Цитаты со словом «у»
Я впервые вижу ее такою, — она была всегда строгая, говорила мало; она чистая, гладкая и большая, как лошадь;
у нее жесткое тело и страшно сильные руки.
У могилы — я, бабушка, мокрый будочник и двое сердитых мужиков с лопатами. Всех осыпает теплый дождь, мелкий, как бисер.
Над водою — серый, мокрый туман; далеко где-то является темная земля и снова исчезает в тумане и воде. Всё вокруг трясется. Только мать, закинув руки за голову, стоит, прислонясь к стене, твердо и неподвижно. Лицо
у нее темное, железное и слепое, глаза крепко закрыты, она всё время молчит, и вся какая-то другая, новая, даже платье на ней незнакомо мне.
Вот и слова
у нее странные, чужие: Саратов, матрос.
— Эх, мамаша, — крикнула мать, отняла
у нее гроб, и обе они исчезли, а я остался в каюте, разглядывая синего мужика.
Но когда вместе с толпою мужиков я очутился
у борта парохода, перед мостками на берег, все стали кричать на меня...
Бабушка, сидя около меня, чесала волосы и морщилась, что-то нашептывая. Волос
у нее было странно много, они густо покрывали ей плечи, грудь, колени и лежали на полу, черные, отливая синим. Приподнимая их с пола одною рукою и держа на весу, она с трудом вводила в толстые пряди деревянный редкозубый гребень; губы ее кривились, темные глаза сверкали сердито, а лицо в этой массе волос стало маленьким и смешным.
Сегодня она казалась злою, но когда я спросил, отчего
у нее такие длинные волосы, она сказала вчерашним теплым и мягким голосом...
— Ты гляди, как хорошо-то! — ежеминутно говорит бабушка, переходя от борта к борту, и вся сияет, а глаза
у нее радостно расширены.
Часто она, заглядевшись на берег, забывала обо мне: стоит
у борта, сложив руки на груди, улыбается и молчит, а на глазах слезы. Я дергаю ее за темную, с набойкой цветами, юбку.
Мать редко выходит на палубу и держится в стороне от нас. Она всё молчит, мать. Ее большое стройное тело, темное, железное лицо, тяжелая корона заплетенных в косы светлых волос, — вся она мощная и твердая, — вспоминаются мне как бы сквозь туман или прозрачное облако; из него отдаленно и неприветливо смотрят прямые серые глаза, такие же большие, как
у бабушки.
Особенно же не понравился мне дед; я сразу почуял в нем врага, и
у меня явилось особенное внимание к нему, опасливое любопытство.
Впоследствии из рассказов бабушки я узнал, что мать приехала как раз в те дни, когда ее братья настойчиво требовали
у отца раздела имущества.
— Эх вы-и! — часто восклицал он; долгий звук «и-и» всегда вызывал
у меня скучное, зябкое чувство.
Через несколько дней после приезда он заставил меня учить молитвы. Все другие дети были старше и уже учились грамоте
у дьячка Успенской церкви; золотые главы ее были видны из окон дома.
Но бледная, словно тающая тетка терпеливо поправляла голосом, который всё прерывался
у нее...
Мне захотелось самому окрасить что-нибудь, и я сказал об этом Саше Яковову, серьезному мальчику; он всегда держался на виду
у взрослых, со всеми ласковый, готовый всем и всячески услужить. Взрослые хвалили его за послушание, за ум, но дедушка смотрел на Сашу искоса и говорил...
У него были некрасивые зубы; они высовывались изо рта и в верхней челюсти росли двумя рядами.
В доме, битком набитом людьми, он жил одиноко, любил сидеть в полутемных углах, а вечером
у окна.
С ним хорошо было молчать — сидеть
у окна, тесно прижавшись к нему, и молчать целый час, глядя, как в красном вечернем небе вокруг золотых луковиц Успенского храма вьются-мечутся черные галки, взмывают высоко вверх, падают вниз и, вдруг покрыв угасающее небо черною сетью, исчезают куда-то, оставив за собою пустоту.
В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка, стоя в углу
у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
Саша встал, расстегнул штаны, спустил их до колен и, поддерживая руками, согнувшись, спотыкаясь, пошел к скамье. Смотреть, как он идет, было нехорошо,
у меня тоже дрожали ноги.
Но стало еще хуже, когда он покорно лег на скамью вниз лицом, а Ванька, привязав его к скамье под мышки и за шею широким полотенцем, наклонился над ним и схватил черными руками ноги его
у щиколоток.
Когда он взмахивал рукой, в груди
у меня всё поднималось вместе с нею; падала рука, — и я весь точно падал.
Дед бросился к ней, сшиб ее с ног, выхватил меня и понес к лавке. Я бился в руках
у него, дергал рыжую бороду, укусил ему палец. Он орал, тискал меня и наконец бросил на лавку, разбив мне лицо. Помню дикий его крик...
Дни нездоровья были для меня большими днями жизни. В течение их я, должно быть, сильно вырос и почувствовал что-то особенное. С тех дней
у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой.
Вот как жили
у бога на глазах, у милостивого господа Исуса Христа!..
Посещение деда широко открыло дверь для всех, и с утра до вечера кто-нибудь сидел
у постели, всячески стараясь позабавить меня; помню, что это не всегда было весело и забавно.
Чаще других бывала
у меня бабушка; она и спала на одной кровати со мной; но самое яркое впечатление этих дней дал мне Цыганок.
— Я в этом деле умнее самого квартального!
У меня, брат, из кожи хоть голицы шей!
