Неточные совпадения
Мигая ласковыми
глазами печального сиреневого цвета, он смотрел на ребят Артамонова, каменно стоявших у двери; все они были очень разные: старший — похож на
отца, широкогрудый, брови срослись,
глаза маленькие, медвежьи, у Никиты
глаза девичьи, большие и синие, как его рубаха, Алексей — кудрявый, румяный красавец, белокож, смотрит прямо и весело.
Его и детей точно вихрем крутило, с утра до вечера они мелькали у всех на
глазах, быстро шагая по всем улицам, торопливо крестясь на церкви;
отец был шумен и неистов, старший сын угрюм, молчалив и, видимо, робок или застенчив, красавец Олёшка — задорен с парнями и дерзко подмигивал девицам, а Никита с восходом солнца уносил острый горб свой за реку, на «Коровий язык», куда грачами слетелись плотники, каменщики, возводя там длинную кирпичную казарму и в стороне от неё, под Окою, двухэтажный большой дом из двенадцативершковых брёвен, — дом, похожий на тюрьму.
— Хороши
глаза у него; не
отцовы, а материны, должно быть.
А в саду под липой, за круглым столом, сидят, пьют брагу Илья Артамонов, Гаврила Барский, крёстный
отец невесты, Помялов и кожевник Житейкин, человек с пустыми
глазами, тележник Воропонов; прислонясь к стволу липы, стоит Пётр, тёмные волосы его обильно смазаны маслом и голова кажется железной, он почтительно слушает беседу старших.
Отцы стравливали детей, как бойцовых петухов; полупьяные, они стояли плечо в плечо друг с другом, один — огромный, неуклюжий, точно куль овса, из его красных, узеньких щелей под бровями обильно текли слёзы пьяного восторга; другой весь подобрался, точно готовясь прыгнуть, шевелил длинными руками, поглаживая бёдра свои,
глаза его почти безумны. Пётр, видя, что борода
отца шевелится на скулах, соображает...
Никита подхватил
отца под локоть, но кто-то наступил на пальцы ноги его так сильно, что он на минуту ослеп, а потом
глаза его стали видеть ещё острей, запоминая с болезненной жадностью всё, что делали люди в тесноте
отцовой комнаты и на дворе.
Никита стоит у ног
отца, ожидая, когда
отец вспомнит о нём. Баймакова то расчёсывает гребнем густые, курчавые волосы Ильи, то отирает салфеткой непрерывную струйку крови в углу его губ, капли пота на лбу и на висках, она что-то шепчет в его помутневшие
глаза, шепчет горячо, как молитву, а он, положив одну руку на плечо ей, другую на колено, отяжелевшим языком ворочает последние слова...
Мать велела изрубить корыто, а Илью нашлёпала, с этого дня он стал смотреть на неё такими же невидящими
глазами, как смотрел на двухлетнюю сестрёнку Таню. Он был вообще деловой человечек, всегда что-то строгал, рубил, ломал, налаживал, и, наблюдая это,
отец думал...
— Ты что? — ласково спросил
отец, — сын тоже спросил, глядя в
глаза его...
— Посмотрите отметки, — сказал Илья, дёрнув плечом, а
глаза его пристально смотрели в сад, в небо.
Отец спросил...
Тогда Илья тоже встал и, глядя через плечо
отца побелевшими
глазами, сказал негромко...
«Что же это такое? — соображал Артамонов, закрыв
глаза, но видя пред собою лобастое лицо, вспоминая нестерпимо обидный блеск
глаз Ильи. — Как работника, рассчитал
отца, подлец! Как нищего оттолкнул…»
— И это — верно. Иной раз я вспоминаю, что вот такими же
глазами Тихон разглядывал
отца, когда тот на твоей свадьбе с солдатами боролся. Потом сам стал бороться. Помнишь?
Было видно, что все монахи смотрят на
отца Никодима почтительно; а настоятель, огромный, костлявый, волосатый и глухой на одно ухо, был похож на лешего, одетого в рясу; глядя в лицо Петра жутким взглядом чёрных
глаз, он сказал излишне громко...
