Неточные совпадения
На висках,
на выпуклом лбу Макарова
блестел пот, нос заострился, точно у мертвого, он закусил губы и крепко закрыл
глаза. В ногах кровати стояли Феня с медным тазом в руках и Куликова с бинтами, с марлей.
Пролежав в комнате Клима четверо суток,
на пятые Макаров начал просить, чтоб его отвезли домой. Эти дни, полные тяжелых и тревожных впечатлений, Клим прожил очень трудно. В первый же день утром, зайдя к больному, он застал там Лидию, —
глаза у нее были красные, нехорошо
блестели, разглядывая серое, измученное лицо Макарова с провалившимися
глазами; губы его, потемнев, сухо шептали что-то, иногда он вскрикивал и скрипел зубами, оскаливая их.
Клим вошел в желтоватый сумрак за ширму, озабоченный только одним желанием: скрыть от Нехаевой, что она разгадана. Но он тотчас же почувствовал, что у него похолодели виски и лоб. Одеяло было натянуто
на постели так гладко, что казалось: тела под ним нет, а только одна голова лежит
на подушке и под серой полоской лба неестественно
блестят глаза.
— То же самое желание скрыть от самих себя скудость природы я вижу в пейзажах Левитана, в лирических березках Нестерова, в ярко-голубых тенях
на снегу. Снег
блестит, как обивка гробов, в которых хоронят девушек, он — режет
глаза, ослепляет, голубых теней в природе нет. Все это придумывается для самообмана, для того, чтоб нам уютней жилось.
Ее волосы, выгоревшие
на висках, были повязаны белым платком, щеки упруго округлились,
глаза блестели оживленно.
Ушли. Луна светила в открытое окно. Лидия, подвинув к нему стул, села, положила локти
на подоконник. Клим встал рядом. В синеватом сумраке четко вырезался профиль девушки,
блестел ее темный
глаз.
Лидия улыбалась, веснушки
на лице Инокова тоже дрожали, губы по-детски расплылись, в
глазах блестел мягкий смех.
У него даже голос от огорчения стал другой, высокий, жалобно звенящий, а оплывшее лицо сузилось и выражало искреннейшее горе. По вискам, по лбу, из-под
глаз струились капли воды, как будто все его лицо вспотело слезами, светлые
глаза его
блестели сконфуженно и виновато. Он выжимал воду с волос головы и бороды горстью, брызгал
на песок,
на подолы девиц и тоскливо выкрикивал...
Спивак взглянула
на него удивленно и, этим смутив его еще более, пригласила в комнаты. Там возилась рябая девица с наглыми
глазами; среди комнаты, задумавшись, стоял Спивак с молотком в руках, без пиджака,
на груди его, как два ордена,
блестели пряжки подтяжек.
Четко отбивая шаг, из ресторана, точно из кулисы
на сцену, вышел
на террасу плотненький, смуглолицый регент соборного хора. Густые усы его были закручены концами вверх почти до
глаз, круглых и черных, как слишком большие пуговицы его щегольского сюртучка. Весь он был гладко отшлифован, палка, ненужная в его волосатой руке, тоже
блестела.
Сомова усмехнулась, но сейчас же закусила губу, и
на глазах ее
блеснули слезы.
Он уже не улыбался, хотя под усами его
блестели зубы, но лицо его окаменело, а
глаза остановились
на лице Клима с таким жестким выражением, что Клим невольно повернулся к нему боком, пробормотав...
В ней не осталось почти ничего, что напоминало бы девушку, какой она была два года тому назад, — девушку, которая так бережно и гордо несла по земле свою красоту. Красота стала пышнее, ослепительней, движения Алины приобрели ленивую грацию, и было сразу понятно — эта женщина знает: все, что бы она ни сделала, — будет красиво. В сиреневом шелке подкладки рукавов
блестела кожа ее холеных рук и, несмотря
на лень ее движений, чувствовалась в них размашистая дерзость. Карие
глаза улыбались тоже дерзко.
Ему было лет сорок,
на макушке его
блестела солидная лысина, лысоваты были и виски. Лицо — широкое, с неясными
глазами, и это — все, что можно было сказать о его лице. Самгин вспомнил Дьякона, каким он был до того, пока не подстриг бороду. Митрофанов тоже обладал примелькавшейся маской сотен, а спокойный, бедный интонациями голос его звучал, как отдаленный шумок многих голосов.
Когда Клим, с ножом в руке, подошел вплоть к ней, он увидал в сумраке, что широко открытые
глаза ее налиты страхом и
блестят фосфорически, точно
глаза кошки. Он, тоже до испуга удивленный ею, бросил нож, обнял ее, увел в столовую, и там все объяснилось очень просто: Варвара плохо спала, поздно встала, выкупавшись, прилегла
на кушетке в ванной, задремала, и ей приснилось что-то страшное.
Он был, видимо, очень здоров, силен, ходил как-то особенно твердо;
на его смугловатом лице
блестели темные
глаза, узкие, они казались саркастически прищуренными. После нескольких столкновений с ним Самгин спросил жену...
Ярким летним днем Самгин ехал в Старую Руссу; скрипучий, гремящий поезд не торопясь катился по полям Новгородской губернии; вдоль железнодорожной линии стояли в полусотне шагов друг от друга новенькие солдатики; в жарких лучах солнца
блестели, изгибались штыки,
блестели оловянные
глаза на лицах, однообразных, как пятикопеечные монеты.