— Золотые руки
у Иванка, дуй его горой! Помяните мое слово: не мал человек растет!
— А видишь ты, обоим хочется Ванюшку себе взять, когда
у них свои-то мастерские будут, вот они друг перед другом и хают его: дескать, плохой работник! Это они врут, хитрят. А еще боятся, что не пойдет к ним Ванюшка, останется с дедом, а дед — своенравный, он и третью мастерскую с Иванкой завести может, — дядьям-то это невыгодно будет, понял?
Я узнал от нее, что Цыганок — подкидыш; раннею весной, в дождливую ночь, его нашли
у ворот дома на лавке.
— Молока
у матери нет, кормить нечем; вот она узнает, где недавно дитя родилось да померло, и подсунет туда своего-то.
Ведь
у меня восемнадцать было рожено; кабы все жили, — целая улица народу, восемнадцать-то домов!
Особенно напряженно слушал Саша Михаилов; он всё вытягивался в сторону дяди, смотрел на гитару, открыв рот, и через губу
у него тянулась слюна. Иногда он забывался до того, что падал со стула, тыкаясь руками в пол, и, если это случалось, он так уж и сидел на полу, вытаращив застывшие глаза.
— А вы полноте-ка! Не видали вы настоящих-то плясуний. А вот
у нас в Балахне была девка одна, — уж и не помню чья, как звали, — так иные, глядя на ее пляску, даже плакали в радости! Глядишь, бывало, на нее, — вот тебе и праздник, и боле ничего не надо! Завидовала я ей, грешница!
Я не знал другой жизни, но смутно помнил, что отец и мать жили не так: были
у них другие речи, другое веселье, ходили и сидели они всегда рядом, близко.
Они часто и подолгу смеялись вечерами, сидя
у окна, пели громко; на улице собирались люди, глядя на них.
— Опять что-то много ты привез. Гляди, однако, — не без денег ли покупал?
У меня чтобы не было этого.
— Эхе-хе! Правил
у нас много, а правды нет…
— Не достигнут, — вывернусь: я ловкий, конь резвый! — сказал он, усмехаясь, но тотчас грустно нахмурился. — Ведь я знаю: воровать нехорошо и опасно. Это я так себе, от скуки. И денег я не коплю, дядья твои за неделю-то всё
у меня выманят. Мне не жаль, берите! Я сыт.
Случилось это так: на дворе,
у ворот, лежал, прислонен к забору, большой дубовый крест с толстым суковатым комлем. Лежал он давно. Я заметил его в первые же дни жизни в доме, — тогда он был новее и желтей, но за осень сильно почернел под дождями. От него горько пахло мореным дубом, и был он на тесном, грязном дворе лишний.
— Споткнулся он, — каким-то серым голосом рассказывал дядя Яков, вздрагивая и крутя головою. Он весь был серый, измятый, глаза
у него выцвели и часто мигали.
— Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она тебя прогневала, чем грешней других? Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живет. И вспомяни, господи, Григорья, — глаза-то
у него всё хуже. Ослепнет, — по миру пойдет, нехорошо! Всю свою силу он на дедушку истратил, а дедушка разве поможет… О господи, господи…
И так всё это хорошо
у него, что ангелы веселятся, плещут крыльями и поют ему бесперечь: «Слава тебе, господи, слава тебе!» А он, милый, только улыбается им — дескать, ладно уж!
Стояла я в церкви
у ранней обедни, а в алтаре и ходят двое, как туманы, видно сквозь них всё, светлые, светлые, и крылья до полу, кружевные, кисейные.
Ой, Ленька, голуба́ душа, хорошо всё
у бога и на небе и на земле, так хорошо…
Неточные совпадения
— Не буду-у… Ведь я же сказал про скатерть… Ведь я сказал…
Цитаты из русской классики со словом «у»
Предложения со словом «у»
- Такая, какой не найти человеку у человека, такая, в истинности которой мы не усомнимся, такая, которая никогда не прекратится, что бы мы для этого ни делали, ни творили.
- Первый человек стоял у дверей скромного маленького магазина.
- И всё только потому, что родителям от большого ума не приходит в голову спросить у ребёнка, созвучны ли детские чувствавзрослому знанию.
- (все предложения)
Значение слова «у»
У1, нескл., ср. Название двадцатой буквы русского алфавита.
У2, междом. Обычно произносится удлиненно (у-у, у-у-у). Употребляется звукоподражательно для обозначения воя, гудения. Где-то в углу уныло гудит и завывает ветер, протяжно-однообразно: у-у-у! А. Н. Толстой, [Я лежу в траве].
У3, междом. 1. Выражает укоризну, угрозу, негодование.
У4, предлог с род. п. 1. Употребляется при обозначении предмета или лица, в непосредственной близости от которых происходит что-л. или находится, располагается кто-, что-л.; означает: возле, около. Стоять у стены. Отдыхать у моря. Встречаться у входа в театр. У подножия гор. (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова У
Афоризмы русских писателей со словом «у»
- У философов и детей есть одна благородная черта — они не придают значения никаким различиям между людьми — ни социальным, ни умственным, ни внешним.
- Вот и еще особенность нашего времени: презирать писание ради литературы, хотя и помнишь, и соглашаешься <там> с Белинским, что у настоящей литературы цель — сама литература, художественность, а остальное приложится. Но слишком противны эти наши самодовольные деятели литературы сегодня, а потому и их литература, даже если и не лишена чисто литературных достоинств.
- Любовь бывает разная и у всех по-разному, но ее неотъемлемый признак — именно категоричность. И самая категоричная — первая любовь.
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно