Неточные совпадения
Он говорит о книгах, пароходах,
лесах и пожарах, о глупом губернаторе и душе народа, о революционерах, которые горько ошиблись, об удивительном человеке Глебе Успенском, который «все
видит насквозь».
— Насколько ты, с твоей сдержанностью, аристократичнее других! Так приятно
видеть, что ты не швыряешь своих мыслей, знаний бессмысленно и ненужно, как это делают все, рисуясь друг перед другом! У тебя есть уважение к тайнам твоей души, это — редко. Не выношу людей, которые кричат, как заплутавшиеся в
лесу слепые. «Я, я, я», — кричат они.
Было что-то нелепое в гранитной массе Исакиевского собора, в прикрепленных к нему серых палочках и дощечках
лесов, на которых Клим никогда не
видел ни одного рабочего. По улицам машинным шагом ходили необыкновенно крупные солдаты; один из них, шагая впереди, пронзительно свистел на маленькой дудочке, другой жестоко бил в барабан. В насмешливом, злокозненном свисте этой дудочки, в разноголосых гудках фабрик, рано по утрам разрывавших сон, Клим слышал нечто, изгонявшее его из города.
В
лесу, на холме, он выбрал место, откуда хорошо видны были все дачи, берег реки, мельница, дорога в небольшое село Никоново, расположенное недалеко от Варавкиных дач, сел на песок под березами и развернул книжку Брюнетьера «Символисты и декаденты». Но читать мешало солнце, а еще более — необходимость
видеть, что творится там, внизу.
Вдруг на опушке
леса из-за небольшого бугра показался огромным мухомором красный зонтик, какого не было у Лидии и Алины, затем под зонтиком Клим
увидел узкую спину женщины в желтой кофте и обнаженную, с растрепанными волосами, острую голову Лютова.
Он весь день прожил под впечатлением своего открытия, бродя по
лесу, не желая никого
видеть, и все время
видел себя на коленях пред Лидией, обнимал ее горячие ноги, чувствовал атлас их кожи на губах, на щеках своих и слышал свой голос: «Я тебя люблю».
Была в этой фразе какая-то внешняя правда, одна из тех правд, которые он легко принимал, если находил их приятными или полезными. Но здесь, среди болот,
лесов и гранита, он
видел чистенькие города и хорошие дороги, каких не было в России,
видел прекрасные здания школ, сытый скот на опушках
лесов;
видел, что каждый кусок земли заботливо обработан, огорожен и всюду упрямо трудятся, побеждая камень и болото, медлительные финны.
И не одну сотню раз Клим Самгин
видел, как вдали, над зубчатой стеной елового
леса краснеет солнце, тоже как будто усталое,
видел облака, спрессованные в такую непроницаемо плотную массу цвета кровельного железа, что можно было думать: за нею уж ничего нет, кроме «черного холода вселенской тьмы», о котором с таким ужасом говорила Серафима Нехаева.
— «
Лес рубят, молодой, зеленый, стройный
лес», — процитировал мрачным голосом кто-то за спиною Самгина, — он не выносил эти стихи Галиной, находя их фальшивыми и пошленькими. Он
видел, что возбуждение студентов все растет, а насмешливое отношение зрителей к полиции становится сердитым.
По судебным ее делам он
видел, что муж ее был умным и жестоким стяжателем; скупал и перепродавал земли,
леса, дома, помещал деньги под закладные усадеб, многие операции его имели характер явно ростовщический.
— Это — неизвестно мне. Как
видите — по ту сторону насыпи сухо, песчаная почва, был хвойный
лес, а за остатками
леса — лазареты «Красного Креста» и всякое его хозяйство. На реке можно было
видеть куски розоватой марли, тампоны и вообще некоторые интимности хирургов, но солдаты опротестовали столь оригинальное засорение реки, воду которой они пьют.
— Полюбопытствуют, полюбопытствуют и об этом, — снова отозвался кроткий Пизонский, и вслед за тем вздохнул и добавил: — А теперь без новостей мы вот сидим как в раю; сами мы наги, а видим красу:
видим лес, видим горы, видим храмы, воды, зелень; вон там выводки утиные под бережком попискивают; вон рыбья мелкота целою стаей играет. Сила господня!
Неточные совпадения
— Третье, чтоб она его любила. И это есть… То есть это так бы хорошо было!.. Жду, что вот они явятся из
леса, и всё решится. Я сейчас
увижу по глазам. Я бы так рада была! Как ты думаешь, Долли?
Разве не молодость было то чувство, которое он испытывал теперь, когда, выйдя с другой стороны опять на край
леса, он
увидел на ярком свете косых лучей солнца грациозную фигуру Вареньки, в желтом платье и с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось в одно с поразившим его своею красотой видом облитого косыми лучами желтеющего овсяного поля и за полем далекого старого
леса, испещренного желтизною, тающего в синей дали?
— Что, не ждал? — сказал Степан Аркадьич, вылезая из саней, с комком грязи на переносице, на щеке и брови, но сияющий весельем и здоровьем. — Приехал тебя
видеть — раз, — сказал он, обнимая и целуя его, — на тяге постоять — два, и
лес в Ергушове продать — три.
— Вот граница! — сказал Ноздрев. — Все, что ни
видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот
лес, который вон синеет, и все, что за
лесом, все мое.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего
леса и он
увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей
лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из
леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?