Неточные совпадения
Когда герои были уничтожены, они — как это всегда бывает — оказались виновными
в том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся
в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы героев, которые еще вчера
вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
Клим довольно рано начал замечать, что
в правде взрослых есть что-то неверное, выдуманное.
В своих беседах они особенно часто говорили о царе и народе. Коротенькое, царапающее словечко — царь — не
вызывало у него никаких представлений, до той поры, пока Мария Романовна не сказала другое слово...
Клим догадывался, что они завидуют его славе, — славе мальчика исключительных способностей, но все-таки это обижало его,
вызывая в нем то грусть, то раздражение.
Рассказывая, она крепко сжимала пальцы рук
в кулачок и, покачиваясь, размеренно пристукивала кулачком по коленям своим. Голос ее звучал все тише, все менее оживленно, наконец она говорила как бы сквозь дрему и
вызывала этим у Клима грустное чувство.
Тут пришел Варавка, за ним явился Настоящий Старик, начали спорить, и Клим еще раз услышал не мало такого, что укрепило его
в праве и необходимости выдумывать себя, а вместе с этим
вызвало в нем интерес к Дронову, — интерес, похожий на ревность. На другой же день он спросил Ивана...
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже не так властно, как раньше. Всегда одетая
в черное, ее фигура
вызывала уныние;
в солнечные дни, когда она шла по двору или гуляла
в саду с книгой
в руках, тень ее казалась тяжелей и гуще, чем тени всех других людей, тень влеклась за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала цветы, травы.
Климу предшествовала репутация мальчика исключительных способностей, она
вызывала обостренное и недоверчивое внимание учителей и любопытство учеников, которые ожидали увидеть
в новом товарище нечто вроде маленького фокусника.
Неохотно и немного поговорив о декабристах, отец вскочил и ушел, насвистывая и
вызвав у Клима ревнивое желание проверить его слова. Клим тотчас вошел
в комнату брата и застал Дмитрия сидящим на подоконнике.
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и эти слезы показались Климу тоже черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала, а теперь,
в слезах, она стала похожа на других девочек и, потеряв свою несравненность,
вызвала у Клима чувство, близкое жалости. Ее рассказ о брате не тронул и не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки, играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию, не находя слов утешения для нее. А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал
в школу.
Его особенно смущал взгляд глаз ее скрытого лица, именно он превращал ее
в чужую. Взгляд этот, острый и зоркий, чего-то ожидал, искал, даже требовал и вдруг, становясь пренебрежительным, холодно отталкивал. Было странно, что она разогнала всех своих кошек и что вообще
в ее отношении к животным явилась какая-то болезненная брезгливость. Слыша ржанье лошади, она вздрагивала и морщилась, туго кутая грудь шалью; собаки
вызывали у нее отвращение; даже петухи, голуби были явно неприятны ей.
Томилин усмехнулся и
вызвал сочувственную усмешку Клима; для него становился все более поучительным независимый человек, который тихо и упрямо, ни с кем не соглашаясь, умел говорить четкие слова, хорошо ложившиеся
в память.
Но, побаиваясь Лидии, он не испытывал неприязни к ней, наоборот, девушка
вызывала в нем желание понравиться ей, преодолеть ее недоверие.
Обычные, многочисленные романы гимназистов с гимназистками
вызывали у него только снисходительную усмешку; для себя он считал такой роман невозможным, будучи уверен, что юноша, который носит очки и читает серьезные книги, должен быть смешон
в роли влюбленного.
Климу больше нравилась та скука, которую он испытывал у Маргариты. Эта скука не тяготила его, а успокаивала, притупляя мысли, делая ненужными всякие выдумки. Он отдыхал у швейки от необходимости держаться, как солдат на параде. Маргарита
вызывала в нем своеобразный интерес простотою ее чувств и мыслей. Иногда, должно быть, подозревая, что ему скучно, она пела маленьким, мяукающим голосом неслыханные песни...
И уже был день, когда ее понукающее приглашение: «Ну,
в постельку» — вдруг
вызвало у него темное раздражение, какую-то непонятную обиду.
Он сказал несколько слов еще более грубых и заглушил ими спор,
вызвав общее смущение, ехидные усмешки, иронический шепот. Дядя Яков, больной, полулежавший на диване
в груде подушек, спросил вполголоса, изумленно...
В минуты таких размышлений наедине с самим собою Клим чувствовал себя умнее, крепче и своеобразней всех людей, знакомых ему. И
в нем постепенно зарождалось снисходительное отношение к ним, не чуждое улыбчивой иронии, которой он скрытно наслаждался. Уже и Варавка порою
вызывал у него это новое чувство, хотя он и деловой человек, но все-таки чудаковатый болтун.