Лицо его обросло темной, густой бородкой, глазницы углубились, точно у человека, перенесшего тяжкую болезнь, а
глаза блестели от радости, что он выздоровел. С лица похожий
на монаха, одет он был, как мастеровой; ноги, вытянутые
на средину комнаты, в порыжевших, стоптанных сапогах, руки, сложенные
на груди, темные, точно у металлиста, он — в парусиновой блузе, в серых, измятых брюках.
Он ловко обрил волосы
на черепе и бороду Инокова, обнажилось неузнаваемо распухшее лицо без
глаз, только правый, выглядывая из синеватой щели,
блестел лихорадочно и жутко. Лежал Иноков вытянувшись, точно умерший, хрипел и всхлипывающим голосом произносил непонятные слова; вторя его бреду, шаркал ветер о стены дома, ставни окон.
Самгин смотрел
на нее с удовольствием и аппетитом, улыбаясь так добродушно, как только мог. Она — в бархатном платье цвета пепла, кругленькая, мягкая. Ее рыжие, гладко причесанные волосы
блестели, точно красноватое, червонное золото; нарумяненные морозом щеки, маленькие розовые уши, яркие, подкрашенные
глаза и ловкие, легкие движения — все это делало ее задорной девчонкой, которая очень нравится сама себе, искренно рада встрече с мужчиной.
Она стояла пред ним, положив руки
на плечи его, — руки были тяжелые, а
глаза ее
блестели ослепляюще.
«Мне тридцать пять, она — моложе меня года
на три, четыре», — подсчитал он, а Марина с явным удовольствием пила очень душистый чай, грызла домашнее печенье, часто вытирала яркие губы салфеткой, губы становились как будто еще ярче, и сильнее
блестели глаза.
— Нам понимать некогда, мы все революции делаем, — откликнулся Безбедов, качая головой; белые
глаза его масляно
блестели, лоснились волосы, чем-то смазанные,
на нем была рубашка с мягким воротом, с подбородка
на клетчатый галстук капал пот.
Говоря, он не смотрел
на нее, но знал, что ее
глаза блестят иронически.
Размахивая шляпой, он указал ею
на жандарма; лицо у него было серое,
на висках выступил пот, челюсть тряслась, и
глаза, налитые кровью, гневно
блестели. Он сидел
на постели в неудобной позе, вытянув одну ногу, упираясь другою в пол, и рычал...
Она вернулась через минуту, с улыбкой
на красочном лице, но улыбка почти не изменила его, только рот стал больше, приподнялись брови, увеличив
глаза. Самгин подумал, что такого цвета
глаза обыкновенно зовут бархатными, с поволокой, а у нее они какие-то жесткие, шлифованные,
блестят металлически.
Он очень торопился, Дронов, и был мало похож
на того человека, каким знал его Самгин. Он, видимо, что-то утратил, что-то приобрел, а в общем — выиграл. Более сытым и спокойнее стало его плоское, широконосое лицо, не так заметно выдавались скулы, не так раздерганно бегали рыжие
глаза, только золотые зубы
блестели еще более ярко. Он сбрил усы. Говорил он более торопливо, чем раньше, но не так нагло. Как прежде, он отказался от кофе и попросил белого вина.
Все, кроме Елены. Буйно причесанные рыжие волосы, бойкие, острые
глаза, яркий наряд выделял Елену, как чужую птицу, случайно залетевшую
на обыкновенный птичий двор. Неслышно пощелкивая пальцами, улыбаясь и подмигивая, она шепотом рассказывала что-то бородатому толстому человеку, а он, слушая, вздувался от усилий сдержать смех, лицо его туго налилось кровью, и рот свой, спрятанный в бороде, он прикрывал салфеткой. Почти голый череп его
блестел так, как будто смех пробивался сквозь кость и кожу.
— Ах, если б можно было написать про вас, мужчин, все, что я знаю, — говорила она, щелкая вальцами, и в ее
глазах вспыхивали зеленоватые искры. Бойкая, настроенная всегда оживленно, окутав свое тело подростка в яркий китайский шелк, она, мягким шариком, бесшумно каталась из комнаты в комнату, напевая французские песенки, переставляя с места
на место медные и бронзовые позолоченные вещи, и стрекотала, как сорока, — страсть к блестящему у нее была тоже сорочья, да и сама она вся пестро
блестела.
Блаженно улыбаясь, к лавровому дереву подошел маленький, тощий офицер и начал отламывать ветку лавра. Весь он был новенький,
на нем
блестели ремни, пряжки. Сияли большие
глаза. Смуглое, остроносое лицо с маленькой черной бородкой ‹заставило Самгина подумать...
В тени группы молодых берез стояла
на высоких ногах запряженная в крестьянскую телегу длинная лошадь с прогнутой спиной, шерсть ее когда-то была белой, но пропылилась, приобрела грязную сероватость и желтоватые пятна, большая, костлявая голова бессильно и низко опущена к земле, в провалившейся глазнице тускло
блестит мутный, влажный
глаз.
«Уши надрать мальчишке», — решил он. Ему, кстати, пора было идти в суд, он оделся, взял портфель и через две-три минуты стоял перед мальчиком, удивленный и уже несколько охлажденный, —
на смуглом лице брюнета весело
блестели странно знакомые голубые
глаза. Мальчик стоял, опустив балалайку, держа ее за конец грифа и раскачивая, вблизи он оказался еще меньше ростом и тоньше. Так же, как солдаты, он смотрел
на Самгина вопросительно, ожидающе.