Цитаты со словом «самоё»
До нее как будто спал я, спрятанный в темноте, но явилась она, разбудила, вывела на свет, связала всё вокруг меня в непрерывную нить, сплела всё в разноцветное кружево и сразу стала на всю жизнь другом,
самым близким сердцу моему, самым понятным и дорогим человеком, — это ее бескорыстная любовь к миру обогатила меня, насытив крепкой силой для трудной жизни.
Подняв ногу, она хватается за нее руками, качает ее на весу и смешно морщит лицо, словно ей
самой больно.
Дошли до конца съезда. На
самом верху его, прислонясь к правому откосу и начиная собою улицу, стоял приземистый одноэтажный дом, окрашенный грязно-розовой краской, с нахлобученной низкой крышей и выпученными окнами. С улицы он показался мне большим, но внутри его, в маленьких полутемных комнатах, было тесно; везде, как на пароходе перед пристанью, суетились сердитые люди, стаей вороватых воробьев метались ребятишки, и всюду стоял едкий, незнакомый запах.
Началась и потекла со страшной быстротой густая, пестрая, невыразимо странная жизнь. Она вспоминается мне, как суровая сказка, хорошо рассказанная добрым, но мучительно правдивым гением. Теперь, оживляя прошлое, я
сам порою с трудом верю, что всё было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть, — слишком обильна жестокостью темная жизнь «неумного племени».
Но и
сама она и все ее слова были не просты. Это раздражало меня, мешая запомнить молитву.
Саша зажал наперсток щипцами для снимания нагара со свеч, сильно накалил его и, незаметно подложив под руку Григория, спрятался за печку, но как раз в этот момент пришел дедушка, сел за работу и
сам сунул палец в каленый наперсток.
— Папа, не верь. Он
сам меня научил!
Мне было ясно, что все боятся матери; даже
сам дедушка говорил с нею не так, как с другими, — тише. Это было приятно мне, и я с гордостью хвастался перед братьями...
— Моя мать —
самая сильная!
Мне захотелось
самому окрасить что-нибудь, и я сказал об этом Саше Яковову, серьезному мальчику; он всегда держался на виду у взрослых, со всеми ласковый, готовый всем и всячески услужить. Взрослые хвалили его за послушание, за ум, но дедушка смотрел на Сашу искоса и говорил...
— Я
сама на всю жизнь сирота!
Меня так обижали, что, поди-ка,
сам господь бог глядел — плакал!
— Ты вот пароходом прибыл, пар тебя вез, а я в молодости
сам, своей силой супротив [Супротив — против и напротив (устар. и простонар.).]
— Ну, зато, Олеша, на привале, на отдыхе, летним вечером в Жигулях, где-нибудь, под зеленой горой, поразложим, бывалоче, костры — кашицу варить, да как заведет горевой бурлак сердечную песню, да как вступится, грянет вся артель, — аж мороз по коже дернет, и будто Волга вся быстрей пойдет, — так бы, чай, конем и встала на дыбы, до
самых облаков!
Чаще других бывала у меня бабушка; она и спала на одной кровати со мной; но
самое яркое впечатление этих дней дал мне Цыганок.
— Я в этом деле умнее
самого квартального! У меня, брат, из кожи хоть голицы шей!
— Хитрят всё, богу на смех! Ну, а дедушка хитрости эти видит да нарочно дразнит Яшу с Мишей: «Куплю, говорит, Ивану рекрутскую квитанцию, чтобы его в солдаты не забрали: мне он
самому нужен!» А они сердятся, им этого не хочется, и денег жаль, — квитанция-то дорогая!
— Знаю я, они уговорились! Они перемигивались, карты совали друг другу под столом. Разве это игра? Жульничать я
сам умею не хуже…
Его музыка требовала напряженной тишины; торопливым ручьем она бежала откуда-то издали, просачивалась сквозь пол и стены и, волнуя сердце, выманивала непонятное чувство, грустное и беспокойное. Под эту музыку становилось жалко всех и себя
самого, большие казались тоже маленькими, и все сидели неподвижно, притаясь в задумчивом молчании.
— Как забил? — говорит он, не торопясь. — А так: ляжет спать с ней, накроет ее одеялом с головою и тискает, бьет. Зачем? А он, поди, и
сам не знает.
Господь, однако, всех нас умнее: он только улыбнется, а
самый премудрый человек уж и в дураках мигает.
— Михайло в церковь погнал на лошади за отцом, — шептал дядя Яков, — а я на извозчика навалил его да скорее сюда уж… Хорошо, что не
сам я под комель-то встал, а то бы вот…
— Ты, господи,
сам знаешь, — всякому хочется, что получше. Михайло-то старшой, ему бы в городе-то надо остаться, за реку ехать обидно ему, и место там новое, неиспытанное; что будет — неведомо. А отец, — он Якова больше любит. Али хорошо — неровно-то детей любить? Упрям старик, — ты бы, господи, вразумил его.
И
сама она улыбается, покачивая головою.
— Бабушка-то обожглась-таки. Как она принимать будет? Ишь, как стенает тетка! Забыли про нее; она, слышь, еще в
самом начале пожара корчиться стала — с испугу… Вот оно как трудно человека родить, а баб не уважают! Ты запомни: баб надо уважать, матерей то есть…
— Огурец
сам скажет, когда его солить пора; ежели он перестал землей и всякими чужими запахами пахнуть, тут вы его и берите. Квас нужно обидеть, чтобы ядрен был, разъярился; квас сладкого не любит, так вы его изюмцем заправьте, а то сахару бросьте, золотник на ведро. Варенцы делают разно: есть дунайский вкус и гишпанский [Гишпанский — т. е. испанский (искаж.).], а то еще — кавказский…
Ну, стала она барам ненадобна, и дали они ей вольную, — живи-де, как
сама знаешь, — а как без руки-то жить?
