Неточные совпадения
Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она, глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними
молча двигались дядья: черный гладковолосый Михаил, сухой, как
дед; светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины в ярких платьях и человек шесть детей, все старше меня и все тихие. Я шел с бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая, с огромным животом, она часто останавливалась и, задыхаясь, шептала...
Дядья начали ругаться.
Дед же сразу успокоился, приложил к пальцу тертый картофель и
молча ушел, захватив с собой меня.
Дед стоял, выставив ногу вперед, как мужик с рогатиной на картине «Медвежья охота»; когда бабушка подбегала к нему, он
молча толкал ее локтем и ногою. Все четверо стояли, страшно приготовившись; над ними на стене горел фонарь, нехорошо, судорожно освещая их головы; я смотрел на всё это с лестницы чердака, и мне хотелось увести бабушку вверх.
Пришла мать, от ее красной одежды в кухне стало светлее, она сидела на лавке у стола,
дед и бабушка — по бокам ее, широкие рукава ее платья лежали у них на плечах, она тихонько и серьезно рассказывала что-то, а они слушали ее
молча, не перебивая. Теперь они оба стали маленькие, и казалось, что она — мать им.
Но главное, что угнетало меня, — я видел, чувствовал, как тяжело матери жить в доме
деда; она всё более хмурилась, смотрела на всех чужими глазами, она подолгу
молча сидела у окна в сад и как-то выцветала вся.
В комнате было очень светло, в переднем углу, на столе, горели серебряные канделябры по пяти свеч, между ними стояла любимая икона
деда «Не рыдай мене, мати», сверкал и таял в огнях жемчуг ризы, лучисто горели малиновые альмандины на золоте венцов. В темных стеклах окон с улицы
молча прижались блинами мутные круглые рожи, прилипли расплющенные носы, всё вокруг куда-то плыло, а зеленая старуха щупала холодными пальцами за ухом у меня, говоря...
С утра до вечера мы с ним
молча возились в саду; он копал гряды, подвязывал малину, снимал с яблонь лишаи, давил гусеницу, а я всё устраивал и украшал жилище себе.
Дед отрубил конец обгоревшего бревна, воткнул в землю палки, я развесил на них клетки с птицами, сплел из сухого бурьяна плотный плетень и сделал над скамьей навес от солнца и росы, — у меня стало совсем хорошо.
Мать явилась вскоре после того, как
дед поселился в подвале, бледная, похудевшая, с огромными глазами и горячим, удивленным блеском в них. Она всё как-то присматривалась, точно впервые видела отца, мать и меня, — присматривалась и
молчала, а вотчим неустанно расхаживал по комнате, насвистывая тихонько, покашливая, заложив руки за спину, играя пальцами.
Она совсем онемела, редко скажет слово кипящим голосом, а то целый день
молча лежит в углу и умирает. Что она умирала — это я, конечно, чувствовал, знал, да и
дед слишком часто, назойливо говорил о смерти, особенно по вечерам, когда на дворе темнело и в окна влезал теплый, как овчина, жирный запах гнили.
Неточные совпадения
Вот
дед и отвесил им поклон мало не в пояс: «Помогай Бог вам, добрые люди!» Хоть бы один кивнул головой; сидят да
молчат, да что-то сыплют в огонь.
В доме тревога большая. // Счастливы, светлы лицом, // Заново дом убирая, // Шепчутся мама с отцом. // Как весела их беседа! // Сын подмечает,
молчит. // — Скоро увидишь ты
деда! — // Саше отец говорит… // Дедушкой только и бредит // Саша, — не может уснуть: // «Что же он долго не едет?..» // — Друг мой! Далек ему путь! — // Саша тоскливо вздыхает, // Думает: «Что за ответ!» // Вот наконец приезжает // Этот таинственный
дед.
Бабушка принесла на руках белый гробик, Дрянной Мужик прыгнул в яму, принял гроб, поставил его рядом с черными досками и, выскочив из могилы, стал толкать туда песок и ногами, и лопатой. Трубка его дымилась, точно кадило.
Дед и бабушка тоже
молча помогали ему. Не было ни попов, ни нищих, только мы четверо в густой толпе крестов.
Сидя у окна, бабушка сучила нитки для кружев; жужжало веретено в ее ловких руках, она долго слушала
дедову речь
молча и вдруг говорила:
—
Молчать! — взвизгнул
дед.