Неточные совпадения
Из полукруглого окна
были видны вершины
деревьев сада, украшенные инеем или снегом, похожим на куски ваты; за
деревьями возвышалась серая пожарная каланча, на ней медленно и скучно кружился человек в сером тулупе, за каланчою — пустота небес.
Были минуты, когда Дронов внезапно расцветал и становился непохож сам на себя. Им овладевала задумчивость, он весь вытягивался, выпрямлялся и мягким голосом тихо рассказывал Климу удивительные полусны, полусказки. Рассказывал, что
из колодца в углу двора вылез огромный, но легкий и прозрачный, как тень, человек, перешагнул через ворота, пошел по улице, и, когда проходил мимо колокольни, она, потемнев, покачнулась вправо и влево, как тонкое
дерево под ударом ветра.
Был один
из тех сказочных вечеров, когда русская зима с покоряющей, вельможной щедростью развертывает все свои холодные красоты. Иней на
деревьях сверкал розоватым хрусталем, снег искрился радужной пылью самоцветов, за лиловыми лысинами речки, оголенной ветром, на лугах лежал пышный парчовый покров, а над ним — синяя тишина, которую, казалось, ничто и никогда не поколеблет. Эта чуткая тишина обнимала все видимое, как бы ожидая, даже требуя, чтоб сказано
было нечто особенно значительное.
Среди этих домов люди, лошади, полицейские
были мельче и незначительнее, чем в провинции,
были тише и покорнее. Что-то рыбье, ныряющее заметил в них Клим, казалось, что все они судорожно искали, как бы поскорее вынырнуть
из глубокого канала, полного водяной пылью и запахом гниющего
дерева. Небольшими группами люди останавливались на секунды под фонарями, показывая друг другу из-под черных шляп и зонтиков желтые пятна своих физиономий.
— Расстригут меня — пойду работать на завод стекла, займусь изобретением стеклянного инструмента. Семь лет недоумеваю: почему стекло не употребляется в музыке? Прислушивались вы зимой, в метельные ночи, когда не спится, как стекла в окнах
поют? Я, может
быть, тысячу ночей слушал это пение и дошел до мысли, что именно стекло, а не медь, не
дерево должно дать нам совершенную музыку. Все музыкальные инструменты надобно
из стекла делать, тогда и получим рай звуков. Обязательно займусь этим.
Самгин поднял с земли ветку и пошел лукаво изогнутой между
деревьев дорогой
из тени в свет и снова в тень. Шел и думал, что можно
было не учиться в гимназии и университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить по избитым дорогам на скверных лошадях в неудобной бричке, с полудикими людями на козлах. В голове, как медные пятаки в кармане пальто, болтались, позванивали в такт шагам слова...
В общем люди
были так же бесхарактерны, как этот мохнатый, пестрый день. Многие, точно прячась, стояли в тени под
деревьями, но
из облаков выглядывало солнце, обнаруживая их. На площадь, к собору, уходили немногие и нерешительно.
Здесь
было тихо, даже дети не кричали, только легкий ветер пошевеливал жухлые листья на
деревьях садов, да
из центра города доплывал ворчливый шумок.
Здесь, на воздухе, выстрелы трещали громко, и после каждого хотелось тряхнуть головой, чтобы выбросить
из уха сухой, надсадный звук.
Было слышно и визгливое нытье летящих пуль. Самгин оглянулся назад — двери сарая
были открыты, задняя его стена разобрана; пред широкой дырою на фоне голубоватого неба стояло голое
дерево, — в сарае никого не
было.
Ночь
была прозрачно светлая, — очень высоко, почти в зените бедного звездами неба, холодно и ярко блестела необыкновенно маленькая луна, и все вокруг
было невиданно: плотная стена
деревьев, вылепленных
из снега, толпа мелких, черных людей у паровоза, люди покрупнее тяжело прыгали
из вагона в снег, а вдали — мохнатые огоньки станции, похожие на золотых пауков.
Его обогнал жандарм, но он и черная тень его — все
было сказочно, так же, как
деревья, вылепленные
из снега, луна, величиною в чайное блюдечко, большая звезда около нее и синеватое, точно лед, небо — высоко над белыми холмами, над красным пятном костра в селе у церкви; не верилось, что там живут бунтовщики.
