Неточные совпадения
Она и Варавка становились все менее видимы Климу,
казалось, что они и друг с другом играют в прятки; несколько раз в день Клим слышал
вопросы, обращенные к нему или к Малаше, горничной...
Он читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви, читал «Родословную историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и, читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и мысли. Самгину
казалось, что от этого нос его становился заметней, а лицо еще более плоским. В книгах нет тех странных
вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума.
Только Иван Дронов требовательно и как-то излишне визгливо ставил
вопросы об интеллигенции, о значении личности в процессе истории. Знатоком этих
вопросов был человек, похожий на кормилицу; из всех друзей писателя он
казался Климу наиболее глубоко обиженным.
Они оба вели себя так шумно, как будто кроме них на улице никого не было. Радость Макарова
казалась подозрительной; он был трезв, но говорил так возбужденно, как будто желал скрыть, перекричать в себе истинное впечатление встречи. Его товарищ беспокойно вертел шеей, пытаясь установить косые глаза на лице Клима. Шли медленно, плечо в плечо друг другу, не уступая дороги встречным прохожим. Сдержанно отвечая на быстрые
вопросы Макарова, Клим спросил о Лидии.
— На все
вопросы, Самгин, есть только два ответа: да и нет. Вы,
кажется, хотите придумать третий? Это — желание большинства людей, но до сего дня никому еще не удавалось осуществить его.
— Ну, а — Дмитрий? — спрашивала она. — Рабочий
вопрос изучает? О, боже! Впрочем, я так и думала, что он займется чем-нибудь в этом роде. Тимофей Степанович убежден, что этот
вопрос раздувается искусственно. Есть люди, которым
кажется, что это Германия, опасаясь роста нашей промышленности, ввозит к нам рабочий социализм. Что говорит Дмитрий об отце? За эти восемь месяцев — нет, больше! — Иван Акимович не писал мне…
— Меня эти
вопросы волнуют, — говорила она, глядя в небо. — На святках Дронов водил меня к Томилину; он в моде, Томилин. Его приглашают в интеллигентские дома, проповедовать. Но мне
кажется, что он все на свете превращает в слова. Я была у него и еще раз, одна; он бросил меня, точно котенка в реку, в эти холодные слова, вот и все.
Жалобы Лютова он слушал с удовольствием, даже раза два усмехнулся. Ему
казалось, что на месте Макарова он говорил бы умнее, а на
вопрос Лютова...
Клим удивлялся. Он не подозревал, что эта женщина умеет говорить так просто и шутливо. Именно простоты он не ожидал от нее; в Петербурге Спивак
казалась замкнутой, связанной трудными думами. Было приятно, что она говорит, как со старым и близким знакомым. Между прочим она спросила: с дровами сдается флигель или без дров, потом поставила еще несколько очень житейских
вопросов, все это легко, мимоходом.
— Современный немец-социалист, например, — Бебель, еще храбрее. Мне
кажется, вы плохо разбираетесь в
вопросе о простоте. Есть простота Франциска Ассизского, деревенской бабы и негра Центральной Африки. И простота анархиста Нечаева, неприемлемая для Бебеля.
— Разве ты со зла советовал мне читать «Гигиену брака»? Но я не читала эту книгу, в ней ведь, наверное, не объяснено, почему именно я нужна тебе для твоей любви? Это — глупый
вопрос? У меня есть другие, глупее этого. Вероятно, ты прав: я — дегенератка, декадентка и не гожусь для здорового, уравновешенного человека. Мне
казалось, что я найду в тебе человека, который поможет… впрочем, я не знаю, чего ждала от тебя.
— У Гризингера описана душевная болезнь,
кажется — Grübelsucht — бесплодное мудрствование, это — когда человека мучают
вопросы, почему синее — не красное, а тяжелое — не легко, и прочее в этом духе. Так вот, мне уж
кажется, что у нас тысячи грамотных и неграмотных людей заражены этой болезнью.
Самгину
казалось, что хотя Прейс говорит дружески, а все-таки
вопросы его напоминали отношение Лютова к барышне на дачах Варавки, — отношение к подчиненному.
Эта фраза
показалась Климу деланной и пустой, гораздо естественней прозвучал другой, озабоченный
вопрос Редозубова...
Было жалко его, но думать о нем — некогда. Количество раздражающих впечатлений быстро возрастало. Самгин видел, что молодежь становится проще, но не так, как бы он хотел. Ему
казалась возмутительной поспешность, с которой студенты-первокурсники, вчерашние гимназисты, объявляли себя эсерами и эсдеками, раздражала легкость, с которой решались ими социальные
вопросы.
