лицом, закрыв глаза, длинноногий
человек, с рыжей, остренькой бородкой, лежал сунув руки под затылок себе. Крик Пыльникова разбудил его, он сбросил ноги на пол, сел и, посмотрев испуганно голубыми глазами
в лицо Самгина, торопливо
вышел в коридор, точно спешил на помощь кому-то.
Самгин еще
в начале речи Грейман встал и отошел к двери
в гостиную, откуда удобно было наблюдать за Таисьей и Шемякиным, — красавец, пошевеливая усами, был похож на кота, готового прыгнуть. Таисья стояла боком к нему, слушая, что говорит ей Дронов. Увидав по лицам
людей, что готовится взрыв нового спора, он решил, что на этот раз с него достаточно, незаметно
вышел в прихожую, оделся, пошел домой.
Когда Самгин пришел знакомиться с делами, его встретил франтовато одетый молодой
человек, с длинными волосами и любезной улыбочкой на смуглом лице. Прищурив черные глаза, он сообщил, что патрон нездоров, не
выйдет, затем, указав на две стопы бумаг
в синих обложках с надписью «Дело», сказал...
— Тоську
в Буй
выслали. Костромской губернии, — рассказывал он. — Туда как будто раньше и не ссылали, черт его знает что за город, жителя
в нем две тысячи триста
человек. Одна там, только какой-то поляк угряз, опростился, пчеловодством занимается. Она — ничего, не скучает, книг просит. Послал все новинки — не угодил! Пишет: «Что ты смеешься надо мной?» Вот как… Должно быть, она серьезно втяпалась
в политику…
Он остановил коня пред крыльцом двухэтажного дома,
в пять окон на улицу, наличники украшены тонкой резьбой, голубые ставни разрисованы цветами и кажутся оклеенными обоями. На крыльцо
вышел большой бородатый
человек и, кланяясь, ласково сказал...
— Отец — кузнецом был, крутого характера
человек, неуживчивый, и его по приговору общества
выслали в Сибирь, был такой порядок: не ладит мужик с миром —
в Сибирь мужика как вредного.
— Пойдемте чай пить, — предложила жена. Самгин отказался, не желая встречи с Кутузовым,
вышел на улицу,
в сумрачный холод короткого зимнего дня. Раздраженный бесплодным визитом к богатому барину, он шагал быстро, пред ним вспыхивали фонари, как бы догоняя
людей.