Цитаты со словом «темь»
Мне страшно; они возятся на полу около отца, задевают его, стонут и кричат, а он неподвижен и точно смеется. Это длилось долго — возня на полу; не однажды мать вставала на ноги и снова падала; бабушка выкатывалась из комнаты, как большой черный мягкий шар; потом вдруг во
тьме закричал ребенок.
— Экой ты, господи, — пожаловалась бабушка, не
то на меня, не то на бога, и долго стояла молча, опустив голову; уже могила сровнялась с землей, а она всё еще стоит.
Сказки она сказывает тихо, таинственно, наклонясь к моему лицу, заглядывая в глаза мне расширенными зрачками, точно вливая в сердце мое силу, приподнимающую меня. Говорит, точно поет, и чем дальше,
тем складней звучат слова. Слушать ее невыразимо приятно. Я слушаю и прошу...
Но правда выше жалости, и ведь не про себя я рассказываю, а про
тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в котором жил, — да и по сей день живет, — простой русский человек.
Впоследствии из рассказов бабушки я узнал, что мать приехала как раз в
те дни, когда ее братья настойчиво требовали у отца раздела имущества.
Они тоже давно и жестоко спорили друг с другом о
том, кому открыть мастерскую в городе, кому — за Окой, в слободе Кунавине.
Вдруг дядя Михаил ударил брата наотмашь по лицу;
тот взвыл, сцепился с ним, и оба покатились по полу, хрипя, охая, ругаясь.
— Ты, мать, гляди за ними, а
то они Варвару-то изведут, чего доброго…
Притаившись, я соображал: пороть — значит расшивать платья, отданные в краску, а сечь и бить — одно и
то же, видимо. Бьют лошадей, собак, кошек; в Астрахани будочники бьют персиян, — это я видел. Но я никогда не видал, чтоб так били маленьких, и хотя здесь дядья щелкали своих то по лбу, то по затылку, — дети относились к этому равнодушно, только почесывая ушибленное место. Я не однажды спрашивал их...
— Варвара, уйми своего щенка, а
то я ему башку сверну!
Но
то, что случилось в субботу, надорвало мое отношение к матери.
— Ах ты, пермяк, солены уши! Чтоб
те приподняло да шлепнуло!
— Я ему семишник [Семишник —
то же, что и семитка: монета в две копейки.] дам, — сказала бабушка, уводя меня в дом.
Дни нездоровья были для меня большими днями жизни. В течение их я, должно быть, сильно вырос и почувствовал что-то особенное. С
тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой.
Идешь, идешь, да из лямки-то и вывалишься, мордой в землю — и
тому рад; стало быть, вся сила чисто вышла, хоть отдыхай, хоть издыхай!
И всякое горе — как пыль по ветру; до
того люди запевались, что, бывало, и каша вон из котла бежит; тут кашевара по лбу половником надо бить: играй как хошь, а дело помни!
— Так ведь и я тебя тоже люблю, — за
то и боль принял, за любовь! Али я стал бы за другого за кого? Наплевать мне…
Дядья тоже обращались с Цыганком ласково, дружески и никогда не «шутили» с ним, как с мастером Григорием, которому они почти каждый вечер устраивали что-нибудь обидное и злое:
то нагреют на огне ручки ножниц, то воткнут в сиденье его стула гвоздь вверх острием или подложат, полуслепому, разноцветные куски материи, — он сошьет их в одну «штуку», а дедушка ругает его за это.
Они были неистощимы в таких выдумках, но мастер всё сносил молча, только крякал тихонько да, прежде чем дотронуться до утюга, ножниц, щипцов или наперстка, обильно смачивал пальцы слюною. Это стало его привычкой; даже за обедом, перед
тем как взять нож или вилку, он муслил пальцы, возбуждая смех детей. Когда ему было больно, на его большом лице являлась волна морщин и, странно скользнув по лбу, приподняв брови, пропадала где-то на голом черепе.
Дедушка хотел было Ванюшку-то в полицию нести, да я отговорила: возьмем, мол, себе; это бог нам послал в
тех место, которые померли.
— Мышь — умный житель, ласковый, ее домовой очень любит! Кто мышей кормит,
тому и дед-домовик мирволит…
Дядя Яков любовно настраивал гитару, а настроив, говорил всегда одни и
те же слова...
Особенно напряженно слушал Саша Михаилов; он всё вытягивался в сторону дяди, смотрел на гитару, открыв рот, и через губу у него тянулась слюна. Иногда он забывался до
того, что падал со стула, тыкаясь руками в пол, и, если это случалось, он так уж и сидел на полу, вытаращив застывшие глаза.
И все застывали, очарованные; только самовар тихо поет, не мешая слушать жалобу гитары. Два квадрата маленьких окон устремлены во
тьму осенней ночи, порою кто-то мягко постукивает в них. На столе качаются желтые огни двух сальных свеч, острые, точно копья.
Цыганок слушал музыку с
тем же вниманием, как все, запустив пальцы в свои черные космы, глядя в угол и посапывая. Иногда он неожиданно и жалобно восклицал...
— Дядя твой жену насмерть забил, замучил, а теперь его совесть дергает, — понял? Тебе всё надо понимать, гляди, а
то пропадешь!