Быстрая походка людей
вызвала у Клима унылую мысль: все эти сотни и тысячи маленьких воль, встречаясь и расходясь, бегут к своим целям, наверное — ничтожным, но ясным для каждой из них. Можно было вообразить, что горьковатый туман — горячее дыхание людей и все
в городе запотело именно от их беготни. Возникала боязнь потерять себя
в массе маленьких людей, и вспоминался один из бесчисленных афоризмов Варавки, — угрожающий афоризм...
Бывали минуты, когда эта роль, утомляя,
вызывала в нем смутное сознание зависимости от силы, враждебной ему, — минуты, когда он чувствовал себя слугою неизвестного господина.
Клим услышал нечто полупонятное, как бы некий
вызов или намек. Он вопросительно взглянул на девушку, но она смотрела
в книгу. Правая рука ее блуждала
в воздухе, этой рукой, синеватой
в сумраке и как бы бестелесной, Нехаева касалась лица своего, груди, плеча, точно она незаконченно крестилась или хотела убедиться
в том, что существует.
Клим чувствовал, что вино, запах духов и стихи необычно опьяняют его. Он постепенно подчинялся неизведанной скуке, которая, все обесцвечивая,
вызывала желание не двигаться, ничего не слышать, не думать ни о чем. Он и не думал, прислушиваясь, как исчезает
в нем тяжелое впечатление речей девушки.
Сам он не чувствовал позыва перевести беседу на эту тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым туманом. Темный потолок, испещренный трещинами, стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер на полу — все это
вызывало у Клима странное ощущение: он как будто сидел
в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната вздрагивала и как бы опускалась; должно быть, по улице ехал тяжело нагруженный воз.
Улыбаясь, играя пальцами руки его, жадно глотая воздух, она шептала эти необычные слова, и Клим, не сомневаясь
в их искренности, думал: не всякий может похвастаться тем, что
вызвал такую любовь!
Клим слушал молча, чувствуя, что
в этой девушке нарастает желание
вызвать его на спор, противоречить ему.
— Прекрасный сад. И флигель хорош. Именно — для молодоженов. Отлюбить
в этой тишине, сколько положено, и затем… Впрочем, вы, юноша, не поймете, — вдруг закончила она с улыбкой, которая несколько смутила Клима своей неясностью: насмешка скрыта
в ней или
вызов?
Этим создавалось впечатление, что Никодим Иванович всегда живет
в состоянии неугомонного творчества, и это
вызывало у Диомидова неприязненное отношение к писателю.
Климу стало неловко. От выпитой водки и странных стихов дьякона он вдруг почувствовал прилив грусти: прозрачная и легкая, как синий воздух солнечного дня поздней осени, она, не отягощая,
вызывала желание говорить всем приятные слова. Он и говорил, стоя с рюмкой
в руках против дьякона, который, согнувшись, смотрел под ноги ему.
Это впечатление спутанного хоровода, ленивой, но мощной толкотни, усиливали игрушечные фигурки людей, осторожно шагавших между зданий, по изогнутым путям; людей было немного, и лишь редкие из них торопливо разбегались
в разных направлениях, большинство же
вызывало мысль о заплутавшихся, ищущих.
Даже для Федосовой он с трудом находил те большие слова, которыми надеялся рассказать о ней, а когда произносил эти слова, слышал, что они звучат сухо, тускло. Но все-таки выходило как-то так, что наиболее сильное впечатление на выставке всероссийского труда
вызвала у него кривобокая старушка. Ему было неловко вспомнить о надеждах, связанных с молодым человеком, который оставил
в памяти его только виноватую улыбку.
Он казался алкоголиком, но было
в нем что-то приятное, игрушечное, его аккуратный сюртучок, белоснежная манишка, выглаженные брючки, ярко начищенные сапоги и уменье молча слушать, необычное для старика, — все это
вызывало у Самгина и симпатию к нему и беспокойную мысль...
Когда Самгина
вызвали в жандармское управление, он пошел туда, настроясь героически, уверенный, что скажет там нечто внушительное, например...
— Ну да, я понимаю! Разумеется, я напишу
в Москву отзыв, который гарантирует вас от повторения таких — скажем — необходимых неприятностей, если, конечно, вы сами не пожелаете
вызвать повторения.
Во всех этих людях, несмотря на их внешнее различие, Самгин почувствовал нечто единое и раздражающее. Раздражали они грубоватостью и дерзостью вопросов, малограмотностью, одобрительными усмешечками
в ответ на речи Маракуева.
В каждом из них Самгин замечал нечто анекдотическое, и, наконец, они
вызывали впечатление людей, уже оторванных от нормальной жизни, равнодушно отказавшихся от всего, во что должны бы веровать, во что веруют миллионы таких, как они.
Как-то
в праздник, придя к Варваре обедать, Самгин увидал за столом Макарова. Странно было видеть, что
в двуцветных вихрах медика уже проблескивают серебряные нити, особенно заметные на висках. Глаза Макарова глубоко запали
в глазницы, однако он не
вызывал впечатления человека нездорового и преждевременно стареющего. Говорил он все о том же — о женщине — и, очевидно, не мог уже говорить ни о чем другом.
