Неточные совпадения
Отец тоже незаметно, но значительно изменился, стал еще более суетлив, щиплет темненькие усы свои, чего раньше не делал; голубиные
глаза его ослепленно мигают и смотрят так задумчиво, как будто отец забыл что-то и не может
вспомнить.
Ему очень хотелось сказать Лидии что-нибудь значительное и приятное, он уже несколько раз пробовал сделать это, но все-таки не удалось вывести девушку из глубокой задумчивости. Черные
глаза ее неотрывно смотрели на реку, на багровые тучи. Клим почему-то
вспомнил легенду, рассказанную ему Макаровым.
Но Клим уже не слушал, теперь он был удивлен и неприятно и неприязненно. Он
вспомнил Маргариту, швейку, с круглым, бледным лицом, с густыми тенями в впадинах глубоко посаженных
глаз.
Глаза у нее неопределенного, желтоватого цвета, взгляд полусонный, усталый, ей, вероятно, уж под тридцать лет. Она шьет и чинит белье матери, Варавки, его; она работает «по домам».
Впоследствии, рисуя себе эту сцену, Клим
вспоминал, как Макаров покачивался, точно решая, в какую сторону упасть, как, медленно открывая рот, он испуганно смотрел странно круглыми
глазами и бормотал...
Он был сконфужен, смотрел на Клима из темных ям под
глазами неприятно пристально, точно
вспоминая что-то и чему-то не веря. Лидия вела себя явно фальшиво и, кажется, сама понимала это. Она говорила пустяки, неуместно смеялась, удивляла необычной для нее развязностью и вдруг, раздражаясь, начинала высмеивать Клима...
Клим вышел на улицу, и ему стало грустно. Забавные друзья Макарова, должно быть, крепко любят его, и жить с ними — уютно, просто. Простота их заставила его
вспомнить о Маргарите — вот у кого он хорошо отдохнул бы от нелепых тревог этих дней. И, задумавшись о ней, он вдруг почувствовал, что эта девушка незаметно выросла в
глазах его, но выросла где-то в стороне от Лидии и не затемняя ее.
Лицо ее вдруг изменилось, зрачки
глаз сузились, точно у кошки, на желтоватые белки легла тень ресниц, она присматривалась к чему-то как бы чужими
глазами и мстительно
вспоминая.
«
Глаза — это мозг, вывороченный наизнанку», —
вспомнил Клим чьи-то слова.
— Нисколько не зажигает, — подтвердила Варвара, окинув Диомидова сердитым взглядом зеленоватых
глаз. И только тут Клим
вспомнил, что она подавала Диомидову реплики Джульетты бесцветным голосом и что, когда она говорит, у нее некрасиво вытягивается шея.
Как будто забыв о смерти отчима, она минут пять критически и придирчиво говорила о Лидии, и Клим понял, что она не любит подругу. Его удивило, как хорошо она до этой минуты прятала антипатию к Лидии, — и удивление несколько подняло зеленоглазую девушку в его
глазах. Потом она
вспомнила, что надо говорить об отчиме, и сказала, что хотя люди его типа — отжившие люди, но все-таки в них есть своеобразная красота.
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя у окна, Самгин с изумлением
вспоминал, как он поднял девушку на руки, а она, опрокидываясь спиной на постель, сжимала уши и виски его ладонями, говорила что-то и смотрела в
глаза его ослепляющим взглядом.
Он, видимо,
вспомнил что-то раздражающее, оскорбительное:
глаза его налились кровью; царапая ногтями колено, он стал ругать японцев и, между прочим, сказал смешные слова...
Присев на ступени паперти, протирая платком запыленные
глаза и очки, Самгин
вспомнил, что Борис Варавка мечтал выковырять землю из пушек, достать пороха и во время всенощной службы выстрелить из обеих пушек сразу.
Дальнейшую беседу с ротмистром Клим не любил
вспоминать, постарался забыть ее. Помнил он только дружеский совет чернобородого жандарма с больными
глазами...
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит время писать этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он
вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его в своих
глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
Клим
вспоминал: что еще, кроме дважды сказанного «здравствуй», сказала ему Лидия? Приятный, легкий хмель настраивал его иронически. Он сидел почти за спиною Лидии и пытался представить себе: с каким лицом она смотрит на Диомидова? Когда он, Самгин, пробовал внушить ей что-либо разумное, — ее
глаза недоверчиво суживались, лицо становилось упрямым и неумным.
