Пётр вытянулся, говорил излишне и неуместно громко, входя в комнату, где лежал отец и, попеременно с Никитой, толстая монахиня выпевала жалобы псалтыря; Пётр вопросительно заглядывал в
лицо отца, крестился и, минуты две-три постояв, осторожно уходил, потом его коренастая фигура мелькала в саду, на дворе, и казалось, что он чего-то ищет.
Не спеша, честно взвешивая тяжесть всех слов, какие необходимо сказать сыну, отец пошёл к нему, приминая ногами серые былинки, ломко хрустевшие. Сын лежал вверх спиною, читал толстую книгу, постукивая по страницам карандашом; на шорох шагов он гибко изогнул шею, посмотрел на отца и, положив карандаш между страниц книги, громко хлопнул ею; потом сел, прислонясь спиной к стволу сосны, ласково погладив взглядом
лицо отца. Артамонов старший, отдуваясь, тоже присел на обнажённый, дугою выгнутый корень.
Неточные совпадения
— Не любят нас, — заметил Пётр;
отец, на ходу, взглянул в
лицо ему...
Сын умоляюще и сердито смотрит на
отца, Илья Артамонов встрёпанный, пламенный, кричит, глядя в румяное
лицо Баймаковой...
Котел нехотя пошевелился и снова грузно осел, а Никита увидал, что из толпы рабочих вышел незнакомой походкой
отец,
лицо у него было тоже незнакомое, шёл он, сунув одну руку под бороду, держа себя за горло, а другой щупал воздух, как это делают слепые; старый ткач, припрыгивая вслед за ним, покрикивал...
— Что такое? — спросил он и пошёл к дому, шагая осторожно, как по жёрдочке над глубокой рекою. Баймакова прощалась с дочерью, стоя на крыльце, Никита заметил, что, когда она взглянула на
отца, её красивое
лицо странно, точно колесо, всё повернулось направо, потом налево и поблекло.
На подоконнике, покручивая тёмную, острую бородку, сидит Алексей, его нехорошее, немужицкое
лицо заострилось и точно пылью покрыто, он смотрит, не мигая, через головы людей на постель, там лежит
отец, говоря не своим голосом...
«Что же это такое? — соображал Артамонов, закрыв глаза, но видя пред собою лобастое
лицо, вспоминая нестерпимо обидный блеск глаз Ильи. — Как работника, рассчитал
отца, подлец! Как нищего оттолкнул…»
Было видно, что все монахи смотрят на
отца Никодима почтительно; а настоятель, огромный, костлявый, волосатый и глухой на одно ухо, был похож на лешего, одетого в рясу; глядя в
лицо Петра жутким взглядом чёрных глаз, он сказал излишне громко...
Его угнетала невозможность пропустить мимо себя эти часы уныния. Всё кругом было тягостно, ненужно: люди, их слова, рыжий конь, лоснившийся в лунном свете, как бронза, и эта чёрная, молча скорбевшая собака. Ему казалось, что тётка Ольга хвастается тем, как хорошо она жила с мужем; мать, в углу двора, всхлипывала как-то распущенно, фальшиво, у
отца остановились глаза, одеревенело
лицо, и всё было хуже, тягостнее, чем следовало быть.
— Опоздал ты, — сказал ему
отец, подходя к брату, вытирая слёзы с
лица; монах втянул, как черепаха, голову свою в горб.
Пыльное его
лицо опухло, он смотрел мутными глазами в спины людей, окружавших могилу, и что-то говорил
отцу неслышным голосом, дрожала серая бородёнка.
Утром, в день смерти его, Яков помог
отцу подняться на чердак,
отец, перекрестясь, уставился в тёмное, испепелённое
лицо с полузакрытыми глазами, с провалившимся ртом; Никита неестественно громко сказал...
Его лиловатое, раздутое
лицо брезгливо дрожало, нижняя губа отваливалась; за
отца было стыдно пред людями. Сестра Татьяна целые дни шуршала газетами, тоже чем-то испуганная до того, что у неё уши всегда были красные. Мирон птицей летал в губернию, в Москву и Петербург, возвратясь, топал широкими каблуками американских ботинок и злорадно рассказывал о пьяном, распутном мужике, пиявкой присосавшемся к царю.
Перед этим он стал говорить меньше, менее уверенно, даже как будто затрудняясь в выборе слов; начал отращивать бороду, усы, но рыжеватые волосы на лице его росли горизонтально, и, когда верхняя губа стала похожа на зубную щетку, отец сконфузился, сбрил волосы, и Клим увидал, что
лицо отцово жалостно обмякло, постарело.
Он прочел еще 7-й, 8-й, 9-й и 10-й стихи о соблазнах, о том, что они должны прийти в мир, о наказании посредством геенны огненной, в которую ввергнуты будут люди, и о каких-то ангелах детей, которые видят
лицо Отца Небесного. «Как жалко, что это так нескладно, — думал он, — а чувствуется, что тут что-то хорошее».
Неточные совпадения
Мать отстранила его от себя, чтобы понять, то ли он думает, что говорит, и в испуганном выражении его
лица она прочла, что он не только говорил об
отце, но как бы спрашивал ее, как ему надо об
отце думать.
Она чувствовала, что слезы выступают ей на глаза. «Разве я могу не любить его? — говорила она себе, вникая в его испуганный и вместе обрадованный взгляд. — И неужели он будет заодно с
отцом, чтобы казнить меня? Неужели не пожалеет меня?» Слезы уже текли по ее
лицу, и, чтобы скрыть их, она порывисто встала и почти выбежала на террасу.
Это было
лицо Левина с насупленными бровями и мрачно-уныло смотрящими из-под них добрыми глазами, как он стоял, слушая
отца и взглядывая на нее и на Вронского.
Девочка, любимица
отца, вбежала смело, обняла его и смеясь повисла у него на шее, как всегда, радуясь на знакомый запах духов, распространявшийся от его бакенбард. Поцеловав его наконец в покрасневшее от наклоненного положения и сияющее нежностью
лицо, девочка разняла руки и хотела бежать назад; но
отец удержал ее.
Прежде он помнил имена, но теперь забыл совсем, в особенности потому, что Енох был любимое его
лицо изо всего Ветхого Завета, и ко взятию Еноха живым на небо в голове его привязывался целый длинный ход мысли, которому он и предался теперь, остановившимися глазами глядя на цепочку часов
отца и до половины застегнутую пуговицу жилета.