— Знаешь, я с первых дней знакомства с ним чувствовала, что ничего хорошего для меня
в этом не будет. Как все неудачно у меня, Клим, — сказала она, вопросительно и с удивлением глядя на него. — Очень ушибло меня это. Спасибо Лиде, что
вызвала меня к себе, а то бы я…
Наблюдая волнение Варвары, ее быстрые переходы от радости, вызванной его ласковой улыбкой, мягким словом, к озлобленной печали, которую он легко
вызывал словом небрежным или насмешливым, Самгин все увереннее чувствовал, что
в любую минуту он может взять девушку. Моментами эта возможность опьяняла его. Он не соблазнялся, но, любуясь своей сдержанностью, все-таки спрашивал себя: «Что мешает? Лидия? Маракуев?»
Пять, шесть раз он посетил уголовное отделение окружного суда. До этого он никогда еще не был
в суде, и хотя редко бывал
в церкви, но зал суда
вызвал в нем впечатление отдаленного сходства именно с церковью; стол судей — алтарь, портрет царя — запрестольный образ, места присяжных и скамья подсудимых — клироса.
Но, несмотря на это, он
вызвал у Самгина впечатление зажиточного человека, из таких, — с хитрецой, которым все удается, они всегда настроены самоуверенно, как Варавка, к людям относятся недоверчиво, и, может быть, именно
в этом недоверии — тайна их успехов и удач.
«Да, она умнеет», — еще раз подумал Самгин и приласкал ее. Сознание своего превосходства над людями иногда возвышалось у Клима до желания быть великодушным с ними.
В такие минуты он стал говорить с Никоновой ласково, даже пытался
вызвать ее на откровенность; хотя это желание разбудила
в нем Варвара, она стала относиться к новой знакомой очень приветливо, но как бы испытующе. На вопрос Клима «почему?» — она ответила...
Сказала тихонько, задумчиво, но ему послышалось
в словах ее что-то похожее на упрек или
вызов. Стоя у окна спиною к ней, он ответил учительным тоном...
Ночью дождя не было, а была тяжкая духота, она мешала спать, вливаясь
в открытое окно бесцветным, жарким дымом,
вызывая испарину.
Его волновал вопрос: почему он не может испытать ощущений Варвары? Почему не может перенести
в себя радость женщины, — радость, которой он же насытил ее? Гордясь тем, что
вызвал такую любовь, Самгин находил, что ночами он получает за это меньше, чем заслужил. Однажды он сказал Варваре...
Среди них особенно заметен был молчаливостью высокий, тощий Редозубов, человек с длинным лицом, скрытым
в седоватой бороде, которая, начинаясь где-то за ушами, росла из-под глаз, на шее и все-таки казалась фальшивой, так же как прямые волосы, гладко лежавшие на его черепе,
вызывали впечатление парика.
Самгины пошли к Омону, чтоб посмотреть дебют Алины Телепневой; она недавно возвратилась из-за границы, где, выступая
в Париже и Вене, увеличила свою славу дорогой и безумствующей женщины анекдотами, которые
вызывали возмущение знатоков и любителей морали.
А рабочие шли все так же густо, нестройно и не спеша; было много сутулых, многие держали руки
в карманах и за спиною. Это
вызвало в памяти Самгина снимок с чьей-то картины, напечатанный
в «Ниве»: чудовищная фигура Молоха, и к ней, сквозь толпу карфагенян, идет, согнувшись, вереница людей, нанизанных на цепь, обреченных
в жертву страшному богу.
Их речи, долетая
в кабинет к нему,
вызывали в его памяти жалкий образ Нехаевой, с ее страхом смерти и болезненной жаждой любви.
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство
вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел
в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
Никонова наклонила голову, а он принял это как знак согласия с ним. Самгин надеялся сказать ей нечто такое, что поразило бы ее своей силой, оригинальностью,
вызвало бы
в женщине восторг пред ним. Это, конечно, было необходимо, но не удавалось. Однако он был уверен, что удастся, она уже нередко смотрела на него с удивлением, а он чувствовал ее все более необходимой.
Эта небольшая толпа
вызывала впечатление безрукости, руки у всех были скрыты, спрятаны
в лохмотьях одежд, за пазухами,
в карманах.
Паровоз сердито дернул, лязгнули сцепления, стукнулись буфера, старик пошатнулся, и огорченный рассказ его стал невнятен. Впервые царь не
вызвал у Самгина никаких мыслей, не пошевелил
в нем ничего, мелькнул, исчез, и остались только поля, небогато покрытые хлебами, маленькие солдатики, скучно воткнутые вдоль пути. Пестрые мужики и бабы смотрели вдаль из-под ладоней, картинно стоял пастух
в красной рубахе, вперегонки с поездом бежали дети.