Неточные совпадения
Из-под холщовой, длинной, ниже колен, рубахи жалобно торчали кости горба, почти скрывая большую голову, в прямых, светлых
волосах; чтоб
волосы не падали
на лицо, Никита повязал их веткой берёзы.
И вот наступил для Петра большой, трудный день. Пётр сидит в переднем углу горницы, зная, что брови его сурово сдвинуты, нахмурены, чувствуя, что это нехорошо, не красит его в глазах невесты, но развести бровей не может, очи точно крепкой ниткой сшиты. Исподлобья поглядывая
на гостей, он встряхивает
волосами, хмель сыплется
на стол и
на фату Натальи, она тоже понурилась, устало прикрыв глаза, очень бледная, испугана, как дитя, и дрожит от стыда.
Обеими руками приглаживая
волосы на голове, дёргая себя за ухо, он бормотал...
…Наталья проснулась скоро, ей показалось, что её разбудили жалость к матери и обида за неё. Босая, в одной рубахе, она быстро сошла вниз. Дверь в комнату матери, всегда запертая
на ночь, была приоткрыта, это ещё более испугало женщину, но, взглянув в угол, где стояла кровать матери, она увидала под простыней белую глыбу и тёмные
волосы, разбросанные по подушке.
Между крестов, читая надписи, ходил, кружился Алексей; он похудел и казался старше своих лет. Его немужицкое лицо, обрастая тёмным
волосом, казалось обожжённым и закоптевшим, дерзкие глаза, углубясь под чёрные брови, смотрели
на всех неприязненно, он говорил глуховатым голосом, свысока и как бы нарочито невнятно, а когда его переспрашивали, взвизгивал...
Никита стоит у ног отца, ожидая, когда отец вспомнит о нём. Баймакова то расчёсывает гребнем густые, курчавые
волосы Ильи, то отирает салфеткой непрерывную струйку крови в углу его губ, капли пота
на лбу и
на висках, она что-то шепчет в его помутневшие глаза, шепчет горячо, как молитву, а он, положив одну руку
на плечо ей, другую
на колено, отяжелевшим языком ворочает последние слова...
Пётр тоже встал, подошел к жене, схватил её за
волосы на макушке и, отогнув голову, заглянул в глаза...
Горбун не ответил. Он был едва видим
на лавке у окна, мутный свет падал
на его живот и ноги. Потом Пётр различил, что Никита, опираясь горбом о стену, сидит, склонив голову, рубаха
на нём разорвана от ворота до подола и, мокрая, прилипла к его переднему горбу,
волосы на голове его тоже мокрые, а
на скуле — темная звезда и от неё лучами потёки.
Наталья равнодушно и очень внимательно разливала чай, её маленькие, мышиные уши заметно горели и казались измятыми, она хмурилась и часто выходила из комнаты; мать её задумчиво молчала и, помусливая палец, приглаживала седые
волосы на висках, только Алексей, необычно для него, волновался, спрашивал, подёргивая плечами...
Там, где дорога круто загибалась в сосновый лес, Никита оглянулся, — Тихон, сунув шапку под мышку, опираясь
на лопату, стоял среди дороги, как бы решив не пропускать никого по ней; тянул утренний ветерок и шевелил
волосы на его неприятной голове.
Поглубже натянув картуз, Алексей остановился, взглянул
на женщин; его жена, маленькая, стройная, в простеньком, тёмном платье, легко шагая по размятому песку, вытирала платком свои очки и была похожа
на сельскую учительницу рядом с дородной Натальей, одетой в чёрную, шёлковую тальму со стеклярусом
на плечах и рукавах; тёмно-лиловая головка красиво прикрывала её пышные, рыжеватые
волосы.
Губы её, распухшие от укусов, почти не шевелились, и слова шли как будто не из горла, а из опустившегося к ногам живота, безобразно вздутого, готового лопнуть. Посиневшее лицо тоже вздулось; она дышала, как уставшая собака, и так же высовывала опухший, изжёванный язык, хватала
волосы на голове, тянула их, рвала и всё рычала, выла, убеждая, одолевая кого-то, кто не хотел или не мог уступить ей...
