Неточные совпадения
Но всё-таки послали будочника Машку Ступу, городского шута и пьяницу; бесстыдно, при всех
людях и не стесняясь женщин, Ступа снял казённые штаны, а измятый кивер [головной убор — Ред.] оставил на
голове, перешёл илистую Ватаракшу вброд, надул свой пьяный животище, смешным, гусиным шагом подошёл к чужому и, для храбрости, нарочито громко спросил...
Никита слушал, склоня
голову, и выгибал горб, как бы ожидая удара. День был ветреный, ветер дул вслед толпе, и пыль, поднятая сотнями ног, дымным облаком неслась вслед за
людьми, густо припудривая намасленные волосы обнажённых
голов. Кто-то сказал...
А в саду под липой, за круглым столом, сидят, пьют брагу Илья Артамонов, Гаврила Барский, крёстный отец невесты, Помялов и кожевник Житейкин,
человек с пустыми глазами, тележник Воропонов; прислонясь к стволу липы, стоит Пётр, тёмные волосы его обильно смазаны маслом и
голова кажется железной, он почтительно слушает беседу старших.
— И матушке не надо бы, — ответила она тихо и печально, стоя на скамье и глядя в тесный круг
людей, через их
головы; покачнувшись, она схватилась рукою за плечо Петра.
Муравьиная суета
людей, крики, стук не будят большого
человека, лёжа в небо лицом, он храпит, как тупая пила, — землекоп идёт прочь, оглядываясь, мигая, как ушибленный по
голове.
Когда шли по мосту через Ватаракшу, на мосту, держась за перила, стоял нищеподобный
человек, в рыженьком, отрёпанном халате, похожий на пропившегося чиновника. На его дряблом лице, заросшем седой бритой щетиной, шевелились волосатые губы, открывая осколки чёрных зубов, мутно светились мокренькие глазки. Артамонов отвернулся, сплюнул, но заметив, что Алексей необычно ласково кивнул
головою дрянному человечку, спросил...
Утром из города приехали на дрожках Барский и городской
голова Яков Житейкин, пустоглазый
человек, по прозвищу Недожаренный, кругленький и действительно сделанный как бы из сырого теста; посетив усопшего, они поклонились ему, и каждый из них заглянул в потемневшее лицо боязливо, недоверчиво, они, видимо, тоже были удивлены гибелью Артамонова. Затем Житейкин кусающим, едким голосом сказал Петру...
На похороны Ильи Артамонова явились почти все лучшие
люди города, приехал исправник, высокий, худощавый, с
голым подбородком и седыми баками, величественно прихрамывая, он шагал по песку рядом с Петром и дважды сказал ему одни и те же слова...
Песок сверкал алмазными искрами, похрустывая под ногами
людей, над
головами их волновалось густое пение попов, сзади всех шёл, спотыкаясь и подпрыгивая, дурачок Антонушка; круглыми глазами без бровей он смотрел под ноги себе, нагибался, хватая тоненькие сучки с дороги, совал их за пазуху и тоже пронзительно пел...
— Ты что ж это как озоруешь? — спросил отец, но Илья, не ответив, только
голову склонил набок, и Артамонову показалось, что сын дразнит его, снова напоминая о том, что он хотел забыть. Странно было ощущать, как много места в душе занимает этот маленький
человек.
— Нельзя запретить
человеку жить, как он хочет, — сказал Илья, тряхнув
головою.
Он поднял глаза, с минуту молча смотрел на брата, пристально, снизу вверх. И медленно, как большую тяжесть, поднимал посох, как бы намереваясь ударить им кого-то. Горбун встал, бессильно опустил
голову, осеняя
людей крестом, но, вместо молитвы, сказал...
Круг пола вертелся и показывал в одном углу кучу неистовых, меднотрубых музыкантов; в другом — хор, толпу разноцветных женщин с венками на
головах; в третьем на посуде и бутылках буфета отражались огни висячих ламп, а четвёртый угол был срезан дверями, из дверей лезли
люди и, вступая на вращающийся круг, качались, падали, взмахивая руками, оглушительно хохотали, уезжая куда-то.
Самое жуткое, что осталось в памяти ослепляющим пятном, это — женщина, Паула Менотти. Он видел её в большой, пустой комнате с
голыми стенами; треть комнаты занимал стол, нагруженный бутылками, разноцветным стеклом рюмок и бокалов, вазами цветов и фрукт, серебряными ведёрками с икрой и шампанским.
