Неточные совпадения
Не понимая,
о чем он говорит, я промолчал, а мать сказала...
Когда смотришь на это, говорить ни
о чем не хочется, и приятная скука наполняет грудь.
Когда я выздоровел, мне стало ясно,
что Цыганок занимает в доме особенное место: дедушка кричал на него
не так часто и сердито, как на сыновей, а за глаза говорил
о нем, жмурясь и покачивая головою...
Невидимо течет по улице сонная усталость и жмет, давит сердце, глаза. Как хорошо, если б бабушка пришла! Или хотя бы дед.
Что за человек был отец мой, почему дед и дядья
не любили его, а бабушка, Григорий и нянька Евгенья говорят
о нем так хорошо? А где мать моя?
В те дни мысли и чувства
о боге были главной пищей моей души, самым красивым в жизни, — все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть. Бог был самым лучшим и светлым из всего,
что окружало меня, — бог бабушки, такой милый друг всему живому. И, конечно, меня
не мог
не тревожить вопрос: как же это дед
не видит доброго бога?
Иногда бабушка, зазвав его в кухню, поила чаем, кормила. Как-то раз он спросил: где я? Бабушка позвала меня, но я убежал и спрятался в дровах.
Не мог я подойти к нему, — было нестерпимо стыдно пред ним, и я знал,
что бабушке — тоже стыдно. Только однажды говорили мы с нею
о Григории: проводив его за ворота, она шла тихонько по двору и плакала, опустив голову. Я подошел к ней, взял ее руку.
А дед жестоко колотил меня за каждое посещение нахлебника, которое становилось известно ему, рыжему хорьку. Я, конечно,
не говорил Хорошему Делу
о том,
что мне запрещают знакомство с ним, но откровенно рассказывал, как относятся к нему в доме.
Однажды я влез на дерево и свистнул им, — они остановились там, где застал их свист, потом сошлись
не торопясь и, поглядывая на меня, стали
о чем-то тихонько совещаться. Я подумал,
что они станут швырять в меня камнями, спустился на землю, набрал камней в карманы, за пазуху и снова влез на дерево, но они уже играли далеко от меня в углу двора и, видимо, забыли обо мне. Это было грустно, однако мне
не захотелось начать войну первому, а вскоре кто-то крикнул им в форточку окна...
Много раз сидел я на дереве над забором, ожидая,
что вот они позовут меня играть с ними, — а они
не звали. Мысленно я уже играл с ними, увлекаясь иногда до того,
что вскрикивал и громко смеялся, тогда они, все трое, смотрели на меня, тихонько говоря
о чем-то, а я, сконфуженный, спускался на землю.
Это было так красиво,
что неудача охоты
не вызывала досаду; охотник я был
не очень страстный, процесс нравился мне всегда больше,
чем результат; я любил смотреть, как живут пичужки, и думать
о них.
— Уйди, — приказала мне бабушка; я ушел в кухню, подавленный, залез на печь и долго слушал, как за переборкой то — говорили все сразу, перебивая друг друга, то — молчали, словно вдруг уснув. Речь шла
о ребенке, рожденном матерью и отданном ею кому-то, но нельзя было понять, за
что сердится дедушка: за то ли,
что мать родила,
не спросясь его, или за то,
что не привезла ему ребенка?
Рассказывать
о дедушке
не хотелось, я начал говорить
о том,
что вот в этой комнате жил очень милый человек, но никто
не любил его, и дед отказал ему от квартиры. Видно было,
что эта история
не понравилась матери, она сказала...
Да и ты, молодец, говорю, ты подумай-ко: по себе ли ты березу ломишь?» Дедушко-то наш
о ту пору богач был, дети-то еще
не выделены, четыре дома у него, у него и деньги, и в чести он, незадолго перед этим ему дали шляпу с позументом да мундир за то,
что он девять лет бессменно старшиной в цехе сидел, — гордый он был тогда!
Простые слова теперь имели особенный смысл, за ними пряталось большое, грустное,
о чем не нужно говорить и
что все знают.
— Что-о папаша-а? — оглушительно закричал дед. —
Что еще будет?
Не говорил я тебе:
не ходи тридцать за двадцать? Вот тебе, — вот он — тонкий! Дворянка, а?
Что, дочка?
— Что-о? — сказал он, встретив меня, и засмеялся, подвизгивая. — Говорилось: нет милей дружка, как родимая матушка, а нынче, видно, скажем:
не родимая матушка, а старый черт дедушка! Эх вы-и…
Книга была непонятна, я закрыл ее и вдруг сообразил,
что за рубль можно купить
не только «Священную историю», но, наверное, и книгу
о Робинзоне.
Нашлось еще несколько мальчиков, читавших Робинзона, все хвалили эту книгу, я был обижен,
что бабушкина сказка
не понравилась, и тогда же решил прочитать Робинзона, чтобы тоже сказать
о нем — это чушь!
Несколько дней я
не ходил в школу, а за это время вотчим, должно быть, рассказал
о подвиге моем сослуживцам, те — своим детям, один из них принес эту историю в школу, и, когда я пришел учиться, меня встретили новой кличкой — вор. Коротко и ясно, но — неправильно: ведь я
не скрыл,
что рубль взят мною. Попытался объяснить это — мне
не поверили, тогда я ушел домой и сказал матери,
что в школу
не пойду больше.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло!
Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в
чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «
О ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь
не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами!
не дадите ни слова поговорить
о деле. Ну
что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Хлестаков. Да
что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я
не знаю, однако ж, зачем вы говорите
о злодеях или
о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы
не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь,
что у меня нет ни копейки.
О! я шутить
не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да
что в самом деле? Я такой! я
не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть
не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)