Господь и
сам их видит; он их видит, а беси любят.
Но я подозревал, что он и
сам любит побасенки больше Псалтыря; он знал его почти весь на память, прочитывая, по обету, каждый вечер, перед сном, кафизму вслух и так, как дьячки в церкви читают часослов.
Силища была у нее не женская, до двадцати годов меня за волосья трясла очень легко, а в двадцать-то годов я
сам неплох был.
Сначала боялись: испортит, враг; а после
сами мужики стали звать его: айда, Мирон!
— Это — в 48-м году, в
самый венгерский поход; кума-то Тихона на другой день после крестин и погнали…
— Спи спокойно, а я к нему спущусь… Ты меня не больно жалей, голуба́ душа, я ведь тоже, поди-ка, и
сама виновата… Спи!
Он ударил ее колом по руке; было видно, как, скользнув мимо окна, на руку ей упало что-то широкое, а вслед за этим и
сама бабушка осела, опрокинулась на спину, успев еще крикнуть...
Она
сама заплакала и, не отирая мокрых щек, отошла в угол молиться.
В те дни мысли и чувства о боге были главной пищей моей души,
самым красивым в жизни, — все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть. Бог был самым лучшим и светлым из всего, что окружало меня, — бог бабушки, такой милый друг всему живому. И, конечно, меня не мог не тревожить вопрос: как же это дед не видит доброго бога?
Был я не по годам силен и в бою ловок, — это признавали
сами же враги, всегда нападавшие на меня кучей. Но все-таки улица всегда била меня, и домой я приходил обыкновенно с расквашенным носом, рассеченными губами и синяками на лице, оборванный, в пыли.
Я отказывался грубо и сердито. Тогда она
сама шла за ворота и долго разговаривала с ним, стоя на тротуаре. Он усмехался, тряс бородой, но сам говорил мало, односложно.
Она не ошиблась: лет через десять, когда бабушка уже успокоилась навсегда, дед
сам ходил по улицам города нищий и безумный, жалостно выпрашивая под окнами...
Идет Иван, горько думает:
«Не
сам иду, — нужда ведет!
— Сиди… Будем сидеть и молчать — ладно? Вот это
самое… Ты упрямый?
— Ну, это, брат, не так, это ты
сам выдумал…
— Ну вот! Так-то, брат. Вот это
самое, голубчик…
— Чужой — понимаешь? Вот за это
самое. Не такой…
А у
самого тоже слезы текут из-под мутных очков.
В детстве я представляю
сам себя ульем, куда разные простые, серые люди сносили, как пчелы, мед своих знаний и дум о жизни, щедро обогащая душу мою, кто чем мог. Часто мед этот бывал грязен и горек, но всякое знание — все-таки мед.
Только, единова, овод, что ли, Игнашку укусил — дернулся он, а пуля ему в коленку, в
самую в чашечку!
Бабушку эдакие рассказы не удивляли, она
сама знала их десятки, а мне становилось немножко жутко, я спрашивал Петра...
Неточные совпадения
Старче всё тихонько богу плачется, // Просит у Бога людям помощи, // У Преславной Богородицы радости, // А Иван-от Воин стоит около, // Меч его давно в пыль рассыпался, // Кованы доспехи съела ржавчина, // Добрая одежа поистлела вся, // Зиму и лето гол стоит Иван, // Зной его сушит — не высушит, // Гнус ему кровь точит — не выточит, // Волки, медведи — не трогают, // Вьюги да морозы — не для него, // Сам-от он не в силе с места двинуться, // Ни руки поднять и ни слова сказать, // Это, вишь, ему в наказанье дано:
Цитаты из русской классики со словом «самоё»
Ассоциации к слову «самый»
Предложения со словом «сам»
- На самом деле день отдыха – лучший способ закрепить результаты тренировок.
- Они уже начали сдавать зачёты и экзамены, но в эти нежные дни самого начала лета выдалась достаточная передышка, чтобы немного отдохнуть.
- То, что началось как небольшой интеллектуальный проект, превратилось в самое главное дело, которое потребовало бесчисленных часов сверхурочной работы и встреч, проходивших глубокой ночью.
- (все предложения)
Предложения со словом «самый»
- Когда он делал это, то отпускал несколько непристойных шуточек, благодаря этому раненый начинал думать, что на самом деле дела его не так уж и плохи, как он сам полагал.
- Они уже начали сдавать зачёты и экзамены, но в эти нежные дни самого начала лета выдалась достаточная передышка, чтобы немного отдохнуть.
- – Ну да. Она их возит по различным мероприятиям и по юнкоровским делам самая главная. Телефон откуда-то узнала, самолично звонила, ругала за качели.
- (все предложения)
Афоризмы русских писателей со словом «сам»
- Подлинная красота — сама по себе идея.
- Никогда не показывайте, что вы умнее ребенка; почувствовав ваше превосходство, он, конечно, будет уважать вас за глубину мысли, но сам сейчас же молниеносно уйдет в себя, спрячется, как улитка в раковину.
- Что такое революция? Это переворот и избавление.
Но когда избавитель перевернуть — перевернул, избавить — избавил, а потом и сам так плотно уселся на ваш загорбок, что снова и еще хуже задыхаетесь вы в предсмертной тоске, то тогда черт с ним и с избавителем этим!
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно