Неточные совпадения
Бабушка, сидя около меня, чесала волосы и морщилась, что-то нашептывая. Волос у нее было странно много, они густо покрывали ей
плечи, грудь, колени и лежали на полу, черные, отливая синим. Приподнимая их
с пола одною рукою и держа на весу, она
с трудом вводила в толстые пряди деревянный редкозубый гребень; губы ее кривились, темные глаза сверкали сердито, а лицо в этой массе волос стало маленьким и смешным.
Огромный Шарап, взмахивая густою гривой, цапал ее белыми зубами за
плечо, срывал шелковую головку
с волос, заглядывал в лицо ей веселым глазом и, встряхивая иней
с ресниц, тихонько ржал.
Дядья, в одинаковых черных полушубках, приподняли крест
с земли и встали под крылья; Григорий и какой-то чужой человек,
с трудом подняв тяжелый комель, положили его на широкое
плечо Цыганка; он пошатнулся, расставил ноги.
— Отец, лошадь выведи! — хрипя, кашляя, кричала она. — Снимите
с плеч-то, — горю, али не видно!..
Она ночью со страха выкинулась из окна да бок себе и перебила,
плечо ушибла тоже,
с того у нее рука правая, самонужная, отсохла, а была она, матушка, знатная кружевница.
Помню, был тихий вечер; мы
с бабушкой пили чай в комнате деда; он был нездоров, сидел на постели без рубахи, накрыв
плечи длинным полотенцем, и, ежеминутно отирая обильный пот, дышал часто, хрипло. Зеленые глаза его помутнели, лицо опухло, побагровело, особенно багровы были маленькие острые уши. Когда он протягивал руку за чашкой чая, рука жалобно тряслась. Был он кроток и не похож на себя.
Когда я сел рядом
с ним, он крепко обнял меня за
плечи.
Но я испугался, побежал за нею и стал швырять в мещан голышами, камнями, а она храбро тыкала мещан коромыслом, колотила их по
плечам, по башкам. Вступились и еще какие-то люди, мещане убежали, бабушка стала мыть избитого; лицо у него было растоптано, я и сейчас
с отвращением вижу, как он прижимал грязным пальцем оторванную ноздрю, и выл, и кашлял, а из-под пальца брызгала кровь в лицо бабушке, на грудь ей; она тоже кричала, тряслась вся.
Не раздеваясь, бросив клетки, я выскочил в сени, наткнулся на деда; он схватил меня за
плечо, заглянул в лицо мне дикими глазами и,
с трудом проглотив что-то, сказал хрипло...
Она стояла среди комнаты, наклонясь надо мною, сбрасывая
с меня одежду, повертывая меня, точно мяч; ее большое тело было окутано теплым и мягким красным платьем, широким, как мужицкий чапан, его застегивали большие черные пуговицы от
плеча и — наискось — до подола. Никогда я не видел такого платья.
Его большие глаза были похожи на сливы, одевался он в зеленоватый мундир
с золотыми пуговицами и золотыми вензелями на узких
плечах.
Я вскочил
с постели, вышиб ногами и
плечами обе рамы окна и выкинулся на двор, в сугроб снега. В тот вечер у матери были гости, никто не слыхал, как я бил стекла и ломал рамы, мне пришлось пролежать в снегу довольно долго. Я ничего не сломал себе, только вывихнул руку из
плеча да сильно изрезался стеклами, но у меня отнялись ноги, и месяца три я лежал, совершенно не владея ими; лежал и слушал, как всё более шумно живет дом, как часто там, внизу, хлопают двери, как много ходит людей.
Ну, вот и пришли они, мать
с отцом, во святой день, в прощеное воскресенье, большие оба, гладкие, чистые; встал Максим-то против дедушки — а дед ему по
плечо, — встал и говорит: «Не думай, бога ради, Василий Васильевич, что пришел я к тебе по приданое, нет, пришел я отцу жены моей честь воздать».
Поселились они
с матерью во флигеле, в саду, там и родился ты, как раз в полдень — отец обедать идет, а ты ему встречу. То-то радовался он, то-то бесновался, а уж мать — замаял просто, дурачок, будто и невесть какое трудное дело ребенка родить! Посадил меня на
плечо себе и понес через весь двор к дедушке докладывать ему, что еще внук явился, — дедушко даже смеяться стал: «Экой, говорит, леший ты, Максим!»
И пришли ко дьяку в ночу беси:
— Тебе, дьяк, не угодно здеся?
Так пойдем-ко ты
с нами во ад, —
Хорошо там уголья горят! —
Не поспел умный дьяк надеть шапки,
Подхватили его беси в свои лапки,
Тащат, щекотят, воют,
На
плечи сели ему двое,
Сунули его в адское пламя:
— Ладно ли, Евстигнеюшка,
с нами? —
Жарится дьяк, озирается,
Руками в бока подпирается,
Губы у него спесиво надуты,
— А — угарно, говорит, у вас в аду-то!