Неточные совпадения
Однажды она облила мне все чертежи квасом, другой раз опрокинула на них лампаду масла от икон, — она озорничала, точно девчонка, с детской хитростью и с детским неумением скрыть хитрости. Ни прежде, ни после я не видал
человека, который раздражался бы так быстро и легко, как она, и так страстно
любил бы жаловаться на всех и на все.
Люди вообще и все
любят жаловаться, но она делала это с наслаждением особенным, точно песню пела.
Я
любил Богородицу; по рассказам бабушки, это она сеет на земле для утешения бедных
людей все цветы, все радости — все благое и прекрасное. И, когда нужно было приложиться к ручке ее, не заметив, как прикладываются взрослые, я трепетно поцеловал икону в лицо, в губы.
Все в романе этом было удивительно просто и ясно, как будто некий свет, скрытый между строк, освещал доброе и злое, помогая
любить и ненавидеть, заставляя напряженно следить за судьбами
людей, спутанных в тесный рой.
— Умеет жить
человек — на него злятся, ему завидуют; не умеет — его презирают, — задумчиво говорила она, обняв меня, привлекая к себе и с улыбкой глядя в глаза мои. — Ты меня
любишь?
— Ну, тоже и ее дело надо понять, — это дело — скудное, дело зимнее… И собака
любит, когда ее гладят, того боле —
человек! Баба живет лаской, как гриб сыростью. Ей поди самой стыдно, а — что делать? Тело просит холи и — ничего боле…
Книги сделали меня неуязвимым для многого: зная, как
любят и страдают, нельзя идти в публичный дом; копеечный развратишко возбуждал отвращение к нему и жалость к
людям, которым он был сладок. Рокамболь учил меня быть стойким, но поддаваться силе обстоятельств, герои Дюма внушали желание отдать себя какому-то важному, великому делу. Любимым героем моим был веселый король Генрих IV, мне казалось, что именно о нем говорит славная песня Беранже...
Его трудно понять; вообще — невеселый
человек, он иногда целую неделю работает молча, точно немой: смотрит на всех удивленно и чуждо, будто впервые видя знакомых ему
людей. И хотя очень
любит пение, но в эти дни не поет и даже словно не слышит песен. Все следят за ним, подмигивая на него друг другу. Он согнулся над косо поставленной иконой, доска ее стоит на коленях у него, середина упирается на край стола, его тонкая кисть тщательно выписывает темное, отчужденное лицо, сам он тоже темный и отчужденный.
Когда я рассказывал им о том, что сам видел, они плохо верили мне, но все
любили страшные сказки, запутанные истории; даже пожилые
люди явно предпочитали выдумку — правде; я хорошо видел, что чем более невероятны события, чем больше в рассказе фантазии, тем внимательнее слушают меня
люди.
Я стал усердно искать книг, находил их и почти каждый вечер читал. Это были хорошие вечера; в мастерской тихо, как ночью, над столами висят стеклянные шары — белые, холодные звезды, их лучи освещают лохматые и лысые головы, приникшие к столам; я вижу спокойные, задумчивые лица, иногда раздается возглас похвалы автору книги или герою.
Люди внимательны и кротки не похоже на себя; я очень
люблю их в эти часы, и они тоже относятся ко мне хорошо; я чувствовал себя на месте.
Позднее, прислушавшись к их беседам, я узнал, что они говорят по ночам о том же, о чем
люди любят говорить и днем: о боге, правде, счастье, о глупости и хитрости женщин, о жадности богатых и о том, что вся жизнь запутана, непонятна.
Приказчик соседа уже не в первый раз служил у него; он считался ловким торговцем, но страдал запоем; на время запоя хозяин прогонял его, а потом опять брал к себе этого худосочного и слабосильного
человека с хитрыми глазами. Внешне кроткий, покорный каждому жесту хозяина, он всегда улыбался в бородку себе умненькой улыбочкой,
любил сказать острое словцо, и от него исходил тот дрянной запах, который свойствен
людям с гнилыми зубами, хотя зубы его были белы и крепки.
Хотелось поскорее уйти, но на Руси
любят затягивать грустные минуты; прощаясь,
люди точно заупокойную литургию служат.
Человек он — хороший, богомол, мыслей строгих и грамотен, ну, а — воровать
любит!
Он всегда немножко поддразнивает «благочестивых
людей» — штукатура и каменщика; может быть, он не
любит их, но ловко скрывает это. Его отношение к
людям вообще неуловимо.
— Ну, это — напрасно,
человека убивать никогда не правильно. Я знаю, ты Григорья не
любишь, только эти мысли ты брось. Мы все —
люди небогатые, сегодня — я хозяин, завтра — опять работник…
По праздникам, от обеда до девяти часов, я уходил гулять, а вечером сидел в трактире на Ямской улице; хозяин трактира, толстый и всегда потный
человек, страшно
любил пение, это знали певчие почти всех церковных хоров и собирались у него; он угощал их за песни водкой, пивом, чаем.
И было в нем нечто неприятное мне, мешавшее полюбить его, — а хотелось
любить этого
человека не только тогда, когда он пел.
Я знаю, что этот благообразный старик — самый умный
человек изо всех, кого я видел, но что же он
любит, что ненавистно ему?
«Все
люди — чужие друг другу, несмотря на ласковые слова и улыбки, да и на земле все — чужие; кажется, что никто не связан с нею крепким чувством любви. Одна только бабушка
любит жить и все
любит. Бабушка и великолепная Королева Марго».
Я брезгливо не
любил несчастий, болезней, жалоб; когда я видел жестокое — кровь, побои, даже словесное издевательство над
человеком, — это вызывало у меня органическое отвращение; оно быстро перерождалось в какое-то холодное бешенство, и я сам дрался, как зверь, после чего мне становилось стыдно до боли.
Неточные совпадения
Добчинский. Молодой, молодой
человек; лет двадцати трех; а говорит совсем так, как старик: «Извольте, говорит, я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это все славно. «Я, говорит, и написать и почитать
люблю, но мешает, что в комнате, говорит, немножко темно».
(Раскуривая сигарку.)Почтмейстер, мне кажется, тоже очень хороший
человек. По крайней мере, услужлив. Я
люблю таких
людей.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже
любит. Впрочем, чиновники эти добрые
люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Анна Андреевна. Но только какое тонкое обращение! сейчас можно увидеть столичную штучку. Приемы и все это такое… Ах, как хорошо! Я страх
люблю таких молодых
людей! я просто без памяти. Я, однако ж, ему очень понравилась: я заметила — все на меня поглядывал.
Так как я знаю, что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты
человек умный и не
любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито…