Тотчас после утреннего чая, в восемь часов, хозяин
с братом раздвигали стол, раскладывали на нем листы белой бумаги, готовальни, карандаши, блюдца с тушью и принимались за работу, один на конце стола, другой против него.
Неточные совпадения
— Я? Солдат, самый настоящий солдат, кавказский. И на войне был, а — как же иначе? Солдат для войны живет. Я
с венграми воевал,
с черкесом, поляком — сколько угодно! Война,
брат, бо-ольшое озорство!
— Мы,
брат,
с Чуркой влюбились в нее, все ссоримся!
Скоро мы перестали нуждаться в предбаннике: мать Людмилы нашла работу у скорняка и
с утра уходила из дому, сестренка училась в школе,
брат работал на заводе изразцов. В ненастные дни я приходил к девочке, помогая ей стряпать, убирать комнату и кухню, она смеялась...
Незаметно, как маленькая звезда на утренней заре, погас
брат Коля. Бабушка, он и я спали в маленьком сарайчике, на дровах, прикрытых разным тряпьем; рядом
с нами, за щелявой стеной из горбушин, был хозяйский курятник;
с вечера мы слышали, как встряхивались и клохтали, засыпая, сытые куры; утром нас будил золотой горластый петух.
— Сиротой жить лучше. Умри-ка у меня отец
с матерью, я бы сестру оставила на
брата, а сама — в монастырь на всю жизнь. Куда мне еще? Замуж я не гожусь, хромая — не работница. Да еще детей тоже хромых народишь…
— Н-на… действительно, привязались к убогому! Видишь — как? То-то! Люди,
брат, могут
с ума свести, могут… Привяжутся, как клопы, и — шабаш! Даже куда там — клопы! Злее клопов…
Когда
братья ушли на улицу, женщины, приказав мне ставить самовар, бросились к окнам, но почти тотчас
с улицы позвонил хозяин, молча вбежал по лестнице и, отворив дверь в прихожую, густо сказал...
Он был, помнится мне, сирота; мать и отец давно умерли у него,
братьев, сестер — не было, лет
с восьми он жил по чужим людям.
— В том и безобразие наше, что никто никого не лучше… Я,
брат, все понимаю, и снаружи, и
с изнанки, все! Я — не деревня…
— Вообще,
брат, люди — сволочь! Вот ты там
с мужиками говоришь, то да се… я понимаю, очень много неправильного, подлого — верно,
брат… Воры всё! А ты думаешь, твоя речь доходит? Ни перчинки! Да. Они — Петр, Осип — жулье! Они мне всё говорят — и как ты про меня выражаешься, и всё… Что,
брат?
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться
с другими: я,
брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков.
С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу.
С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что,
брат Пушкин?» — «Да так,
брат, — отвечает, бывало, — так как-то всё…» Большой оригинал.
С утра встречались странникам // Все больше люди малые: // Свой
брат крестьянин-лапотник, // Мастеровые, нищие, // Солдаты, ямщики. // У нищих, у солдатиков // Не спрашивали странники, // Как им — легко ли, трудно ли // Живется на Руси? // Солдаты шилом бреются, // Солдаты дымом греются — // Какое счастье тут?..
— // Вдруг вставил слово грубое // Еремин,
брат купеческий, // Скупавший у крестьян // Что ни попало, лапти ли, // Теленка ли, бруснику ли, // А главное — мастак // Подстерегать оказии, // Когда сбирались подати // И собственность вахлацкая // Пускалась
с молотка.
Как
с игры да
с беганья щеки // разгораются, // Так
с хорошей песенки духом // поднимаются // Бедные, забитые…» Прочитав // торжественно //
Брату песню новую (
брат сказал: // «Божественно!»), // Гриша спать попробовал.