Дед водил меня в церковь: по субботам — ко всенощной, по праздникам — к поздней обедне. Я и во храме разделял, когда
какому богу молятся: всё, что читают священник и дьячок, — это дедову богу, а певчие поют всегда бабушкину.
Неточные совпадения
— Гляди, гляди,
как хорошо! Вот он, батюшка, Нижний-то! Вот он
какой,
богов! Церкви-те, гляди-ка ты, летят будто!
Вот
как жили у
бога на глазах, у милостивого господа Исуса Христа!..
Я лежу на широкой кровати, вчетверо окутан тяжелым одеялом, и слушаю,
как бабушка молится
богу, стоя на коленях, прижав одну руку ко груди, другою неторопливо и нечасто крестясь.
А около господа ангелы летают во множестве, —
как снег идет али пчелы роятся, — али бы белые голуби летают с неба на землю да опять на небо и обо всем
богу сказывают про нас, про людей.
И все-таки имя божие она произносила не так часто,
как дед. Бабушкин
бог был понятен мне и не страшен, но пред ним нельзя было лгать — стыдно. Он вызывал у меня только непобедимый стыд, и я никогда не лгал бабушке. Было просто невозможно скрыть что-либо от этого доброго
бога, и, кажется, даже не возникало желания скрывать.
Дед, поучая меня, тоже говорил, что
бог — существо вездесущее, всеведущее, всевидящее, добрая помощь людям во всех делах, но молился он не так,
как бабушка.
Но, ставя
бога грозно и высоко над людьми, он,
как и бабушка, тоже вовлекал его во все свои дела, — и его и бесчисленное множество святых угодников. Бабушка же
как будто совсем не знала угодников, кроме Николы, Юрия, Фрола и Лавра, хотя они тоже были очень добрые и близкие людям: ходили по деревням и городам, вмешиваясь в жизнь людей, обладая всеми свойствами их. Дедовы же святые были почти все мученики, они свергали идолов, спорили с римскими царями, и за это их пытали, жгли, сдирали с них кожу.
В те дни мысли и чувства о
боге были главной пищей моей души, самым красивым в жизни, — все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть.
Бог был самым лучшим и светлым из всего, что окружало меня, —
бог бабушки, такой милый друг всему живому. И, конечно, меня не мог не тревожить вопрос:
как же это дед не видит доброго
бога?
— Ты, гляди, не очень вертись около него;
бог его знает,
какой он такой…
— Ну, слава
богу! А то, бывало,
как увижу его, — нож в сердце: ох, надобно выгнать!
— А чем лучше хомы твое? Нисколько они
богу не лучше! Бог-от, может, молитву слушая, думает: молись
как хошь, а цена тебе — грош!
И крепко, гулко ударил себя кулаком в грудь; мне это не понравилось, мне вообще не нравилось,
как он говорит с
богом, всегда будто хвастаясь пред ним.
— Вот — пришло время умирать. С
какой рожей пред
богом встанем? Что скажем? А ведь весь век суетились, чего-то делали… До чего дошли?..
— Всё молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести, так, значит, для славы одной, что вот Рябинин, а не кто другой у Облонского рощу купил. А еще
как Бог даст расчеты найти. Верьте Богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были
какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать,
какую честь
бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
«Ах, боже мой!» — думаю себе и так обрадовалась, что говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот
какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, — думаю себе, — слава
богу!» И говорю ему: «Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! — думаю себе.
Артемий Филиппович (в сторону). Эка, бездельник,
как расписывает! Дал же
бог такой дар!
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело,
какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь,
как курица»; а в другом словно бес
какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И
как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.