Клим Самгин крепко закрыл
глаза, сжал зубы и
вспомнил свое желание взять эту девицу унизительно для нее, взять и отплатить ей за свою неудачную связь с Лидией, и вообще — за все.
Вспоминать о Лидии он запрещал себе, воспоминания о ней раздражали его. Как-то, в ласковый час, он почувствовал желание подробно рассказать Варваре свой роман; он испугался, поняв, что этот рассказ может унизить его в ее
глазах, затем рассердился на себя и заодно на Варвару.
Варвара подавленно замолчала тотчас же, как только отъехали от станции Коби. Она сидела, спрятав голову в плечи, лицо ее, вытянувшись, стало более острым. Она как будто постарела, думает о страшном, и с таким напряжением, с каким
вспоминают давно забытое, но такое, что необходимо сейчас же
вспомнить. Клим ловил ее взгляд и видел в потемневших
глазах сосредоточенный, сердитый блеск, а было бы естественней видеть испуг или изумление.
Неприятно было тупое любопытство баб и девок, в их
глазах он видел что-то овечье, животное или сосредоточенность полуумного, который хочет, но не может
вспомнить забытое. Тугоухие старики со слезящимися
глазами, отупевшие от старости беззубые, сердитые старухи, слишком независимые, даже дерзкие подростки — все это не возбуждало симпатий к деревне, а многое казалось созданным беспечностью, ленью.
Ему было лет сорок, на макушке его блестела солидная лысина, лысоваты были и виски. Лицо — широкое, с неясными
глазами, и это — все, что можно было сказать о его лице. Самгин
вспомнил Дьякона, каким он был до того, пока не подстриг бороду. Митрофанов тоже обладал примелькавшейся маской сотен, а спокойный, бедный интонациями голос его звучал, как отдаленный шумок многих голосов.
«Припадок истерии, — упрекнул он себя. — Как все это случилось?» — думал он, закрыв
глаза, и невольно
вспомнил странное поведение свое в момент, когда разрушалась стена казармы.
И вдруг засмеялся мелким смехом, старчески сморщив лицо, весь вздрагивая, потирая руки,
глаза его, спрятанные в щелочках морщин, щекотали Самгина, точно мухи. Этот смех заставил Варвару положить нож и вилку; низко наклонив голову, она вытирала губы так торопливо, как будто обожгла их чем-то едким, а Самгин
вспомнил, что вот именно таким противным и догадливым смехом смеялся Лютов на даче, после ловли воображаемого сома.
Она закрыла
глаза, как бы
вспоминая давно прошедшее, а Самгин подумал: зачем нужно было ей толкаться среди рабочих, ей, щеголихе, влюбленной в книги Пьера Луиса, поклоннице эротической литературы, восхищавшейся холодной чувственностью стихов Брюсова.
Чтоб избежать встречи с Поярковым, который снова согнулся и смотрел в пол, Самгин тоже осторожно вышел в переднюю, на крыльцо. Дьякон стоял на той стороне улицы, прижавшись плечом к столбу фонаря, читая какую-то бумажку, подняв ее к огню; ладонью другой руки он прикрывал
глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин
вспомнил, что в таких художники изображали чиновников Гоголя.
Наконец, отдыхая от животного страха, весь в поту, он стоял в группе таких же онемевших, задыхающихся людей, прижимаясь к запертым воротам, стоял, мигая, чтобы не видеть все то, что как бы извне приклеилось к
глазам.
Вспомнил, что вход на Гороховую улицу с площади был заткнут матросами гвардейского экипажа, он с разбега наткнулся на них, ему грозно крикнули...
Провожая ее
глазами, Самгин
вспомнил обычную фразу: «Прочитана еще одна страница книги жизни». Чувствовал он себя очень грустно — и пришлось упрекнуть себя...
Лишь на минуту он
вспомнил царя, оловянно серую фигурку маленького человечка, с голубыми
глазами и безразлично ласковой улыбкой.
Ее
глаза улыбались знакомо, но острее, чем всегда, и острота улыбки заставила его
вспомнить о ее гневе на попов. Он заговорил осторожно...
Все-таки он
вспомнил, что, когда умирал Спивак и над трубой флигеля струился гретый воздух, Варвара, заметив это едва уловимое
глазом колебание прозрачности, заставила его почувствовать тоже что-то неуловимое словами.
Да, публика весьма бесцеремонно рассматривала ее, привставая с мест, перешептываясь. Самгин находил, что
глаза женщин светятся завистливо или пренебрежительно, мужчины корчат слащавые гримасы, а какой-то смуглолицый, курчавый, полуседой красавец с пышными усами вытаращил черные
глаза так напряженно, как будто он когда-то уже видел Марину, а теперь
вспоминал: когда и где?
Затем
вспомнил, что элегантный герой Мопассана в «Нашем сердце» сделал своей любовницей горничную. Он разбудил Бланш, и это заставило ее извиниться пред ним. Уезжая, он подарил ей браслет в полтораста франков и дал еще пятьдесят. Это очень тронуло ее, вспыхнули щеки, радостно заблестели
глаза, и тихонько, смеясь, она счастливо пробормотала...
Самгин вздрогнул, ему показалось, что рядом с ним стоит кто-то. Но это был он сам, отраженный в холодной плоскости зеркала. На него сосредоточенно смотрели расплывшиеся, благодаря стеклам очков,
глаза мыслителя. Он прищурил их,
глаза стали нормальнее. Сняв очки и протирая их, он снова подумал о людях, которые обещают создать «мир на земле и в человецех благоволение», затем, кстати,
вспомнил, что кто-то — Ницше? — назвал человечество «многоглавой гидрой пошлости», сел к столу и начал записывать свои мысли.
И вот он сидит в углу дымного зала за столиком, прикрытым тощей пальмой, сидит и наблюдает из-под широкого, веероподобного листа. Наблюдать — трудно, над столами колеблется пелена сизоватого дыма, и лица людей плохо различимы, они как бы плавают и тают в дыме, все
глаза обесцвечены, тусклы. Но хорошо слышен шум голосов, четко выделяются громкие, для всех произносимые фразы, и, слушая их, Самгин
вспоминает страницы ужина у банкира, написанные Бальзаком в его романе «Шагреневая кожа».
Захотелось сказать что-нибудь обидное в ее неглупое лицо, погасить улыбку зеленоватых
глаз. Он
вспомнил Анфимьевну, и вспыхнула острая мысль...
Самгин начал рассказывать о беженцах-евреях и, полагаясь на свое не очень богатое воображение, об условиях их жизни в холодных дачах, с детями, стариками, без хлеба.
Вспомнил старика с красными
глазами, дряхлого старика, который молча пытался и не мог поднять бессильную руку свою. Он тотчас же заметил, что его перестают слушать, это принудило его повысить тон речи, но через минуту-две человек с волосами дьякона, гулко крякнув, заявил...
Кошмарное знакомство становилось все теснее и тяжелей. Поручик Петров сидел плечо в плечо с Климом Самгиным, хлопал его ладонью по колену, толкал его локтем, плечом, радовался чему-то, и Самгин убеждался, что рядом с ним — человек ненормальный, невменяемый. Его узенькие, монгольские
глаза как-то неестественно прыгали в глазницах и сверкали, точно рыбья чешуя. Самгин
вспомнил поручика Трифонова, тот был менее опасен, простодушнее этого.
«Нет, конечно, Тагильский — не герой, — решил Клим Иванович Самгин. — Его поступок — жест отчаяния. Покушался сам убить себя — не удалось, устроил так, чтоб его убили… Интеллигент в первом поколении — называл он себя. Интеллигент ли? Но — сколько людей убито было на моих
глазах!» —
вспомнил он и некоторое время сидел, бездумно взвешивая: с гордостью или только с удивлением
вспомнил он об этом?
Самгин не встречался с ним несколько месяцев, даже не
вспоминал о нем, но однажды, в фойе театра Грановской, во время антракта, Дронов наскочил на него, схватил за локоть, встряхнул руку и, веселыми
глазами глядя под очки Самгина, выдыхая запах вина, быстро выразил радость встречи, рассказал, что утром приехал из Петрозаводска, занят поставками на Мурманскую дорогу.
Дмитрий замолчал, должно быть,
вспомнив что-то волнующее, тень легла на его лицо, он опустил
глаза, подвинул чашку свою брату.