Неточные совпадения
Несколько смешна была ее преувеличенная чистоплотность, почти болезненное отвращение к пыли, сору, уличной
грязи; прежде чем сесть, она пытливо осматривала стул, кресло, незаметно обмахивая платочком сидение; подержав
в руке какую-либо вещь, она тотчас вытирала пальцы.
— Позволь, позволь, — кричал ей Варавка, — но ведь эта любовь к людям, — кстати, выдуманная нами, противная природе нашей, которая жаждет не любви к ближнему, а борьбы с ним, — эта несчастная любовь ничего не значит и не стоит без ненависти, без отвращения к той
грязи,
в которой живет ближний! И, наконец, не надо забывать, что духовная жизнь успешно развивается только на почве материального благополучия.
По панелям, смазанным жидкой
грязью, люди шагали чрезмерно торопливо и были неестественно одноцветны. Каменные и тоже одноцветные серые дома, не разъединенные заборами, тесно прижатые один к другому, являлись глазу как единое и бесконечное здание. Его нижний этаж, ярко освещенный, приплюснут к земле и вдавлен
в нее, а верхние, темные, вздымались
в серую муть, за которой небо не чувствовалось.
— Ну, идемте смотреть город, — скорее приказала, чем предложила она. Клим счел невежливым отказаться и часа три ходил с нею
в тумане, по скользким панелям, смазанным какой-то особенно противной
грязью, не похожей на жирную
грязь провинции. Марина быстро и твердо, как солдат, отбивала шаг,
в походке ее была та же неудержимость, как
в словах, но простодушие ее несколько подкупало Клима.
Сквозь туман Клим видел свинцовый блеск воды, железные решетки набережных, неуклюжие барки, погруженные
в черную воду, как свиньи
в грязь.
Было что-то неистовое и судорожное
в стремлении людей закрасить
грязь своих жилищ, как будто москвичи, вдруг прозрев, испугались, видя трещины, пятна и другие признаки грязной старости на стенах домов.
Проехала еще одна старенькая, расхлябанная телега, нагруженная измятыми людями, эти не были покрыты, одежда на них изорвана
в клочья, обнаженные части тел
в пыли и
грязи.
— Да, да, — прошептала она. — Но — тише! Он казался мне таким… необыкновенным. Но вчера,
в грязи… И я не знала, что он — трус. Он ведь трус. Мне его жалко, но… это — не то. Вдруг — не то. Мне очень стыдно. Я, конечно, виновата… я знаю!
Через сотню быстрых шагов он догнал двух людей, один был
в дворянской фуражке, а другой —
в панаме. Широкоплечие фигуры их заполнили всю панель, и, чтоб опередить их, нужно было сойти
в грязь непросохшей мостовой. Он пошел сзади, посматривая на красные, жирные шеи. Левый,
в панаме, сиповато, басом говорил...
Вера Петровна писала Климу, что Робинзон, незадолго до смерти своей, ушел из «Нашего края», поссорившись с редактором, который отказался напечатать его фельетон «О прокаженных», «грубейший фельетон,
в нем этот больной и жалкий человек называл Алину «Силоамской купелью», «целебной
грязью» и бог знает как».
Догнали телегу,
в ней лежал на животе длинный мужик с забинтованной головой; серая, пузатая лошадь, обрызганная
грязью, шагала лениво. Ямщик Самгина, курносый подросток, чем-то похожий на голубя, крикнул, привстав...
— Замученные работой жены, больные дети, — очень трогательно перечислял поп. —
Грязь и теснота жилищ. Отрада —
в пьянстве, распутстве.
В карете гостиницы, вместе с двумя немыми, которые, спрятав головы
в воротники шуб, явно не желали ничего видеть и слышать, Самгин, сквозь стекло
в двери кареты, смотрел во тьму, и она казалась материальной, весомой, леденящим испарением
грязи города, крови, пролитой
в нем сегодня, испарением жестокости и безумия людей.
В быстрой смене шумных дней явился на два-три часа Кутузов. Самгин столкнулся с ним на улице, но не узнал его
в человеке, похожем на деревенского лавочника. Лицо Кутузова было стиснуто меховой шапкой с наушниками, полушубок на груди покрыт мучной и масляной коркой
грязи, на ногах — серые валяные сапоги, обшитые кожей. По этим сапогам Клим и вспомнил, войдя вечером к Спивак, что уже видел Кутузова у ворот земской управы.
—
В Ялте, после одной пьяной ночи, я заплакала, пожаловалась: «Господи, зачем ты одарил меня красотой, а бросил
в грязь!» Вроде этого кричала что-то. Тогда Игорь обнял меня и так… удивительно ласково сказал...
— Вы смотрите
в театре босяков и думаете найти золото
в грязи, а там — нет золота, там — колчедан, из него делают серную кислоту, чтоб ревнивые женщины брызгали ею
в глаза своих спорниц…
За углом, на тумбе, сидел, вздрагивая всем телом, качаясь и тихонько всхлипывая, маленький, толстый старичок с рыжеватой бородкой,
в пальто, измазанном
грязью; старичка с боков поддерживали двое: постовой полицейский и человек
в котелке, сдвинутом на затылок; лицо этого человека было надуто, глаза изумленно вытаращены, он прилаживал мокрую, измятую фуражку на голову старика и шипел, взвизгивал...
Дома он спросил содовой воды, разделся, сбрасывая платье, как испачканное
грязью, закурил, лег на диван. Ощущение отравы становилось удушливее,
в сером облаке дыма плавало, как пузырь, яростно надутое лицо Бердникова, мысль работала беспорядочно, смятенно, подсказывая и отвергая противоречивые решения.
На другой день, утром, он и Тагильский подъехали к воротам тюрьмы на окраине города. Сеялся холодный дождь, мелкий, точно пыль, истреблял выпавший ночью снег, обнажал земную
грязь. Тюрьма — угрюмый квадрат высоких толстых стен из кирпича, внутри стен врос
в землю давно не беленный корпус, весь
в пятнах, точно пролежни, по углам корпуса — четыре башни,
в средине его на крыше торчит крест тюремной церкви.
Втроем вышли на крыльцо,
в приятный лунный холод, луна богато освещала бархатный блеск жирной
грязи, тусклое стекло многочисленных луж, линию кирпичных домов
в два этажа, пестро раскрашенную церковь. Денисов сжал руку Самгина широкой, мягкой и горячей ладонью и спросил...
«К чему сводится социальная роль домашней прислуги? Конечно — к освобождению нервно-мозговой энергии интеллекта от необходимости держать жилище
в чистоте: уничтожать
в нем пыль, сор,
грязь. По смыслу своему это весьма почетное сотрудничество энергии физической…»