Сытенький, розовощёкий, с приятными
глазами, которые, улыбаясь, отражали все цвета, точно мыльные пузыри, Яков солидно носил круглое тело своё и, хотя вблизи был странно похож на голубя, издали казался деловитым, ловким хозяином. Работницы ласково улыбались ему, он ворковал с ними, прищуриваясь сладостно, и ходил около них как-то боком, не умея скрыть под напускной солидностью задор молодого петуха.
Отец дёргал себя за ухо, ухмылялся и думал...
Слова молитвы, похожей на требование, вылетали из круглых ртов белым паром, замерзая инеем на бровях и усах басов, оседая в бородах нестройно подпевавшего купечества. Особенно пронзительно, настойчиво и особенно не в лад хору пел городской голова Воропонов, сын тележника; толстый, краснощёкий, с
глазами цвета перламутровых пуговиц, он получил в наследство от своего
отца вместе с имуществом и неукротимую вражду ко всем Артамоновым.
«Ничего не надо говорить», — подумал Яков, выходя на крыльцо, и стал смотреть, как тени чёрной и белой женщин стирают пыль с камней; камни становятся всё светлее. Мать шепталась с Тихоном, он согласно кивал головою, конь тоже соглашался; в
глазу его светилось медное пятно. Вышел из дома
отец, мать сказала ему...
Его угнетала невозможность пропустить мимо себя эти часы уныния. Всё кругом было тягостно, ненужно: люди, их слова, рыжий конь, лоснившийся в лунном свете, как бронза, и эта чёрная, молча скорбевшая собака. Ему казалось, что тётка Ольга хвастается тем, как хорошо она жила с мужем; мать, в углу двора, всхлипывала как-то распущенно, фальшиво, у
отца остановились
глаза, одеревенело лицо, и всё было хуже, тягостнее, чем следовало быть.
Пыльное его лицо опухло, он смотрел мутными
глазами в спины людей, окружавших могилу, и что-то говорил
отцу неслышным голосом, дрожала серая бородёнка.
— Вот как женятся, — ворчал
отец, глядя на Якова красными
глазами. — А ты путаешься чёрт знает с какой. А Илью вымели из обихода, как сор.
И всегда он видел, что после насыщения жалобами
отцом овладевает горячий зуд, беспокойное желание обижать людей, издеваться над ними. Он шёл к старухе жене, сидевшей у окна в сад, положив на колени ненужные руки, уставя пустые
глаза в одну точку; он садился рядом с нею и зудел...
Но это не украшало
отца, не гасило брезгливость к нему, в этом было даже что-то обидное, принижающее.
Отец почти ежедневно ездил в город как бы для того, чтоб наблюдать, как умирает монах. С трудом, сопя, Артамонов старший влезал на чердак и садился у постели монаха, уставив на него воспалённые, красные
глаза. Никита молчал, покашливая, глядя оловянным взглядом в потолок; руки у него стали беспокойны, он всё одёргивал рясу, обирал с неё что-то невидимое. Иногда он вставал, задыхаясь от кашля.
Утром, в день смерти его, Яков помог
отцу подняться на чердак,
отец, перекрестясь, уставился в тёмное, испепелённое лицо с полузакрытыми
глазами, с провалившимся ртом; Никита неестественно громко сказал...
Неточные совпадения
А Клим полой суконною // Отер
глаза бесстыжие // И пробурчал: «
Отцы!
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить
отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в
глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Г-жа Простакова (с веселым видом). Вот
отец! Вот послушать! Поди за кого хочешь, лишь бы человек ее стоил. Так, мой батюшка, так. Тут лишь только женихов пропускать не надобно. Коль есть в
глазах дворянин, малый молодой…
В следующую речь Стародума Простаков с сыном, вышедшие из средней двери, стали позади Стародума.
Отец готов его обнять, как скоро дойдет очередь, а сын подойти к руке. Еремеевна взяла место в стороне и, сложа руки, стала как вкопанная, выпяля
глаза на Стародума, с рабским подобострастием.
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет
глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую
отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала в другом месте.