Человек десять рыжих, лысых, седоватых
людей нетерпеливо сидели за столом; среди нескольких пустых стульев один был украшен цветами.
Вдруг музыка оборвалась, женщина спрыгнула на пол, чёрный Стёпа окутал её золотистым халатом и убежал с нею, а
люди закричали, завыли, хлопая ладонями, хватая друг друга; завертелись лакеи, белые, точно покойники в саванах; зазвенели рюмки и бокалы, и
люди начали пить жадно, как в знойный день. Пили и ели они нехорошо, непристойно; было почти противно видеть
головы, склонённые над столом, это напоминало свиней над корытом.
Поражало его умение ярмарочных женщин высасывать деньги и какая-то бессмысленная трата ими заработка, достигнутого ценою бесстыдных, пьяных ночей. Ему сказали, что
человек с собачьим лицом, крупнейший меховщик, тратил на Паулу Менотти десятки тысяч, платил ей по три тысячи каждый раз, когда она показывала себя
голой. Другой, с лиловыми ушами, закуривая сигары, зажигая на свече сторублевые билеты, совал за пазухи женщин пачки кредиток.
В памяти мелькали странные фигуры бешено пьяных
людей, слова песен, обрывки командующей речи брата, блестели чьи-то мимоходом замеченные глаза, но в
голове всё-таки было пусто и сумрачно; казалось, что её пронзил тоненький, дрожащий луч и это в нём, как пылинки, пляшут, вертятся
люди, мешая думать о чём-то очень важном.
Артамонов старший тряхнул
головою, слова, как мухи, мешали ему думать о чём-то важном; он отошёл в сторону, стал шагать по тротуару медленнее, пропуская мимо себя поток
людей, необыкновенно чёрный в этот день, на пышном, чистом снегу.
Люди шли, шли и дышали паром, точно кипящие самовары.
Пётр Артамонов молча сосал разноцветные водки, жевал скользкие, кисленькие грибы и чувствовал всем своим пьяным телом, что самое милое, жутко могучее и настоящее скрыто в ярмарочной бесстыднице, которая за деньги показывает себя
голой и ради которой именитые
люди теряют деньги, стыд, здоровье. А для него от всей жизни осталась вот эта чёрная коза.
Вообще же он думал трудно, а задумываясь, двигался тяжело, как бы неся большую тяжесть, и, склонив
голову, смотрел под ноги. Так шёл он и в ту ночь от Полины; поэтому и не заметил, откуда явилась пред ним приземистая, серая фигура, высоко взмахнула рукою. Яков быстро опустился на колено, тотчас выхватил револьвер из кармана пальто, ткнул в ногу нападавшего
человека, выстрелил; выстрел был глух и слаб, но
человек отскочил, ударился плечом о забор, замычал и съехал по забору на землю.
Лишь после этого Яков почувствовал, что он смертельно испуган, испуган так, что хотел закричать и не мог; руки его дрожали и ноги не послушались, когда он хотел встать с колен. В двух шагах от него возился на земле, тоже пытаясь встать, этот
человек, без шапки, с курчавой
головою.
Его жена была игрушечно маленьких размеров, но сделана как-то особенно отчётливо, и это придавало ей в глазах Якова вид не настоящей женщины, а сходство с фарфоровой фигуркой, прилепленной к любимым часам дяди Алексея;
голова фигурки была отбита и приклеена несколько наискось; часы стояли на подзеркальнике, и статуэтка, отворотясь от
людей, смотрела в зеркало.
По улицам города ходили хромые, слепые, безрукие и всячески изломанные
люди в солдатских шинелях, и всё вокруг окрашивалось в гнойный цвет их одежды. Изломанных, испорченных солдат водили на прогулки городские дамы, дамами командовала худая, тонкая, похожая на метлу, Вера Попова, она привлекла к этому делу и Полину, но та, потряхивая
головою, кричала, жаловалась...
Она уходила в угол и сидела там, глядя тусклыми глазами на бывшего
человека, с которым истратила всю свою жизнь. У неё тряслась
голова, руки двигались неверно, как вывихнутые, она похудела, оплыла, как сальная свеча.
— Есть хочу, — сказал Артамонов; ему не ответили. Синеватая, сырая мгла наполняла сад; перед беседкой стояли, положив
головы на шеи друг другу, две лошади, серая и тёмная; на скамье за ними сидел
человек в белой рубахе, распутывая большую связку верёвок.