— Вы видели, — вокруг его все люди зрелого возраста и,
кажется, больше высокой квалификации, — не ответив на
вопрос, говорил Туробоев охотно и раздумчиво, как сам с собою.
— Потому что — авангард не побеждает, а погибает, как сказал Лютов? Наносит первый удар войскам врага и — погибает? Это — неверно. Во-первых — не всегда погибает, а лишь в случаях недостаточно умело подготовленной атаки, а во-вторых — удар-то все-таки наносит! Так вот, Самгин, мой
вопрос: я не хочу гражданской войны, но помогал и,
кажется, буду помогать людям, которые ее начинают. Тут у меня что-то неладно. Не согласен я с ними, не люблю, но, представь, — как будто уважаю и даже…
Эта философия
казалась Климу очень туманной, косноязычной, неприятной. Но и в ней было что-то, совпадающее с его настроением. Он слушал Кумова молча, лишь изредка ставя краткие
вопросы, и еще более раздражался, убеждаясь, что слова этого развинченного человека чем-то совпадают с его мыслями. Это было почти унизительно.
— Возможно. Если, конечно, восстание будет неудачно, — сказал Самгин и подумал, что,
кажется, он придал этим словам смысл и тон
вопроса. Яков взглянул на него, усмехнулся и, двигаясь к двери на двор, четко выговорил...
— А ты,
кажется, читаешь по
вопросам религии, философии?
Безбедов не отвечал на его
вопросы, заставив Клима пережить в несколько минут смену разнообразных чувствований: сначала приятно было видеть Безбедова испуганным и жалким, потом
показалось, что этот человек сокрушен не тем, что стрелял, а тем, что не убил, и тут Самгин подумал, что в этом состоянии Безбедов способен и еще на какую-нибудь безумную выходку. Чувствуя себя в опасности, он строго, деловито начал успокаивать его.
Изредка она говорила с ним по
вопросам религии, — говорила так же спокойно и самоуверенно, как обо всем другом. Он знал, что ее еретическое отношение к православию не мешает ей посещать церковь, и объяснял это тем, что нельзя же не ходить в церковь, торгуя церковной утварью. Ее интерес к религии
казался ему не выше и не глубже интересов к литературе, за которой она внимательно следила. И всегда ее речи о религии начинались «между прочим», внезапно: говорит о чем-нибудь обыкновенном, будничном и вдруг...
Теперь она говорила вопросительно, явно вызывая на возражения. Он, покуривая, откликался осторожно, междометиями и
вопросами; ему
казалось, что на этот раз Марина решила исповедовать его, выспросить, выпытать до конца, но он знал, что конец — точка, в которой все мысли связаны крепким узлом убеждения. Именно эту точку она,
кажется, ищет в нем. Но чувство недоверия к ней давно уже погасило его желание откровенно говорить с нею о себе, да и попытки его рассказать себя он признал неудачными.
Самгин выпрямился, строго, через очки взглянул в лицо Бердникова, — оно расплывалось, как бы таяло в благодушной улыбке.
Казалось, что толстяк пропустил
вопрос Попова мимо своих ушей. Покачнувшись в сторону Самгина, весело говорил...
О себе он наговорил чепухи, а на
вопрос о революции строго ответил, что об этом не говорят с женщиной в постели, и ему
показалось, что ответ этот еще выше поднял его в глазах Бланш.
В общем, чутко прислушиваясь к себе, Самгин готов был признать, что,
кажется, никогда еще он не чувствовал себя так бодро и уверенно. Его основным настроением было настроение самообороны, и он далеко не всегда откровенно ставил пред собою некоторые острые
вопросы, способные понизить его самооценку. Но на этот раз он спросил себя...
В этом
вопросе Самгин услышал нечто издевательское, да и вообще старичок
казался ему фальшивым, хитрым. Однако он принужден был пробормотать...
— Не приходилось решать этот
вопрос, — осторожно ответил Самгин. — Но ведь,
кажется, во время войны дуэли — запрещены?
— Это,
кажется, Шульгин, — нетерпеливо бормотал Дронов. — Говорят, он — умный… А — что значит быть умным в наши дни? Вот
вопрос!
— Я ведь — в форме
вопроса, я не утверждаю. Мне
кажется, что со врагом организованным, как армия, бороться удобнее, чем, например, с партизанскими отрядами эсеров.