Неточные совпадения
Это удивило меня своей правдой, — я стал читать дальше, стоя у слухового окна, я читал, пока не озяб, а вечером, когда хозяева ушли ко всенощной, снес
книгу в кухню и утонул в желтоватых, изношенных страницах, подобных осенним листьям; они легко уводили меня в иную жизнь, к новым именам и отношениям,
показывая мне добрых героев, мрачных злодеев, непохожих на людей, приглядевшихся мне.
Они
показывали мне иную жизнь — жизнь больших чувств и желаний, которые приводили людей к подвигам и преступлениям. Я видел, что люди, окружавшие меня, не способны на подвиги и преступления, они живут где-то в стороне от всего, о чем пишут
книги, и трудно понять — что интересного в их жизни? Я не хочу жить такой жизнью… Это мне ясно, — не хочу…
Особенно заметно, что, рассказывая о злодеях, людях жадных и подлых,
книги не
показывают в них той необъяснимой жестокости, того стремления издеваться над человеком, которое так знакомо мне, так часто наблюдалось мною. Книжный злодей жесток деловито, почти всегда можно понять, почему он жесток, а я вижу жестокость бесцельную, бессмысленную, ею человек только забавляется, не ожидая от нее выгод.
Эту правду, очень знакомую мне и надоевшую в жизни,
книга показывала в освещении совершенно новом — незлобивом, спокойном.
Чаще всего он
показывал этот фокус на
книге князя Мышецкого «Виноград Российский», — он особенно хорошо знал «многотерпеливые и многомужественные страдания дивных и всехрабрых страдальцев», а Петр Васильев все старался поймать его на ошибках.
— Управитель так и оторопел, говорит: «Что вам угодно?» — «А! говорят, так вот ты как!» И вдруг, с этим словом, перемена лиц и физиогномии… «За делом! Сколько вина выкуривается по именью?
Покажите книги!» Тот сюды-туды. «Эй, понятых!» Взяли, связали, да в город, да полтора года и просидел немец в тюрьме.
Неточные совпадения
Стародум(распечатав и смотря на подпись). Граф Честан. А! (Начиная читать,
показывает вид, что глаза разобрать не могут.) Софьюшка! Очки мои на столе, в
книге.
Очевидно, фельетонист понял всю
книгу так, как невозможно было понять ее. Но он так ловко подобрал выписки, что для тех, которые не читали
книги (а очевидно, почти никто не читал ее), совершенно было ясно, что вся
книга была не что иное, как набор высокопарных слов, да еще некстати употребленных (что
показывали вопросительные знаки), и что автор
книги был человек совершенно невежественный. И всё это было так остроумно, что Сергей Иванович и сам бы не отказался от такого остроумия; но это-то и было ужасно.
Он удивлялся ее знанию, памяти и сначала, сомневаясь, желал подтверждения; и она находила в
книгах то, о чем он спрашивал, и
показывала ему.
Она услыхала порывистый звонок Вронского и поспешно утерла эти слезы, и не только утерла слезы, но села к лампе и развернула
книгу, притворившись спокойною. Надо было
показать ему, что она недовольна тем, что он не вернулся, как обещал, только недовольна, но никак не
показывать ему своего горя и, главное, жалости о себе. Ей можно было жалеть о себе, но не ему о ней. Она не хотела борьбы, упрекала его за то, что он хотел бороться, но невольно сама становилась в положение борьбы.
Чичиков, вынув из кармана бумажку, положил ее перед Иваном Антоновичем, которую тот совершенно не заметил и накрыл тотчас ее
книгою. Чичиков хотел было указать ему ее, но Иван Антонович движением головы дал знать, что не нужно
показывать.