Неточные совпадения
Случилось это так: на дворе, у ворот, лежал, прислонен к забору, большой дубовый крест с толстым суковатым комлем. Лежал он давно. Я заметил его в первые же
дни жизни в доме, — тогда он был новее и желтей, но
за осень сильно почернел под дождями. От него горько пахло мореным дубом, и был он на тесном, грязном дворе лишний.
Этот
день наступил в субботу, в начале зимы; было морозно и ветрено, с крыш сыпался снег. Все из дома вышли на двор, дед и бабушка с тремя внучатами еще раньше уехали на кладбище служить панихиду; меня оставили дома в наказание
за какие-то грехи.
— Все-таки теперь уж не бьют так, как бивали! Ну, в зубы ударит, в ухо,
за косы минуту потреплет, а ведь раньше-то часами истязали! Меня дедушка однова бил на первый
день Пасхи от обедни до вечера. Побьет — устанет, а отдохнув — опять. И вожжами и всяко.
—
За спрос. Это —
дела неясные, и кто виноват: тот ли, кто бежит, али тот, кто ловит, — нам не понять…
Но, ставя бога грозно и высоко над людьми, он, как и бабушка, тоже вовлекал его во все свои
дела, — и его и бесчисленное множество святых угодников. Бабушка же как будто совсем не знала угодников, кроме Николы, Юрия, Фрола и Лавра, хотя они тоже были очень добрые и близкие людям: ходили по деревням и городам, вмешиваясь в жизнь людей, обладая всеми свойствами их. Дедовы же святые были почти все мученики, они свергали идолов, спорили с римскими царями, и
за это их пытали, жгли, сдирали с них кожу.
Это было странно: я четыре раза в
день сидел в кухне
за столом около него! Я ответил...
Спустя некоторое время после того, как Хорошее
Дело предложил мне взятку
за то, чтоб я не ходил к нему в гости, бабушка устроила такой вечер. Сыпался и хлюпал неуемный осенний дождь, ныл ветер, шумели деревья, царапая сучьями стену, — в кухне было тепло, уютно, все сидели близко друг ко другу, все были как-то особенно мило тихи, а бабушка на редкость щедро рассказывала сказки, одна другой лучше.
А в доме Хорошее
Дело всё больше не любили; даже ласковая кошка веселой постоялки не влезала на колени к нему, как лазала ко всем, и не шла на ласковый зов его. Я ее бил
за это, трепал ей уши и, чуть не плача, уговаривал ее не бояться человека.
А дед жестоко колотил меня
за каждое посещение нахлебника, которое становилось известно ему, рыжему хорьку. Я, конечно, не говорил Хорошему
Делу о том, что мне запрещают знакомство с ним, но откровенно рассказывал, как относятся к нему в доме.
Хорошее
Дело потянул меня
за руку к себе, и, когда я сел на пол, он заговорил тихонько...
Однажды они начали игру в прятки, очередь искать выпала среднему, он встал в угол
за амбаром и стоял честно, закрыв глаза руками, не подглядывая, а братья его побежали прятаться. Старший быстро и ловко залез в широкие пошевни, под навесом амбара, а маленький, растерявшись, смешно бегал вокруг колодца, не видя, куда
девать себя.
По праздникам он целые
дни зорко следил
за мною и не однажды ловил меня на запрещенном — на сношениях с барчуками; ловил и шел ябедничать к деду.
Однажды, в будний
день, поутру, я с дедом разгребал на дворе снег, обильно выпавший
за ночь, — вдруг щеколда калитки звучно, по-особенному, щелкнула, на двор вошел полицейский, прикрыл калитку спиною и поманил деда толстым серым пальцем. Когда дед подошел, полицейский наклонил к нему носатое лицо и, точно долбя лоб деда, стал неслышно говорить о чем-то, а дед торопливо отвечал...
В первые же
дни по приезде мать подружилась с веселой постоялкой, женой военного, и почти каждый вечер уходила в переднюю половину дома, где бывали и люди от Бетленга — красивые барыни, офицера. Дедушке это не нравилось, не однажды, сидя в кухне,
за ужином, он грозил ложкой и ворчал...
— Вот, глядите, что сделалось из-за вас, ни
дна бы вам, ни покрышки!
Разбуженный, он попросился вон из класса, был жестоко осмеян
за это, и на другой
день, когда мы, идя в школу, спустились в овраг на Сенной площади, он, остановясь, сказал...
Шаркали по крыше тоскливые вьюги,
за дверью на чердаке гулял-гудел ветер, похоронно пело в трубе, дребезжали вьюшки,
днем каркали вороны, тихими ночами с поля доносился заунывный вой волков, — под эту музыку и росло сердце.
Я Максима — по лбу, я Варвару —
за косу, а он мне разумно говорит: «Боем
дела не исправишь!» И она тоже: «Вы, говорит, сначала подумали бы, что делать, а драться — после!» Спрашиваю его: «Деньги-то у тебя есть?» — «Были, говорит, да я на них Варе кольцо купил».
Вот и пошел дядя Михайло в сени
за нужным
делом, вдруг — бежит назад, волосы дыбом, глаза выкатились, горло перехвачено — ничего не может сказать.
Это было самое тихое и созерцательное время
за всю мою жизнь, именно этим летом во мне сложилось и окрепло чувство уверенности в своих силах. Я одичал, стал нелюдим; слышал крики детей Овсянникова, но меня не тянуло к ним, а когда являлись братья, это нимало не радовало меня, только возбуждало тревогу, как бы они не разрушили мои постройки в саду — мое первое самостоятельное
дело.
Во время большой перемены я
разделил с мальчиками хлеб и колбасу, и мы начали читать удивительную сказку «Соловей» — она сразу взяла всех
за сердце.
Несколько
дней я не ходил в школу, а
за это время вотчим, должно быть, рассказал о подвиге моем сослуживцам, те — своим детям, один из них принес эту историю в школу, и, когда я пришел учиться, меня встретили новой кличкой — вор. Коротко и ясно, но — неправильно: ведь я не скрыл, что рубль взят мною. Попытался объяснить это — мне не поверили, тогда я ушел домой и сказал матери, что в школу не пойду больше.
За хорошую тесину домовладельцы-мещане давали по гривеннику, в
день можно было стащить штуки две, три.
— Слушайте-ка, ребятишки, погодите! Вот, третьево
дни захоронили одну бабу, узнал я, ребятенки, про нее историю — что же это
за баба?