Она жила на углу двух улиц в двухэтажном доме, угол его
был срезан старенькой, облезлой часовней; в ней, перед аналоем, качалась монашенка, — над черной ее фигуркой, точно вырезанной
из дерева, дрожал рыжеватый огонек, спрятанный в серебряную лампаду.
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице
было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи, с темной зелени
деревьев падали голубые капли воды; в домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один
из них говорил...
Поутру Самгин
был в Женеве, а около полудня отправился на свидание с матерью. Она жила на берегу озера, в маленьком домике, слишком щедро украшенном лепкой, похожем на кондитерский торт. Домик уютно прятался в полукруге плодовых
деревьев, солнце благосклонно освещало румяные плоды яблонь, под одной
из них, на мраморной скамье, сидела с книгой в руке Вера Петровна в платье небесного цвета, поза ее напомнила сыну снимок с памятника Мопассану в парке Монсо.
Она привела сына в маленькую комнату с мебелью в чехлах. Два окна
были занавешены кисеей цвета чайной розы, извне их затеняла зелень
деревьев, мягкий сумрак
был наполнен крепким запахом яблок, лента солнца висела в воздухе и, упираясь в маленький круглый столик, освещала на нем хоровод семи слонов
из кости и голубого стекла. Вера Петровна говорила тихо и поспешно...
Для кабинета Самгин подобрал письменный стол, книжный шкаф и три тяжелых кресла под «черное
дерево», — в восьмидесятых годах эта мебель
была весьма популярной среди провинциальных юристов либерального настроения, и замечательный знаток деталей быта П. Д. Боборыкин в одном
из своих романов назвал ее стилем разочарованных.
Снимок — мутный, не сразу можно
было разобрать, что на нем — часть улицы, два каменных домика, рамы окон поломаны, стекла выбиты, с крыльца на каменную площадку высунулись чьи-то ноги, вся улица засорена изломанной мебелью, валяется пианино с оторванной крышкой, поперек улицы — срубленное
дерево, клен или каштан, перед
деревом — костер,
из него торчит крышка пианино, а пред костром, в большом, вольтеровском кресле, поставив ноги на пишущую машинку, а винтовку между ног, сидит и смотрит в огонь русский солдат.
Когда он вышел
из дома на площадь, впечатление пустоты исчезло, сквозь тьму и окаменевшие в ней
деревья Летнего сада видно
было тусклое пятно белого здания, желтые пятна огней за Невой.
Ближе к Таврическому саду люди шли негустой, но почти сплошной толпою, на Литейном, где-то около моста, а может
быть, за мостом, на Выборгской, немножко похлопали выстрелы
из ружей, догорал окружный суд, от него остались только стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая
дерево, изредка в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.
Неточные совпадения
Левин быстро повернулся и ушел от него в глубь аллеи и продолжал один ходить взад и вперед. Скоро он услыхал грохот тарантаса и увидал из-за
деревьев, как Васенька, сидя на сене (на беду не
было сиденья в тарантасе) в своей шотландской шапочке, подпрыгивая по толчкам, проехал по аллее.
Впрочем, хотя эти деревца
были не выше тростника, о них
было сказано в газетах при описании иллюминации, что «город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим
из тенистых, широковетвистых
дерев, дающих прохладу в знойный день», и что при этом «
было очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали в избытке благодарности и струили потоки слез в знак признательности к господину градоначальнику».
Вслед за чемоданом внесен
был небольшой ларчик красного
дерева с штучными выкладками
из карельской березы, сапожные колодки и завернутая в синюю бумагу жареная курица.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись
из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых
дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я
был доселе?
Деревянный, потемневший трактир принял Чичикова под свой узенький гостеприимный навес на деревянных выточенных столбиках, похожих на старинные церковные подсвечники. Трактир
был что-то вроде русской избы, несколько в большем размере. Резные узорочные карнизы
из свежего
дерева вокруг окон и под крышей резко и живо пестрили темные его стены; на ставнях
были нарисованы кувшины с цветами.