И вот Артамонов, одетый в чужое платье, обтянутый им, боясь пошевелиться, сконфуженно сидит, как во сне, у стола, среди тёплой комнаты, в сухом, приятном полумраке; шумит никелированный самовар, чай разливает высокая, тонкая женщина, в чалме рыжеватых
волос, в тёмном, широком платье.
На её бледном лице хорошо светятся серые глаза; мягким голосом она очень просто и покорно, не жалуясь, рассказала о недавней смерти мужа, о том, что хочет продать усадьбу и, переехав в город, открыть там прогимназию.
Он хотел сказать шутливо, но услыхал, что слова его прозвучали угрюмо, почти сердито; он, с досадой
на себя, ударил палкой по песку. И тотчас началось что-то непонятное, ненужное; синь глаз Ильи потемнела, чётко выведенные брови сдвинулись, он откинул
волосы со лба и с нехорошей настойчивостью заговорил...
В тесной, чистенькой келье отец Никодим стал побольше, но ещё страшней; когда он снял клобук, матово, точно у покойника, блеснул его полуголый, как бы лишённый кожи, костяной череп;
на висках, за ушами,
на затылке повисли неровные пряди серых
волос.
Лицо у него было тоже костяное, цвета воска; всюду
на костях лица не хватало мяса; выцветшие глаза не освещали его, взгляд их, казалось, был сосредоточен
на кончике крупного, но дряблого носа, под носом беззвучно шевелились тёмные полоски иссохших губ, рот стал ещё больше, разделял лицо глубокой впадиной, и особенно жутко неприятна была серая плесень
волос на верхней губе.
Лежала она вверх грудью, подложив руки под голову; распущенные тёмные
волосы её, сливаясь с чёрным блеском лака, вросли в крышку; чем ближе она подвигалась к столу, тем более чётко выделялись формы её тела и назойливее лезли в глаза пучки
волос под мышками,
на животе.
Нагая женщина волнисто выпрямилась, тряхнула головою,
волосы перекинулись
на её нахально торчавшие груди, спрятали их; она закачалась и запела медленно, негромко, в нос, отдалённым, мечтающим голосом.
Движения женщины стали быстрее, судорожней; она так извивалась, как будто хотела спрыгнуть с рояля и — не могла; её подавленные крики стали гнусавее и злей; особенно жутко было видеть, как волнисто извиваются её ноги, как резко дёргает она головою, а густые
волосы её, взмётываясь над плечами, точно крылья, падают
на грудь и спину звериной шкурой.
Приглаживая
волосы на голове и бороду обеими руками, Пётр сказал сквозь пальцы...
Он пил горячий, крепкий чай, глотал коньяк, обжигая рот, но не чувствовал, что пьянеет, только возрастало беспокойство, хотелось идти куда-то. Позвонил. Явился какой-то туманно струящийся человек, без лица, без
волос, похожий
на палку с костяным набалдашником.
Стиснув челюсти, покорно Артамонов старший шёл за братом к парикмахеру, — Алексей строго и точно объяснял, насколько надо остричь бороду и
волосы на голове; в магазине обуви он сам выбрал Петру сапоги.
После этого, взглянув в зеркало, Пётр нашёл, что он стал похож
на приказчика, а сапоги жали ему ногу в подъёме. Но он молчал, сознавая, что брат действует правильно: и
волосы постричь и сапоги переменить — всё это нужно. Нужно вообще привести себя в порядок, забыть всё мутное, подавляющее, что осталось от кутежа и весомо, ощутимо тяготило.
Её соломенная шляпа, привязанная лентой за шею, всегда болталась
на спине,
волосы у неё были тоже соломенного цвета; одевалась неаккуратно, ноги были видны из-под юбки, почти до колен.
Вот шагает во главе своих учениц Вера Попова с каменным лицом; снежинки искрятся
на её седых
волосах; белые, в инее, ресницы её дрогнули, когда она кивнула пышноволосой, ничем не покрытой головой. Артамонов пожалел её...
Грузный, в белом весь, с растрёпанными
волосами на голове, с тёмно-бурым опухшим лицом, он был почти страшен.
Артамонов задохнулся. Было странно видеть, что жена не обиделась, не испугалась, не заплакала. Она гладила трясущейся рукою
волосы на голове его и тревожно, но ласково шептала...