Цитаты со словом «угли»
Я спрятался в темный
угол за сундук и оттуда смотрел, как мать извивается по полу, охая и скрипя зубами, а бабушка, ползая вокруг, говорит ласково и радостно...
Я, должно быть, заснул в
углу, — ничего не помню больше.
Второй оттиск в памяти моей — дождливый день, пустынный
угол кладбища; я стою на скользком бугре липкой земли и смотрю в яму, куда опустили гроб отца; на дне ямы много воды и есть лягушки, — две уже взобрались на желтую крышку гроба.
Через несколько дней я, бабушка и мать ехали на пароходе, в маленькой каюте; новорожденный брат мой Максим умер и лежал на столе в
углу, завернутый в белое, спеленатый красною тесьмой.
Я очутился на дворе. Двор был тоже неприятный: весь завешан огромными мокрыми тряпками, заставлен чанами с густой разноцветной водою. В ней тоже мокли тряпицы. В
углу, в низенькой полуразрушенной пристройке, жарко горели дрова в печи, что-то кипело, булькало, и невидимый человек громко говорил странные слова...
Когда дядя Яков ушел, бабушка сунулась в
угол, потрясающе воя...
В час отдыха, во время вечернего чая, когда он, дядья и работники приходили в кухню из мастерской, усталые, с руками, окрашенными сандалом, обожженными купоросом, с повязанными тесемкой волосами, все похожие на темные иконы в
углу кухни, — в этот опасный час дед садился против меня и, вызывая зависть других внуков, разговаривал со мною чаще, чем с ними.
Дядя Михаил, согнувшись над столом, гонял наперсток пальцем и дул на него; мастер невозмутимо шил; тени прыгали по его огромной лысине; прибежал дядя Яков и, спрятавшись за
угол печи, тихонько смеялся там; бабушка терла на терке сырой картофель.
А где-то в
углу его сын плакал и кричал...
В доме, битком набитом людьми, он жил одиноко, любил сидеть в полутемных
углах, а вечером у окна.
В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка, стоя в
углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
Дед засек меня до потери сознания, и несколько дней я хворал, валяясь вверх спиною на широкой жаркой постели в маленькой комнате с одним окном и красной, неугасимой лампадой в
углу пред киотом со множеством икон.
Прежде всего меня очень поразила ссора бабушки с матерью: в тесноте комнаты бабушка, черная и большая, лезла на мать, заталкивая ее в
угол, к образам, и шипела...
Потом они обе долго плакали, сидя в
углу на сундуке, и мать говорила...
Цыганок слушал музыку с тем же вниманием, как все, запустив пальцы в свои черные космы, глядя в
угол и посапывая. Иногда он неожиданно и жалобно восклицал...
Часто кричали друг на друга, грозили чем-то один другому, тайно шептались в
углах.
Лоб его странно светился; брови высоко поднялись; косые глаза пристально смотрели в черный потолок; темные губы, вздрагивая, выпускали розовые пузыри; из
углов губ, по щекам, на шею и на пол стекала кровь; она текла густыми ручьями из-под спины.
Кончив молитву, бабушка молча разденется, аккуратно сложит одежду на сундук в
углу и подойдет к постели, а я притворюсь, что крепко уснул.
Багрово светился снег, и стены построек дрожали, качались, как будто стремясь в жаркий
угол двора, где весело играл огонь, заливая красным широкие щели в стене мастерской, высовываясь из них раскаленными кривыми гвоздями.
Крыша мастерской уже провалилась; торчали в небо тонкие жерди стропил, курясь дымом, сверкая золотом
углей; внутри постройки с воем и треском взрывались зеленые, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось на двор, на людей, толпившихся пред огромным костром, кидая в него снег лопатами. В огне яростно кипели котлы, густым облаком поднимался пар и дым, странные запахи носились по двору, выжимая слезы из глаз; я выбрался из-под крыльца и попал под ноги бабушке.
Сердито сдернув с плеч рубаху, он пошел в
угол, к рукомойнику, и там, в темноте, топнув ногою, громко сказал...
