Неточные совпадения
Там явился длинноволосый человек с тонким, бледным и неподвижным лицом, он
был никак, ничем не похож на мужика, но одет по-мужицки в серый, домотканого сукна кафтан, в тяжелые, валяные сапоги
по колено, в посконную синюю рубаху и такие же штаны.
На площади стало потише. Все внимательно следили за Пановым, а он ползал
по земле и целовал край колокола. Он и на
коленях был высок.
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек с растрепанной бородкой и серым, незначительным лицом. Он
был одет в женскую ватную кофту, на ногах,
по колено, валяные сапоги, серые волосы на его голове
были смазаны маслом и лежали гладко. В одной руке он держал узенькую и длинную книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к столу, он сказал дьякону...
Народ подпрыгивал, размахивая руками, швырял в воздух фуражки, шапки. Кричал он так, что
было совершенно не слышно, как пара бойких лошадей губернатора Баранова бьет копытами
по булыжнику. Губернатор торчал в экипаже, поставив
колено на сиденье его, глядя назад, размахивая фуражкой,
был он стального цвета, отчаянный и героический, золотые бляшки орденов блестели на его выпуклой груди.
— Цензор — собака. Старик, брюхо
по колени, жена — молоденькая, дочь попа,
была сестрой милосердия в «Красном Кресте». Теперь ее воспитывает чиновник для особых поручений губернатора, Маевский, недавно подарил ей полдюжины кружевных панталон.
Самгин взял бутылку белого вина, прошел к столику у окна; там, между стеною и шкафом, сидел, точно в ящике, Тагильский, хлопая себя
по колену измятой картонной маской. Он
был в синей куртке и в шлеме пожарного солдата и тяжелых сапогах, все это странно сочеталось с его фарфоровым лицом. Усмехаясь, он посмотрел на Самгина упрямым взглядом нетрезвого человека.
Он
был одет в толстую драповую куртку, подпоясан ремнем, это и сапоги с голенищами
по колена делали его похожим на охотника.
Самгин, не ответив, смотрел, как двое мужиков ведут под руки какого-то бородатого, в длинной, ниже
колен, холщовой рубахе; бородатый, упираясь руками в землю, вырывался и что-то говорил, как видно
было по движению его бороды, но голос его заглушался торжествующим визгом человека в красной рубахе, подскакивая, он тыкал кулаком в шею бородатого и орал...
«Я — боюсь», — сознался он, хлопнув себя папкой
по коленям, и швырнул ее на диван.
Было очень обидно чувствовать себя трусом, и
было бы еще хуже, если б Варвара заметила это.
Говоря, Кутузов постукивал пальцем левой руки
по столу, а пальцами правой разминал папиросу, должно
быть, слишком туго набитую. Из нее на стол сыпался табак, патрон, брезгливо оттопырив нижнюю губу, следил за этой операцией неодобрительно. Когда Кутузов размял папиросу, патрон, вынув платок, смахнул табак со стола на
колени себе. Кутузов с любопытством взглянул на него, и Самгину показалось, что уши патрона покраснели.
— Моралист, хех! Неплохое ремесло. Ну-ко,
выпьем, моралист! Легко, брат, убеждать людей, что они — дрянь и жизнь их — дрянь, они этому тоже легко верят, черт их знает почему! Именно эта их вера и создает тебе и подобным репутации мудрецов. Ты — не обижайся, — попросил он, хлопнув ладонью
по колену Самгина. — Это я говорю для упражнения в острословии. Обязательно, братец мой,
быть остроумным, ибо чем еще я куплю себе кусок удовольствия?
Диомидов, в ярко начищенных сапогах с голенищами гармоникой, в черных шароварах, в длинной, белой рубахе, помещался на стуле, на высоте трех ступенек от земли; длинноволосый, желтолицый, с Христовой бородкой, он
был похож на икону в киоте. Пред ним, на засоренной, затоптанной земле двора, стояли и сидели темно-серые люди; наклонясь к ним, размешивая воздух правой рукой, а левой шлепая
по колену, он говорил...
И все-таки он
был поражен, даже растерялся, когда, шагая в поредевшем хвосте толпы, вышел на Дворцовую площадь и увидал, что люди впереди его становятся карликами. Не сразу можно
было понять, что они падают на
колени, падали они так быстро, как будто невидимая сила подламывала им ноги. Чем дальше
по направлению к шоколадной массе дворца, тем более мелкими казались обнаженные головы людей; площадь
была вымощена ими, и в хмурое, зимнее небо возносился тысячеголосый рев...
— Постой, — сказал он, отирая руку о
колено, — погоди! Как же это? Должен
был трубить горнист. Я — сам солдат! Я — знаю порядок. Горнист должен
был сигнал дать,
по закону, — сволочь! — Громко всхлипнув, он матерно выругался. — Василья Мироныча изрубили, — а? Он жену поднимал, тут его саблей…
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда на полках приобрела сходство с оружием, а белая масса плиты — точно намогильный памятник. В мутном пузыре света старики сидели так, что их разделял только угол стола. Ногти у медника
были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар, в пальто, застегнутом до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку на
колено, он прижимал ее рукой, а другою дергал свои реденькие усы.
Самгин в одной штанине бросился к постели, выхватил из ночного столика браунинг, но, бросив его на постель, надел брюки, туфли, пиджак и снова подбежал к окну; солдат, стрелявший с
колена, переваливаясь с бока на бок, катился
по мостовой на панель, тот, что
был впереди его, — исчез, а трое все еще лежали, стреляя.
Он захлебнулся смехом, засипел, круглые глаза его выкатились еще больше, лицо, побагровев, надулось, кулаком одной руки он бил себя
по колену, другой схватил фляжку, глотнул из нее и сунул в руки Самгина. Клим, чувствуя себя озябшим, тоже с удовольствием
выпил.
— Н-ну, вот, — заговорил Безбедов, опустив руки, упираясь ладонями в
колена и покачиваясь. — Придется вам защищать меня на суде.
По обвинению в покушении на убийство, в нанесении увечья… вообще — черт знает в чем! Дайте
выпить чего-нибудь…
— Пермякова и Марковича я знал
по магазинам, когда еще служил у Марины Петровны; гимназистки Китаева и Воронова учили меня, одна — алгебре, другая — истории: они вошли в кружок одновременно со мной, они и меня пригласили, потому что боялись. Они
были там два раза и не раздевались, Китаева даже ударила Марковича
по лицу и ногой в грудь, когда он стоял на
коленях перед нею.
— Ага, — оживленно воскликнул Бердников. — Да, да, она скупа, она жадная! В делах она — палач. Умная. Грубейший мужицкий ум, наряженный в книжные одежки. Мне — она — враг, — сказал он в три удара, трижды шлепнув ладонью
по своему
колену. — Росту промышленности русской — тоже враг. Варягов зовет — понимаете? Продает англичанам огромное дело. Ростовщица. У нее в Москве подручный
есть, какой-то хлыст или скопец, дисконтом векселей занимается на ее деньги, хитрейший грабитель! Раб ее, сукин сын…
— Пестрая мы нация, Клим Иванович, чудаковатая нация, — продолжал Дронов, помолчав, потише, задумчивее, сняв шапку с
колена, положил ее на стол и, задев лампу, едва не опрокинул ее. — Удивительные люди водятся у нас, и много их, и всем некуда себя сунуть. В революцию? Вот прошумела она, усмехнулась, да — и нет ее. Ты скажешь —
будет! Не спорю.
По всем видимостям —
будет. Но мужичок очень напугал. Организаторов революции частью истребили, частью — припрятали в каторгу, а многие — сами спрятались.
Кошмарное знакомство становилось все теснее и тяжелей. Поручик Петров сидел плечо в плечо с Климом Самгиным, хлопал его ладонью
по колену, толкал его локтем, плечом, радовался чему-то, и Самгин убеждался, что рядом с ним — человек ненормальный, невменяемый. Его узенькие, монгольские глаза как-то неестественно прыгали в глазницах и сверкали, точно рыбья чешуя. Самгин вспомнил поручика Трифонова, тот
был менее опасен, простодушнее этого.
Неточные совпадения
В речи, сказанной
по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его
было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он,
по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни
было, результат его убеждений
был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на
колени.
Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои
колени и поддерживая голову руками: то
была мать убийцы. Ее губы
по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?
Вид оживляли две бабы, которые, картинно подобравши платья и подтыкавшись со всех сторон, брели
по колени в пруде, влача за два деревянные кляча изорванный бредень, где видны
были два запутавшиеся рака и блестела попавшаяся плотва; бабы, казалось,
были между собою в ссоре и за что-то перебранивались.
И в самом деле, Селифан давно уже ехал зажмуря глаза, изредка только потряхивая впросонках вожжами
по бокам дремавших тоже лошадей; а с Петрушки уже давно невесть в каком месте слетел картуз, и он сам, опрокинувшись назад, уткнул свою голову в
колено Чичикову, так что тот должен
был дать ей щелчка.
Любимым развлечением Ассоль
было по вечерам или в праздник, когда отец, отставив банки с клейстером, инструменты и неоконченную работу, садился, сняв передник, отдохнуть с трубкой в зубах, — забраться к нему на
колени и, вертясь в бережном кольце отцовской руки, трогать различные части игрушек, расспрашивая об их назначении.