— Может, за
то бил, что была она лучше его, а ему завидно. Каширины, брат, хорошего не любят, они ему завидуют, а принять не могут, истребляют! Ты вот спроси-ка бабушку, как они отца твоего со света сживали. Она всё скажет — она неправду не любит, не понимает. Она вроде святой, хоть и вино пьет, табак нюхает. Блаженная, как бы. Ты держись за нее крепко…
— А
то тебя будут бить до смерти…
Отец твой, Максим Савватеич, козырь был, он всё понимал, — за
то дедушка и не любил его, не признавал…
— Михайло в церковь погнал на лошади за отцом, — шептал дядя Яков, — а я на извозчика навалил его да скорее сюда уж… Хорошо, что не сам я под комель-то встал, а
то бы вот…
— Сидит господь на холме, среди луга райского, на престоле синя камня яхонта, под серебряными липами, а
те липы цветут весь год кругом; нет в раю ни зимы, ни осени, и цветы николи не вянут, так и цветут неустанно, в радость угодникам божьим.
Он очень старенький был, слепой уж, тыкался обо всё и поскорости после
того успел, скончался.
— Ослепну, по миру пойду, и
то лучше будет…
— Не помню уж. А вдругорядь он меня избил до полусмерти да пятеро суток есть не давал, — еле выжила тогда. А
то еще…
— Не сильнее, а старше! Кроме
того, — муж! За меня с него бог спросит, а мне заказано терпеть…
— А
то, проклятых, видела я; это тоже ночью, зимой, вьюга была.
И сидят в санях тоже всё черти, свистят, кричат, колпаками машут, — да эдак-то семь троек проскакало, как пожарные, и все кони вороной масти, и все они — люди, проклятые отцами-матерьми; такие люди чертям на потеху идут, а
те на них ездят, гоняют их по ночам в свои праздники разные.
Но особенно хорошо сказывала она стихи о
том, как богородица ходила по мукам земным, как она увещевала разбойницу «князь-барыню» Енгалычеву не бить, не грабить русских людей; стихи про Алексея божия человека, про Ивана-воина; сказки о премудрой Василисе, о Попе-Козле и божьем крестнике; страшные были о Марфе Посаднице, о Бабе Усте, атамане разбойников, о Марии, грешнице египетской, о печалях матери разбойника; сказок, былей и стихов она знала бесчисленно много.
— Пожар — глупость! За пожар кнутом на площади надо бить погорельца; он — дурак, а
то — вор! Вот как надо делать, и не будет пожаров!.. Ступай, спи. Чего сидишь?
— Бабушка-то обожглась-таки. Как она принимать будет? Ишь, как стенает тетка! Забыли про нее; она, слышь, еще в самом начале пожара корчиться стала — с испугу… Вот оно как трудно человека родить, а баб не уважают! Ты запомни: баб надо уважать, матерей
то есть…
— Здравствуй, мир честно́й, во́ веки веков! Ну, вот, Олеша, голуба́ душа, и зажили мы тихо-о! Слава
те, царица небесная, уж так-то ли хорошо стало всё!
А мне не казалось, что мы живем тихо; с утра до позднего вечера на дворе и в доме суматошно бегали квартирантки,
то и дело являлись соседки, все куда-то торопились и, всегда опаздывая, охали, все готовились к чему-то и звали...
— Огурец сам скажет, когда его солить пора; ежели он перестал землей и всякими чужими запахами пахнуть, тут вы его и берите. Квас нужно обидеть, чтобы ядрен был, разъярился; квас сладкого не любит, так вы его изюмцем заправьте, а
то сахару бросьте, золотник на ведро. Варенцы делают разно: есть дунайский вкус и гишпанский [Гишпанский — т. е. испанский (искаж.).], а то еще — кавказский…
Она ночью со страха выкинулась из окна да бок себе и перебила, плечо ушибла тоже, с
того у нее рука правая, самонужная, отсохла, а была она, матушка, знатная кружевница.
Вот она и пошла по миру, за милостью к людям, а в
та пора люди-то богаче жили, добрее были, — славные балахонские плотники да кружевницы, — всё напоказ народ!
А была она калашница и злой души баба, не
тем будь помянута…
— Стой, молчи! Это мне в пору, а
то меня мысли одолевают. Валяй, Лексей!
Мне именно и нужно было в сад: как только я появлялся в нем, на горке, — мальчишки из оврага начинали метать в меня камнями, а я с удовольствием отвечал им
тем же.
— Не знаешь? Ну, так я тебе скажу: будь хитер, это лучше, а простодушность —
та же глупость, понял? Баран простодушен. Запомни! Айда, гуляй…
Неточные совпадения
— Что-о, дура? Ага-а! То-то вот… Эх вы-и…
— Весь пожар видел, с начала? Бабушка-то как, а? Старуха ведь… Бита, ломана… То-то же! Эх! вы-и…
— То-то! Теперь помереть — это будет как бы вовсе и не жил, — всё прахом пойдет!
Цитаты из русской классики со словом «темь»
Ассоциации к слову «темь»
Предложения со словом «темь»
- Когда надвинулась темь, я понял, что мешкать не след, взял с собою троих дружинников, а прочих послал укрепить отряд на осгилиатской переправе.
- Такая наползла темь, будто солнце и вовсе погасло.
- Боязно описывать положительных персонажей – мы за прошедшие времена начитались о многих небесно-голубых героях, которыми засвечивали окружающую темь.
- (все предложения)
Дополнительно