Неточные совпадения
Но Клим уже не слушал, теперь он был удивлен и неприятно и неприязненно. Он
вспомнил Маргариту, швейку, с круглым, бледным
лицом, с густыми тенями в впадинах глубоко посаженных глаз. Глаза у нее неопределенного, желтоватого цвета, взгляд полусонный, усталый, ей, вероятно, уж под тридцать лет. Она шьет и чинит белье матери, Варавки, его; она работает «по домам».
Маргарита говорила вполголоса, ленивенько растягивая пустые слова, ни о чем не спрашивая. Клим тоже не находил, о чем можно говорить с нею. Чувствуя себя глупым и немного смущаясь этим, он улыбался. Сидя на стуле плечо в плечо с гостем, Маргарита заглядывала в
лицо его поглощающим взглядом, точно
вспоминая о чем-то, это очень волновало Клима, он осторожно гладил плечо ее, грудь и не находил в себе решимости на большее. Выпили по две рюмки портвейна, затем Маргарита спросила...
Лицо ее вдруг изменилось, зрачки глаз сузились, точно у кошки, на желтоватые белки легла тень ресниц, она присматривалась к чему-то как бы чужими глазами и мстительно
вспоминая.
Вспоминая эти слова, Клим смотрел в
лицо Варвары и внутренне усмехался.
Клим
вспоминал: что еще, кроме дважды сказанного «здравствуй», сказала ему Лидия? Приятный, легкий хмель настраивал его иронически. Он сидел почти за спиною Лидии и пытался представить себе: с каким
лицом она смотрит на Диомидова? Когда он, Самгин, пробовал внушить ей что-либо разумное, — ее глаза недоверчиво суживались,
лицо становилось упрямым и неумным.
И, сопровождая слова жестами марионетки, она стала цитировать «Манифест», а Самгин вдруг
вспомнил, что, когда в селе поднимали колокол, он, удрученно идя на дачу, заметил молодую растрепанную бабу или девицу с
лицом полуумной, стоя на коленях и крестясь на церковь, она кричала фабриканту бутылок...
Елизавета Львовна стояла, скрестив руки на груди. Ее застывший взгляд остановился на
лице мужа, как бы
вспоминая что-то; Клим подумал, что
лицо ее не печально, а только озабоченно и что хотя отец умирал тоже страшно, но как-то более естественно, более понятно.
Варвара подавленно замолчала тотчас же, как только отъехали от станции Коби. Она сидела, спрятав голову в плечи,
лицо ее, вытянувшись, стало более острым. Она как будто постарела, думает о страшном, и с таким напряжением, с каким
вспоминают давно забытое, но такое, что необходимо сейчас же
вспомнить. Клим ловил ее взгляд и видел в потемневших глазах сосредоточенный, сердитый блеск, а было бы естественней видеть испуг или изумление.
Ему было лет сорок, на макушке его блестела солидная лысина, лысоваты были и виски.
Лицо — широкое, с неясными глазами, и это — все, что можно было сказать о его
лице. Самгин
вспомнил Дьякона, каким он был до того, пока не подстриг бороду. Митрофанов тоже обладал примелькавшейся маской сотен, а спокойный, бедный интонациями голос его звучал, как отдаленный шумок многих голосов.
Только в эту минуту он
вспомнил о Митрофанове и рассказал о нем. Обмахивая
лицо платком, Варвара быстро вышла из комнаты, а он снова задумался...
И вдруг засмеялся мелким смехом, старчески сморщив
лицо, весь вздрагивая, потирая руки, глаза его, спрятанные в щелочках морщин, щекотали Самгина, точно мухи. Этот смех заставил Варвару положить нож и вилку; низко наклонив голову, она вытирала губы так торопливо, как будто обожгла их чем-то едким, а Самгин
вспомнил, что вот именно таким противным и догадливым смехом смеялся Лютов на даче, после ловли воображаемого сома.
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко,
лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин
вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
Но он видел пред собою невыразительное
лицо, застывшее в «бабьей скуке», как сам же он, не удовлетворенный ее безответностью, назвал однажды ее немое внимание, и
вспомнил, что иногда это внимание бывало похоже на равнодушие.
Тут он
вспомнил, как Татьяна, девица двадцати лет, кричала в
лицо старика профессора, известного экономиста...
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой, толстый поэт, автор стихов об Иуде и о том, как сатана играл в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом
лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах человеческих он заставлял Самгина
вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
В быстрой смене шумных дней явился на два-три часа Кутузов. Самгин столкнулся с ним на улице, но не узнал его в человеке, похожем на деревенского лавочника.
Лицо Кутузова было стиснуто меховой шапкой с наушниками, полушубок на груди покрыт мучной и масляной коркой грязи, на ногах — серые валяные сапоги, обшитые кожей. По этим сапогам Клим и
вспомнил, войдя вечером к Спивак, что уже видел Кутузова у ворот земской управы.
— Да — вот что: на Каме, на пароходе — сестра милосердия, знакомое
лицо, а — кто? Не могу
вспомнить. Вдруг она эдак поежилась, закуталась пледом — Лидия Тимофеевна. Оказалось, везет мужа в Тверь — хоронить.
«Надо уехать в Москву», — думал Самгин,
вспоминая свой разговор с Фионой Трусовой, которая покупала этот проклятый дом под общежитие бедных гимназисток. Сильно ожиревшая, с
лицом и шеей, налитыми любимым ею бургонским вином, она полупрезрительно и цинично говорила...
Самгин чувствовал себя человеком, который случайно попал за кулисы театра, в среду третьестепенных актеров, которые не заняты в драме, разыгрываемой на сцене, и не понимают ее значения. Глядя на свое отражение в зеркале, на сухую фигурку, сероватое, угнетенное
лицо, он
вспомнил фразу из какого-то французского романа...
Самгин
вспомнил, что она не первая говорит эти слова, Варвара тоже говорила нечто в этом роде. Он лежал в постели, а Дуняша, полураздетая, склонилась над ним, гладя лоб и щеки его легкой, теплой ладонью. В квадрате верхнего стекла окна светилось стертое
лицо луны, — желтая кисточка огня свечи на столе как будто замерзла.
— «Как точка над i», —
вспомнил Самгин стих Мюссе, — и тотчас совершенно отчетливо представил, как этот блестящий шарик кружится, обегая землю, а земля вертится, по спирали, вокруг солнца, стремительно — и тоже по спирали — падающего в безмерное пространство; а на земле, на ничтожнейшей точке ее, в маленьком городе, где воют собаки, на пустынной улице, в деревянной клетке, стоит и смотрит в мертвое
лицо луны некто Клим Самгин.
Его особенно удивляла легкость движений толстяка, легкость его речи. Он даже попытался
вспомнить: изображен в русской литературе такой жизнерадостный и комический тип? А Бердников, как-то особенно искусно смазывая редиску маслом, поглощая ее, помахивая пред
лицом салфеткой, распевал тонким голоском...
— Умереть, — докончил Юрин. — Я и умру, подождите немножко. Но моя болезнь и смерть — мое личное дело, сугубо, узко личное, и никому оно вреда не принесет. А вот вы — вредное…
лицо. Как
вспомнишь, что вы — профессор, отравляете молодежь, фабрикуя из нее попов… — Юрин подумал и сказал просительно, с юмором: — Очень хочется, чтоб вы померли раньше меня, сегодня бы! Сейчас…
И вот он сидит в углу дымного зала за столиком, прикрытым тощей пальмой, сидит и наблюдает из-под широкого, веероподобного листа. Наблюдать — трудно, над столами колеблется пелена сизоватого дыма, и
лица людей плохо различимы, они как бы плавают и тают в дыме, все глаза обесцвечены, тусклы. Но хорошо слышен шум голосов, четко выделяются громкие, для всех произносимые фразы, и, слушая их, Самгин
вспоминает страницы ужина у банкира, написанные Бальзаком в его романе «Шагреневая кожа».
Захотелось сказать что-нибудь обидное в ее неглупое
лицо, погасить улыбку зеленоватых глаз. Он
вспомнил Анфимьевну, и вспыхнула острая мысль...
Самгин не удивился, встретив у Елены человека в форме английского офицера, в зубах его дымилась трубка, дым окутывал
лицо голубоватой вуалью, не сразу можно было
вспомнить, что это — мистер Крэйтон.
«Но — до чего бессмысленна жизнь!» — мысленно воскликнул он. Это возмущенное восклицание успокоило его, он снова
вспомнил, представил себе Аркадия среди солдат, веселую улыбку на смуглом
лице и вдруг
вспомнил...
Дмитрий замолчал, должно быть,
вспомнив что-то волнующее, тень легла на его
лицо, он опустил глаза, подвинул чашку свою брату.