Я вскочил на печь, забился в
угол, а в доме снова началась суетня, как на пожаре; волною бился в потолок и стены размеренный, всё более громкий, надсадный вой. Ошалело бегали дед и дядя, кричала бабушка, выгоняя их куда-то; Григорий грохотал дровами, набивая их в печь, наливал воду в чугуны и ходил по кухне, качая головою, точно астраханский верблюд.
Очнулся я в парадной комнате, в
углу, под образа-ми, на коленях у деда; глядя в потолок, он покачивал меня и говорил негромко...
К стеклам окна прижались чьи-то волосатые, седые, слепые лица; в
углу, над сундуком, висит платье бабушки, — я это знал, — но теперь казалось, что там притаился кто-то живой и ждет.
В горестном возбуждении доходя до слезливого воя, совался в
угол, к образам, бил с размаху в сухую, гулкую грудь...
— Старая шкура, — шипел дед, багровый, как
уголь, держась за косяк, царапая его пальцами.
Она отошла в
угол, выплюнула воду в помойное ведро и спокойно ответила...
Снова началось что-то кошмарное. Однажды вечером, когда, напившись чаю, мы с дедом сели за Псалтырь, а бабушка начала мыть посуду, в комнату ворвался дядя Яков, растрепанный, как всегда, похожий на изработанную метлу. Не здоровавшись, бросив картуз куда-то в
угол, он скороговоркой начал, встряхиваясь, размахивая руками...
Дядя сунул руки в карманы и отошел в
угол.
Налево она тянется далеко и, пересекая овраг, выходит на Острожную площадь, где крепко стоит на глинистой земле серое здание с четырьмя башнями по
углам — старый острог; в нем есть что-то грустно красивое, внушительное.
Вот он, дядя Михаил; он выглядывает из переулка, из-за
угла серого дома; нахлобучил картуз на уши, и они оттопырились, торчат.
Снова я торчу в окне. Темнеет; пыль на улице вспухла, стала глубже, чернее; в окнах домов масляно растекаются желтые пятна огней; в доме напротив музыка, множество струн поют грустно и хорошо. И в кабаке тоже поют; когда отворится дверь, на улицу вытекает усталый, надломленный голос; я знаю, что это голос кривого нищего Никитушки, бородатого старика с красным
углем на месте правого глаза, а левый плотно закрыт. Хлопнет дверь и отрубит его песню, как топором.
За окном рычало, топало, царапало стену. Я взял кирпич со стола, побежал к окну; бабушка успела схватить меня и, швырнув в
угол, зашипела...
Я придумал: подстерег, когда кабатчица спустилась в погреб, закрыл над нею творило, запер его, сплясал на нем танец мести и, забросив ключ на крышу, стремглав прибежал в кухню, где стряпала бабушка. Она не сразу поняла мой восторг, а поняв, нашлепала меня, где подобает, вытащила на двор и послала на крышу за ключом. Удивленный ее отношением, я молча достал ключ и, убежав в
угол двора, смотрел оттуда, как она освобождала пленную кабатчицу и как обе они, дружелюбно посмеиваясь, идут по двору.
Она сама заплакала и, не отирая мокрых щек, отошла в
угол молиться.
Утром, перед тем как встать в
угол к образам, он долго умывался, потом, аккуратно одетый, тщательно причесывал рыжие волосы, оправлял бородку и, осмотрев себя в зеркало, одернув рубаху, заправив черную косынку за жилет, осторожно, точно крадучись, шел к образам. Становился он всегда на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял молча, опустив голову, вытянув руки вдоль тела, как солдат. Потом, прямой и тонкий, внушительно говорил...
Кроме Игоши и Григория Ивановича, меня давила, изгоняя с улицы, распутная баба Ворониха. Она появлялась в праздники, огромная, растрепанная, пьяная. Шла она какой-то особенной походкой, точно не двигая ногами, не касаясь земли, двигалась, как туча, и орала похабные песни. Все встречные прятались от нее, заходя в ворота домов, за
углы, в лавки, — она точно мела улицу. Лицо у нее было почти синее, надуто, как пузырь, большие серые глаза страшно и насмешливо вытаращены. А иногда она выла, плакала...
Скворцу, отнятому ею у кота, она обрезала сломанное крыло, а на место откушенной ноги ловко пристроила деревяшку и, вылечив птицу, учила ее говорить. Стоит, бывало, целый час перед клеткой на косяке окна — большой такой, добрый зверь — и густым голосом твердит переимчивой, черной, как
уголь, птице...
Особенно хорош сад, небольшой, но густой и приятно запутанный; в одном
углу его стояла маленькая, точно игрушка, баня; в другом была большая, довольно глубокая яма; она заросла бурьяном, а из него торчали толстые головни, остатки прежней, сгоревшей бани.
Дождливыми вечерами, если дед уходил из дома, бабушка устраивала в кухне интереснейшие собрания, приглашая пить чай всех жителей: извозчиков, денщика; часто являлась бойкая Петровна, иногда приходила даже веселая постоялка, и всегда в
углу, около печи, неподвижно и немотно торчал Хорошее Дело. Немой Степа играл с татарином в карты, — Валей хлопал ими по широкому носу немого и приговаривал...
Я пошел в сад и там, в яме, увидал его; согнувшись, закинув руки за голову, упираясь локтями в колена, он неудобно сидел на конце обгоревшего бревна; бревно было засыпано землею, а конец его, лоснясь
углем, торчал в воздухе над жухлой полынью, крапивой, лопухом.
Вечером он уехал, ласково простившись со всеми, крепко обняв меня. Я вышел за ворота и видел, как он трясся на телеге, разминавшей колесами кочки мерзлой грязи. Тотчас после его отъезда бабушка принялась мыть и чистить грязную комнату, а я нарочно ходил из
угла в угол и мешал ей.
Он был словоохотлив, казался добрым, веселым, но порою глаза его наливались кровью, мутнели и останавливались, как у мертвого. Бывало, сидит он где-нибудь в
углу, в темноте, скорчившись, угрюмый, немой, как его племянник.
Дед стал уговаривать его жаловаться, но он сказал, отбросив дробины в
угол кухни...
Однажды я влез на дерево и свистнул им, — они остановились там, где застал их свист, потом сошлись не торопясь и, поглядывая на меня, стали о чем-то тихонько совещаться. Я подумал, что они станут швырять в меня камнями, спустился на землю, набрал камней в карманы, за пазуху и снова влез на дерево, но они уже играли далеко от меня в
углу двора и, видимо, забыли обо мне. Это было грустно, однако мне не захотелось начать войну первому, а вскоре кто-то крикнул им в форточку окна...
Однажды они начали игру в прятки, очередь искать выпала среднему, он встал в
угол за амбаром и стоял честно, закрыв глаза руками, не подглядывая, а братья его побежали прятаться. Старший быстро и ловко залез в широкие пошевни, под навесом амбара, а маленький, растерявшись, смешно бегал вокруг колодца, не видя, куда девать себя.
Я спрятался за
угол, а они пошли в конуру извозчика, полицейский снял с правой руки перчатку и хлопал ею по ладони левой, говоря...
Бабушка пошла вон из кухни, а он, наклоня голову, сказал в
угол...
На столе горела, оплывая и отражаясь в пустоте зеркала, сальная свеча, грязные тени ползали по полу, в
углу перед образом теплилась лампада, ледяное окно серебрил лунный свет. Мать оглядывалась, точно искала чего-то на голых стенах, на потолке.
Цитаты из русской классики со словом «угли»
Ассоциации к слову «угли»
Предложения со словом «уголь»
- С краю кострища, в раскалённых углях стоял большой глиняный горшок, из которого поднимался пар, и, едва поймав запах носом, я вдруг понял, насколько голоден.
- Я наблюдал за ним, как заворожённый, втягивая носом тяжёлый дух мазута и горящего каменного угля.
- Жарят над тлеющими древесными углями сначала с одной, а затем с другой стороны.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «уголь»
Значение слова «уголь»
У́ГОЛЬ, у́гля и угля́, м. 1. (мн. спец. у́гли, -ей). Ископаемое твердое горючее вещество растительного происхождения. Каменный уголь. Бурый уголь. (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова УГОЛЬ
Афоризмы русских писателей со словом «уголь»
- Беззащитно сердце человеческое. А защищенное — оно лишено света, и мало в нем горячих углей, не хватит даже, чтобы согреть руки.
- Женская любовь, точно уголь, который, когда пламенеет, то жжется, а холодный — грязнит!
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно