Неточные совпадения
Его жена, сухая, черноглазая, с большим
носом, топала
на него ногами и кричала, как
на слугу.
Койки напоминали гробы, больные, лежа кверху
носами, были похожи
на мертвых воробьев. Качались желтые стены, парусом выгибался потолок, пол зыбился, сдвигая и раздвигая ряды коек, все было ненадежно, жутко, а за окнами торчали сучья деревьев, точно розги, и кто-то тряс ими.
Бабушка моя ушла пить чай к соседке, повитухе и сводне, большой, жилистой бабе с утиным
носом и золотой медалью «за спасение погибавших»
на плоской, мужской груди.
Вторая копия у меня вышла лучше, только окно оказалось
на двери крыльца. Но мне не понравилось, что дом пустой, и я населил его разными жителями: в окнах сидели барыни с веерами в руках, кавалеры с папиросами, а один из них, некурящий, показывал всем длинный
нос. У крыльца стоял извозчик и лежала собака.
Говорил он, точно лаял. Его огромное, досиня выбритое лицо было покрыто около
носа сплошной сетью красных жилок, пухлый багровый
нос опускался
на усы, нижняя губа тяжело и брезгливо отвисла, в углу рта приклеилась, дымясь, папироса. Он, видимо, только что пришел из бани — от него пахло березовым веником и перцовкой,
на висках и
на шее блестел обильный пот.
И долго лежит, закрыв глаза, посапывая
носом; колышется его большой живот, шевелятся сложенные
на груди, точно у покойника, обожженные, волосатые пальцы рук, — вяжут невидимыми спицами невидимый чулок.
Еще суматоха не утихла, как
на Смурого налетела дама в тальме, со столовой ложкой в руке, и, размахивая ложкой под
носом у него, закричала...
Жадный, домовитый сорокопут запоздал улететь в теплые края, сидит
на гибкой ветке шиповника, чистит
носом перья крыла и зорко высматривает добычу черными глазами.
Снегирь, отбившийся от стаи, сидит
на ольхе, красный, важный, как генерал, и сердито поскрипывает, качая черным
носом.
Проснулись птицы; серые московки пуховыми шариками падают с ветки
на ветку, огненные клесты крошат кривыми
носами шишки
на вершинах сосен,
на конце сосновой лапы качается белая аполлоновка, взмахивая длинными рулевыми перьями, черный бисерный глазок недоверчиво косится
на сеть, растянутую мной.
Клест идет в западню спокойно и солидно; поползень, неведомая, ни
на кого не похожая птица, долго сидит перед сетью, поводя длинным
носом, опираясь
на толстый хвост; он бегает по стволам деревьев, как дятел, всегда сопровождая синиц.
Он отодвинулся
на шаг, и вдруг красное пламя ослепило меня, обожгло мне пальцы,
нос, брови; серый соленый дым заставил чихать и кашлять; слепой, испуганный, я топтался
на месте, а солдаты, окружив меня плотным кольцом, хохотали громко и весело.
Тогда я решил, что о гуннах нужно спросить в аптеке у провизора; он смотрит
на меня всегда ласково, у него умное лицо, золотые очки
на большом
носу.
Чуть приподняв тонкие брови, она смотрела
на меня и, вздыхая, знакомо говорила в
нос...
— Смело врешь, — прерывает его Медвежонок, озабоченно разглядывая прыщики
на своем
носу. — Кабы за ложь деньги платили — быть бы тебе в тысячах!
— Ну-кась, посплю я немножко, — говорил Яков, опрокидываясь
на спину там, где сидел, и через минуту мерно свистал
носом.
Еще труднее было зазывать покупателей; уродливо написанные иконы не нравились мне, продавать их было неловко. По рассказам бабушки я представлял себе богородицу молодой, красивой, доброй; такою она была и
на картинках журналов, а иконы изображали ее старой, строгой, с длинным, кривым
носом и деревянными ручками.
А Мишка все жует, жует, лицо его стало похоже
на ветчину, острый, хрящеватый
нос жалобно свистит. Смотреть
на него страшно, мне кажется, что он сейчас закричит, заплачет...
— Я
на этом деле — генерал; я в Москву к Троице ездил
на словесное прение с ядовитыми учеными никонианами, попами и светскими; я, малый, даже с профессорами беседы водил, да! Одного попа до того загонял словесным-то бичом, что у него ажио кровь
носом пошла, — вот как!
Поют и другие песни, тоже невеселые, но эту — чаще других. Ее тягучий мотив не мешает думать, не мешает водить тонкой кисточкой из волос горностая по рисунку иконы, раскрашивая складки «доличного», накладывая
на костяные лица святых тоненькие морщинки страдания. Под окнами стучит молоточком чеканщик Гоголев — пьяный старик, с огромным синим
носом; в ленивую струю песни непрерывно вторгается сухой стук молотка — словно червь точит дерево.
Иван Ларионович, покорно улыбаясь, поправляет очки
на сером, печальном
носу и отходит прочь, а десяток голосов дружно подхватывают песню, сливаясь в могучий поток, и, точно подняв
на воздух всю мастерскую, мерными толчками качает ее.
Он бледнеет от вина,
на висках у него жемчужинами выступил пот, умные глаза тревожно горят. А старик Гоголев, покачивая уродливым
носом, отирает слезы с глаз пальцами и спрашивает...
Жихарев беспокойно ходит вокруг стола, всех угощая, его лысый череп склоняется то к тому, то к другому, тонкие пальцы все время играют. Он похудел, хищный
нос его стал острее; когда он стоит боком к огню,
на щеку его ложится черная тень
носа.
Предостережения не пугали нас, мы раскрашивали сонному чеканщику лицо; однажды, когда он спал пьяный, вызолотили ему
нос, он суток трое не мог вывести золото из рытвин губчатого
носа. Но каждый раз, когда нам удавалось разозлить старика, я вспоминал пароход, маленького вятского солдата, и в душе у меня становилось мутно. Несмотря
на возраст, Гоголев был все-таки так силен, что часто избивал нас, нападая врасплох; изобьет, а потом пожалуется хозяйке.
Однажды он меня страшно удивил: подошел ко мне, ласково улыбаясь, но вдруг сбил с меня шапку и схватил за волосы. Мы стали драться, с галереи он втолкнул меня в лавку и все старался повалить
на большие киоты, стоявшие
на полу, — если бы это удалось ему, я перебил бы стекла, поломал резьбу и, вероятно, поцарапал бы дорогие иконы. Он был очень слаб, и мне удалось одолеть его, но тогда, к великому изумлению моему, бородатый мужчина горько заплакал, сидя
на полу и вытирая разбитый
нос.
Лицо у него изменилось, он смотрел
на серую воду, прихмурив брови, тер пальцем горбатый
нос и бормотал...
Девушка была полненькая, в темном гладком платье; по ее овальному лицу медленно стекали слезы; мокрые голубые глаза, не отрываясь, смотрели в лицо вотчима,
на острые кости, большой заострившийся
нос и темный рот.
На ярмарке я должен был следить, чтобы эти люди не воровали гвоздей, кирпича, тесу; каждый из них, кроме работы у моего хозяина, имел свои подряды, и каждый старался стащить что-нибудь из-под
носа у меня
на свое дело.
Крепкий, белый парень, кудрявый, с ястребиным
носом и серыми, умными глазами
на круглом лице, Фома был не похож
на мужика, — если бы его хорошо одеть, он сошел бы за купеческого сына из хорошей семьи. Это был человек сумрачный, говорил мало, деловито. Грамотный, он вел счета подрядчика, составлял сметы, умел заставить товарищей работать успешно, но сам работал неохотно.
Если он не пел, то важно надувался, потирал пальцем мертвый, мороженый
нос, а
на вопросы отвечал односложно, нехотя. Когда я подсел к нему и спросил о чем-то, он, не взглянув
на меня, сказал...
Хозяин мой бесстыдно заплакал, — сидит, наклонив голову, и шмыгает горбатым
носом, а
на колени ему капают слезы. После третьей песни он сказал, взволнованный и словно измятый...