Неточные совпадения
Клим впервые
видел, как легко танцует этот широкий, тяжелый человек, как ловко он заставляет мать кружиться
в воздухе, отрывая ее от
пола.
Но Клим
видел, что Лида, слушая рассказы отца поджав губы, не верит им. Она треплет платок или конец своего гимназического передника, смотрит
в пол или
в сторону, как бы стыдясь взглянуть
в широкое, туго налитое кровью бородатое лицо. Клим все-таки сказал...
Он быстро пошел
в комнату Марины, где Кутузов, развернув
полы сюртука, сунув руки
в карманы, стоял монументом среди комнаты и, высоко подняв брови, слушал речь Туробоева; Клим впервые
видел Туробоева говорящим без обычных гримас и усмешечек, искажавших его красивое лицо.
Клим промолчал, присматриваясь, как
в красноватом луче солнца мелькают странно обесцвеченные мухи; некоторые из них, как будто
видя в воздухе неподвижную точку, долго дрожали над нею, не решаясь сесть, затем падали почти до
пола и снова взлетали к этой невидимой точке. Клим показал глазами на тетрадку...
Самгин не выспался, идти на улицу ему не хотелось, он и на крышу полез неохотно. Оттуда даже невооруженные глаза
видели над
полем облако серовато-желтого тумана. Макаров, посмотрев
в трубу и передавая ее Климу, сказал, сонно щурясь...
Кроме ее нагого тела
в зеркале отражалась стена, оклеенная темными обоями, и было очень неприятно
видеть Лидию удвоенной: одна, живая, покачивается на
полу, другая скользит по неподвижной пустоте зеркала.
Однообразно помахивая ватной ручкой, похожая на уродливо сшитую из тряпок куклу, старая женщина из Олонецкого края сказывала о том, как мать богатыря Добрыни прощалась с ним, отправляя его
в поле, на богатырские подвиги. Самгин
видел эту дородную мать, слышал ее твердые слова, за которыми все-таки слышно было и страх и печаль,
видел широкоплечего Добрыню: стоит на коленях и держит меч на вытянутых руках, глядя покорными глазами
в лицо матери.
Самгин боком, тихонько отодвигался
в сторону от людей, он встряхивал головою, не отрывая глаз от всего, что мелькало
в ожившем
поле;
видел, как Иноков несет человека, перекинув его через плечо свое, человек изогнулся, точно тряпичная кукла, мягкие руки его шарят по груди Инокова, как бы расстегивая пуговицы парусиновой блузы.
Хотя кашель мешал Дьякону, но говорил он с великой силой, и на некоторых словах его хриплый голос звучал уже по-прежнему бархатно. Пред глазами Самгина внезапно возникла мрачная картина: ночь, широчайшее
поле, всюду по горизонту пылают огромные костры, и от костров идет во главе тысяч крестьян этот яростный человек с безумным взглядом обнаженных глаз. Но Самгин
видел и то, что слушатели, переглядываясь друг с другом, похожи на зрителей
в театре, на зрителей, которым не нравится приезжий гастролер.
Самгин сел, пытаясь снять испачканный ботинок и боясь испачкать руки. Это напомнило ему Кутузова. Ботинок упрямо не слезал с ноги, точно прирос к ней.
В комнате сгущался кисловатый запах. Было уже очень поздно, да и не хотелось позвонить, чтоб пришел слуга, вытер
пол. Не хотелось
видеть человека, все равно — какого.
Когда Самгин протер запотевшие очки, он
увидел в классной, среди беспорядочно сдвинутых парт, множество людей, они сидели и стояли на партах, на
полу, сидели на подоконниках, несколько десятков голосов кричало одновременно, и все голоса покрывала истерическая речь лысоватого человека с лицом обезьяны.
Он снова начал о том, как тяжело ему
в городе. Над
полем, сжимая его, уже густел синий сумрак, город покрывали огненные облака, звучал благовест ко всенощной. Самгин, сняв очки, протирал их, хотя они
в этом не нуждались, и
видел пред собою простую, покорную, нежную женщину. «Какой ты не русский, — печально говорит она, прижимаясь к нему. — Мечты нет у тебя, лирики нет, все рассуждаешь».
«Это я слышал или читал», — подумал Самгин, и его ударила скука: этот день, зной,
поля, дорога, лошади, кучер и все, все вокруг он многократно
видел, все это сотни раз изображено литераторами, живописцами.
В стороне от дороги дымился огромный стог сена, серый пепел сыпался с него, на секунду вспыхивали, судорожно извиваясь, золотисто-красненькие червячки, отовсюду из черно-серого холма выбивались курчавые, синие струйки дыма, а над стогом дым стоял беловатым облаком.
Он все время вспоминал Инокова, не думая о нем, а просто
видя его рядом с Любашей, рядом с собою,
в поле, когда развалилась казарма, рядом с Елизаветой Спивак.
«Посмотрим, как делают религию на заводе искусственных минеральных вод! Но — как же я
увижу?» Подвинув ногу по мягкому на
полу, он уперся ею
в стену, а пошарив по стене рукою, нашел тряпочку, пошевелил ее, и пред глазами его обнаружилась продолговатая, шириною
в палец, светлая полоска.
Поехала жена с
Полей устраиваться на даче, я от скуки ушел
в цирк, на борьбу, но борьбы не дождался, прихожу домой —
в кабинете,
вижу, огонь, за столом моим сидит Полин кавалер и углубленно бумажки разбирает.
В эту секунду хлопнул выстрел. Самгин четко
видел, как вздрогнуло и потеряло цвет лицо Тагильского,
видел, как он грузно опустился на стул и вместе со стулом упал на
пол, и
в тишине, созданной выстрелом, заскрипела, сломалась ножка стула. Затем толстый негромко проговорил...
Неточные совпадения
Стародум(c нежнейшею горячностию). И мое восхищается,
видя твою чувствительность. От тебя зависит твое счастье. Бог дал тебе все приятности твоего
пола.
Вижу в тебе сердце честного человека. Ты, мой сердечный друг, ты соединяешь
в себе обоих
полов совершенства. Ласкаюсь, что горячность моя меня не обманывает, что добродетель…
Разве не молодость было то чувство, которое он испытывал теперь, когда, выйдя с другой стороны опять на край леса, он
увидел на ярком свете косых лучей солнца грациозную фигуру Вареньки,
в желтом платье и с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось
в одно с поразившим его своею красотой видом облитого косыми лучами желтеющего овсяного
поля и за
полем далекого старого леса, испещренного желтизною, тающего
в синей дали?
Всё, что он
видел в окно кареты, всё
в этом холодном чистом воздухе, на этом бледном свете заката было так же свежо, весело и сильно, как и он сам: и крыши домов, блестящие
в лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания заборов и углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и экипажей, и неподвижная зелень дерев и трав, и
поля с правильно прорезанными бороздами картофеля, и косые тени, падавшие от домов и от дерев, и от кустов, и от самых борозд картофеля.
В комнате своей он подымал с
пола все, что ни
видел: сургучик, лоскуток бумажки, перышко, и все это клал на бюро или на окошко.
— Вот смотрите,
в этом месте уже начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая на
поля. — Вы
увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь возьмешь дорогу налево.
Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный. У другого
в пятнадцать лет не поднялся <бы> так, а у него
в восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять будет лес, тоже сеяный, а там опять. Смотрите на хлеба, во сколько раз они гуще, чем у другого.