Неточные совпадения
Очень портил его этот рыхлый
нос с раздутыми ноздрями и красный
на конце.
Когда пароход остановился против красивого города, среди реки, тесно загроможденной судами, ощетинившейся сотнями острых мачт, к борту его подплыла большая лодка со множеством людей, подцепилась багром к спущенному трапу, и один за другим люди из лодки стали подниматься
на палубу. Впереди всех быстро шел небольшой сухонький старичок, в черном длинном одеянии, с рыжей, как золото, бородкой, с птичьим
носом и зелеными глазками.
Очень хотелось ударить его ногой, но было больно пошевелиться. Он казался еще более рыжим, чем был раньше; голова его беспокойно качалась; яркие глаза искали чего-то
на стене. Вынув из кармана пряничного козла, два сахарных рожка, яблоко и ветку синего изюма, он положил всё это
на подушку, к
носу моему.
Однажды, когда он спал после обеда в кухне
на полатях, ему накрасили лицо фуксином, и долго он ходил смешной, страшный: из серой бороды тускло смотрят два круглых пятна очков, и уныло опускается длинный багровый
нос, похожий
на язык.
Однажды дядя Яков, не очень пьяный, начал рвать
на себе рубаху, яростно дергать себя за кудри, за редкие белесые усы, за
нос и отвисшую губу.
Дядя Михаил особенно восхищался: пружинисто прыгал вокруг воза, принюхиваясь ко всему
носом дятла, вкусно чмокая губами, сладко жмуря беспокойные глаза, сухой, похожий
на отца, но выше его ростом и черный, как головня. Спрятав озябшие руки в рукава, он расспрашивал Цыгана...
Тяжелые очки надавили ему переносье, конец
носа налился синей кровью и похож
на бабушкин.
Так делал он, когда просыпался по воскресеньям, после обеда. Но он не вставал, всё таял. Солнце уже отошло от него, светлые полосы укоротились и лежали только
на подоконниках. Весь он потемнел, уже не шевелил пальцами, и пена
на губах исчезла. За теменем и около ушей его торчали три свечи, помахивая золотыми кисточками, освещая лохматые, досиня черные волосы, желтые зайчики дрожали
на смуглых щеках, светился кончик острого
носа и розовые губы.
Дед, упираясь руками в стол, медленно поднялся
на ноги, лицо его сморщилось, сошлось к
носу, стало жутко похоже
на топор.
Был я не по годам силен и в бою ловок, — это признавали сами же враги, всегда нападавшие
на меня кучей. Но все-таки улица всегда била меня, и домой я приходил обыкновенно с расквашенным
носом, рассеченными губами и синяками
на лице, оборванный, в пыли.
Сначала он висел в комнате деда, но скоро дед изгнал его к нам,
на чердак, потому что скворец выучился дразнить дедушку; дед внятно произносит слова молитв, а птица, просунув восковой желтый
нос между палочек клетки, высвистывает...
С утра до вечера он, в рыжей кожаной куртке, в серых клетчатых штанах, весь измазанный какими-то красками, неприятно пахучий, встрепанный и неловкий, плавил свинец, паял какие-то медные штучки, что-то взвешивал
на маленьких весах, мычал, обжигал пальцы и торопливо дул
на них, подходил, спотыкаясь, к чертежам
на стене и, протерев очки, нюхал чертежи, почти касаясь бумаги тонким и прямым, странно белым
носом.
Я сидел долго-долго, наблюдая, как он скоблит рашпилем кусок меди, зажатый в тиски;
на картон под тисками падают золотые крупинки опилок. Вот он собрал их в горсть, высыпал в толстую чашку, прибавил к ним из баночки пыли, белой, как соль, облил чем-то из темной бутылки, — в чашке зашипело, задымилось, едкий запах бросился в
нос мне, я закашлялся, замотал головою, а он, колдун, хвастливо спросил...
Теперь ясно было видно, что он плачет, — глаза его были полны слез; они выступали сверху и снизу, глаза купались в них; это было странно и очень жалостно. Он бегал по кухне, смешно, неуклюже подпрыгивая, размахивал очками перед
носом своим, желая надеть их, и всё не мог зацепить проволоку за уши. Дядя Петр усмехался, поглядывая
на него, все сконфуженно молчали, а бабушка торопливо говорила...
Иногда по двору ходил, прихрамывая, высокий старик, бритый, с белыми усами, волосы усов торчали, как иголки. Иногда другой старик, с баками и кривым
носом, выводил из конюшни серую длинноголовую лошадь; узкогрудая,
на тонких ногах, она, выйдя
на двор, кланялась всему вокруг, точно смиренная монахиня. Хромой звонко шлепал ее ладонью, свистел, шумно вздыхал, потом лошадь снова прятали в темную конюшню. И мне казалось, что старик хочет уехать из дома, но не может, заколдован.
Оно у него было масленое, жидкое, таяло и плавало; если он улыбался, толстые губы его съезжали
на правую щеку и маленький
нос тоже ездил, как пельмень по тарелке.
Странно двигались большие оттопыренные уши, то приподнимаясь вместе с бровью зрячего глаза, то сдвигаясь
на скулы, — казалось, что если он захочет, то может прикрыть ими свой
нос, как ладонями.
Открыв осторожно тяжелую корку переплета, дед надевал очки в серебряной оправе и, глядя
на эту надпись, долго двигал
носом, прилаживая очки.
В комнате было очень светло, в переднем углу,
на столе, горели серебряные канделябры по пяти свеч, между ними стояла любимая икона деда «Не рыдай мене, мати», сверкал и таял в огнях жемчуг ризы, лучисто горели малиновые альмандины
на золоте венцов. В темных стеклах окон с улицы молча прижались блинами мутные круглые рожи, прилипли расплющенные
носы, всё вокруг куда-то плыло, а зеленая старуха щупала холодными пальцами за ухом у меня, говоря...
Учитель был желтый, лысый, у него постоянно текла кровь из
носа, он являлся в класс, заткнув ноздри ватой, садился за стол, гнусаво спрашивал уроки и вдруг, замолчав
на полуслове, вытаскивал вату из ноздрей, разглядывал ее, качая головою. Лицо у него было плоское, медное, окисшее, в морщинах лежала какая-то прозелень, особенно уродовали это лицо совершенно лишние
на нем оловянные глаза, так неприятно прилипавшие к моему лицу, что всегда хотелось вытереть щеки ладонью.
Все они превосходно смеялись, до слез захлебываясь смехом, а один из них — касимовец, с изломанным
носом, мужик сказочной силы: он снес однажды с баржи далеко
на берег колокол в двадцать семь пудов веса, — он, смеясь, выл и кричал...
Я зачерпнул из ведра чашкой, она, с трудом приподняв голову, отхлебнула немножко и отвела руку мою холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула в угол
на иконы, перевела глаза
на меня, пошевелила губами, словно усмехнувшись, и медленно опустила
на глаза длинные ресницы. Локти ее плотно прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли
на грудь, подвигаясь к горлу. По лицу ее плыла тень, уходя в глубь лица, натягивая желтую кожу, заострив
нос. Удивленно открывался рот, но дыхания не было слышно.